| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - СМЕРТЬ ВИКЕНТЬЕВА | | СМЕРТЬ ВИКЕНТЬЕВА | | «Скорость – это жизнь. Чем больше, тем лучше». И пусть это правило придумали американские летуны – оно ему нравилось. Но с годами лошадей пришлось попридержать. И решил Викентьев с истребительной авиацией расстаться – выслуга более чем, и беспокоила застарелая нервная усталость. Отбороздил небеса исправно: летчиком, потом командиром звена. Дома, в просторной прохладной кладовой повесил китель, шинель. Удивленной жене («почему не в шкаф, Юра?») запретил трогать: «Пусть висит как есть». Звали в «Русские Витязи» - отказался – хватит. Летать – значит любить небо. А как его любить, когда летаешь по «чуть-чуть» - и в праздники. И с жалованьем нынче… помягче бы выразиться. К тому же, выслуга… А еще жена и две дочки взрослые вопросительно поглядывают.
Иногда, может раз в месяц, выпивал сто пятьдесят «Московской» из стратегических домашних запасов, курил излюбленную клайпедскую «Астру» (из тех же заначек), поглядывая на желтый ноготь среднего пальца, доставал из коробки с документами потертую серенькую «Памятку летчику-истребителю», перелистывал бесцельно. После заходил в кладовую, обнимал шинель, приникал лбом к рукаву и стоял опустошенно. Но так легчало.
Найти приличную должность не получалось. Наверное, не умел. Попробовал в военкомате – да противность одолела к подношениям и деньгам липко-грязным. Армия в конце 80-х галопом выходила из моды. Выходили из моды крепкие парни-курсанты. Не сновали больше по выходным вокруг военных училищ и институтов восхищенно-восторженные девушки с намерением познакомиться с парнем - будущим лейтенантом, а возможно, если все сложится, – и будущим мужем – защитником государства и обеспеченным человеком. Бесправные, униженные и спивающиеся Вооруженные силы стараниями многих доброхотов упали на колени, а техника и вооружение растаскивались по углам бывшего Союза расплодившимися как вши президентами. Шаткая сущность новообразованной России, гнусная дедовщина, воровство, круговая порука вмиг нивелировали воинские традиции, честь воина и почетность солдатского долга. Народ бежал такой армии. Оттого военкомат погряз в парфюмерии, балыках и прочих шоколадах с коньяками. Викентьев пробовал противоречить. Троих призывников, несмотря на посулы родни, отправил по прямому назначению – на срочную. По прошествии пары месяцев, рано утром, четверо подловили его возле подъезда и тщательно избили – сверху донизу отпечатали – полновесно. Неделю отлеживался дома. Жена кормила с ложечки… Нечаянно увидел ее глаза – и всё. Еще через неделю подал рапорт и уволился - бесповоротно.
Шатало и носило года три. Понятия гусарские, впитанные с детства, – честность, бесхитростность, порядочность теперь только вредили, и зацепиться не получалось. А и сунулся в нарождающийся бизнес, так нос прищемили. Добрые люди помогли устроиться на централизованный склад стройматериалов. Сразу узрел непочатый край работы. Бардак, неучтенка – все вознамерился поменять на новый лад. Казалось бы – условия позволяли. Организация правильного подхода к делу – с этого думал начинать. Не задалось. В своей эскадрильи холил каждую гайку, а здесь десяток палет кирпича - Петровичу, сто мешков цемента - Силину, плитки немножко Макарову – так шеф велел. Просто подошел и сказал, как бы между прочим: «Отгрузить надо, Юр». И отгружали – как Викентьев не психовал. «Ценные люди – с такими дружить надобно и не выпендриваться», - приговаривал шеф. Кто из горисполкома, кто завбазой, а кто и из прокуратуры. Однако, Викентьев, как замдиректора по хозвопросам фиксировал все подобные «леваки» в личном гроссбухе, который таил в конторке за линялой фанериной Доски почета. Да еще и кладовщика Женьку заставил расписаться: «Черкани от греха подальше, парень, – за каждую такую отгрузку, возможно, придется ответить. Хоть и шальное время, но есть еще, кому законы блюсти». Низенький молчун Фролов Женька, недоучившийся финансист, отчисленный в свое время из института за письмо в ЦК КПСС о еврейском проникновении в органы власти на периферии и считающийся в их организации латентным шизоидом, бумажки объяснительно-пояснительные подмахнул без препирательств, да еще и принес копии накладных – на всякий пожарный. Что и спасло, когда ранним майским утром выросли подле кабинета директора задумчивые и ладные бэхаэсэсники с единообразными лицами. Скучно потрошили стеллажи, дисциплинированно дышали застарелой пылью, уныло беседовали с персоналом, некоторых долго допрашивали в отдельном кабинете. Солнышко скакало по пошлым зеленым шторам приемной, мельтешилось безудержным щеглом сердце в нагрудном кармане серого пиджака Викентьева. Шеф с нелепо повторяющейся фразой: «Ну, вот, даже пожалуйста», вмиг стал жалким, пытался пожать руку каждому оперативнику, деревянно лыбился и мешался под ногами у визитеров…
Викентьева спас гроссбух, да свидетельские показания, особенно Женькины. Пригодилась и безупречная биография. Кроме всего прочего, корысти Юрия Павловича следственные органы не усмотрели. В отличие от предприимчивого шефа получил два года - за халатность. Условно – в связи с амнистией по случаю Дня Победы. Орден Красной Звезды, полученный за натовско-норвежского разведчика не отобрали.
…Викентьев в тот день получил задание на перехват. Симпатичный, камуфлированный всеми оттенками хаки, «Орион» упорно пытался перелезть через нейтральные воды Баренцева моря, чтобы увязаться за группой новейших советских боевых кораблей. Отгонял крылатого любопытчика, выпихивал, пока у обоих топлива осталось под ноль. Натовец неожиданно клюнул носом, накренился на левое крыло, выровнялся, остановился в воздухе, и, сделав красивый оверкиль, медленно вошел в светлую прибрежную воду. А Викентьев едва не ушел вслед за ним. Но до суши дотянул. И самолет спас.
…Дома после суда хотел застрелиться из отцовской «тулки». На сердце копошились царапки перемата вперемешку с саднящей злостью. Протиснулся в пазуху балкона – между старым холодильником и старыми коробками с тряпьем. Моросило. Пахло лежалой картошкой и олифой. Напротив, у ларька, стайка юнцов потягивала пиво и неистово при этом гоготала. Маляр в пестрой робе энергично наяривал валиком по стене продмага. Краска, ядовито-оранжевая ложилась густо, насыщенно, и скоро глаза у Викентьева заболели и наполнились болезненными слезами. Вернувшись в квартиру, он прошел на кухню, открыл воду, взявшись за края раковины стоял с опущенной головой; достал со шкафа ружье, собрал без дрожи, почти беззвучно зарядил двумя жаканами – чтоб от души. Да передумал. Жена-почечница и дочки (старшей скоро замуж) – перевесили. Ружье всунул в чехол, запихал за шинелью в кладовой. Патроны, впрочем, вытащил, аккуратно ввернул в ячеи патронташа. В ванной жадно глотал ледяную воду из-под ревущего крана.
Вечером спустился в ресторанчик через дорогу от дома. Присел за столик в углу, заказал двести «Белого аиста» и дешевое рыбное ассорти. В груди плескались тошнота и стыд. Опорожнил без паузы две пузатых стопки. Отлегло. Вспомнил батю – полкового разведчика, капитана. Как жили в Москве в Кузьминках после войны, в офицерских бараках, и отец, уходя на дежурство – в безупречно сидящей форме, пахнущий табаком «Золотое руно» и замечательным тройным одеколоном, поправлял портупею, кобуру, со строго затаившимся в ней ТТ. В конце сороковых, в парках Москвы, бывало, охотились на офицеров с целью завладеть оружием, и Викентьев-старший к табельному пистолету относился с фронтовой прилежной тщатью… Иногда, вытащив потемневшую, тонкую обойму давал его подержать сыну. Непередаваемое ощущение ребристой рукоятки со звездочкой в центре, взрослая притягательная тяжесть настоящего оружия – вот зачатки того чувства, которое позже родилось в Викентьеве и привело его в военное училище.
…Выпил еще рюмку, закусил. Всплыл из детства осенний полудождливый день. Американский высокий грузовик прилепился к двухэтажному, беззаботно-розовому зданию отделения милиции, рядом автоматчики. Терлись вездесущие зеваки, напирали. Завлекали, шуршали пугающие словечки: «взяли»… «оборотни»… «бандиты»… И они - совсем пацаны, заглядывали сквозь щели в свежевыкрашенных бортах. В кузове сидели связанные, вывалянные в глине небритые мужики в сапогах, жиганских кепках и полупальто. У некоторых опухли набитые морды. А один - в орудовской шинели с надорванным рукавом и сияющими новенькими пуговицами – здоровенный детина, вполулежа озираясь, заметив Юру, процедил, играя белками глаз и щурясь: «Что зыришь, щенок? Яйца вырву…». Пока бежал домой, первые слезы обиды уже высохли; мама после рассказа о страшном дядьке долго сыпала нехорошими запрещенными словами, потом погладила по голове, дала пару вкуснющих шоколадных конфет из буфета и разрешила погулять в соседнем дворе.
…Все сейчас к чертовой бабушке переколбасилось и перевернулось – как натовский самолет – в пару секунд. «Интересно девки пляшут – по четыре штуки в ряд», - резюмировал ход мыслей Викентьев, но тут его окликнули. Бывший замкомандира эскадрильи Сладков. В мягком вельветовом костюме. На правой руке – широкий браслет золотых часов.
- Юрка! Подполковник! Сто пятый! Здорово! Старина! – Была у Сладкова такая манера общения – что ни предложение, то емкий обрубок. Полковник Сладков сам походил на обрубок – плотный, с руками – крепкими сучьями, без шеи, а голова – словно небольшой вырост – маленькая, коротко стриженная, борцовская.
- Здорово, Сладков.
- Что за гадость ты пьешь? Это ж клопомор! - Марина, плесни-ка нам… «Хеннеси» сгодится, и зажевать по-компанейски, - бросил, подмигивая фактурной официантке. – Ну, рассказывай, бродяга, что и как поделываешь, спустившись на землю, - продолжил, не останавливаясь. Смуглое сладковское лицо, дубленое северными ветрами и изрезанное морщинами, по цвету сочеталось с коньячным. Только живые прыгающие белки глаз отсвечивали знакомым по полку озорством.
- Хреново, Володь. Мыкался, пытался, да чуть не посадили. Не вписываюсь в виражи нынешней… жизни, - Викентьев поморщился, вздохнул. – Не умею я хитрованить, лётчик я… пусть и в прошлом… А ты, гляжу – видимость ясная, и ветер не бьет в лицо? А?
- Кому бить – есть, только не дотянутся никак. – Сладков повел плечом, хмыкнул. - Налей мне клопомора, пока заказ варганят. – И, кстати, я ж тоже на пенсии. Год как.
Выпили по рюмке, затем Викентьев поведал вкратце о перипетиях гражданской жизни, о подрастающих дочках и больной супруге. О ружье откровенничать не стал.
Сладков про себя не шибко распространялся. Семья та же, квартира там же.
Скоро на столе возник коньяк, разнокалиберная закуска и встреча переросла во взаимоприятное возлияние старых приятелей… Викентьеву требовалось напиться и поговорить, а Сладков просто радовался однополчанину.
- Понимаешь, Володя, - с горечью констатировал Викентьев, - а бараки, где семьи офицерские жили, снесли. Оказывается, в семидесятых еще. И Кузьминки абсолютно не те. Я ездил недавно, ничего найти не смог. А жили мы как… В лапту семьями играли… Мне пять лет было, однажды в чулане диван поджег, батя мой его на снег выкинул и клочья по двору летали вечером – горящие. Красотища! Зад до сих пор папкин ремень помнит… Искренне жили. Да, - жили… Пили портвейн с одного стаканчика вдесятером... и никакой заразы – а сейчас?
- А сейчас даже по телевизору зараза сплошная, - подхватил Сладков. – Москва спеклась. Другая она, новая. Совершенно чужая нам. Попила из копытца иноземного гнилой водички… Помнишь, где я с родителями обитал до пятого класса? Старый дом на шоссе Энтузиастов... Кинотеатр «Факел» напротив, мороженое – лучше не найти. Сейчас там станция метро «Авиамоторная».
- Как забыть?
- Наша-то квартира тоже коммуналкой обзывалась. Народу теснилось – человек двадцать. Коридор имелся километровый. И я давай по нему на велике ездить учиться. И научился! К соседям под Новый год приехал родственник – старлей. Из Мурманска. Морская авиация. Какая форма, брат, какие погоны! Шоколадом в толстых плитках черных нас салажат угощал. И три поллитровки выкатил - «Спирт питьевой». Родители мои обалдели просто – а там, на севере, он в магазинах продавался... Знаешь, если вдуматься, я на МИГе-то из этого коридора вылетел... Слушай, Юра, ты не горячись все же… Тот и теперешний - это просто разные миры. Что-то было лучше тогда, что-то стало лучше сейчас – не упрощай. Телец золотой не хуже облаков внизу – поверь…
- Я и не упрощаю. Я вишу посередине, - прошептал Викентьев… - И мне все равно.
Сладков пристально взглянул на него и промолчал.
Беседа потекла дальше. Не прошли мимо политики, женщин, футбола – наспех, потому, что в ресторане громко врубили музыку. Надымили и высовывались навстречу друг другу – захмелевшие и довольные диалогом - понимающие, почти родственные души.
К полуночи стали прощаться. Сладков протянул расписную визитку:
- Позвони завтра, слышишь? Есть тема. Позвонишь?
- Принято. Будь.
…Викентьев открыл глаза в семь тридцать – как обычно. Похмелья почти не наблюдалось. Дочки в университете, жена в школе. Пора звонить Сладкову. Постоял под ледяным душем, крепко растерся махровым полотенцем. Побрился. Набрал номер. Голос на том конце провода чрезвычайно конкретно пробасил:
- Видишь ли, Юра, давай незамедлительно к быку.
- То есть?
- Возьмем его за рога. В общем, я и еще заинтересованные лица приобрели одну рекламную газетку. А ты человек проверенный. Компьютер подучишь. Газета рекламная. Замах серьезный. Нужен принципиальный руководитель. Пойдешь главным редактором? Помогу в процессе.
- Предложение было настолько неожиданным, что Викентьев бросил:
- Пойду.
***
«…Название: «Мы – для вас». Еженедельник в цвете. Объем: 68 полос. Тираж: 50 тысяч экземпляров. Формат: А3. - Викентьев отложил газету. - Прошло полтора года. Газета выходит и прогрессирует. И это он сделал так. Он подобрал штат (вначале 22, теперь 86 сотрудников). Лично разработал функциональные обязанности каждого. Конечно, всё с помощью консультантов от Сладкова...
Уже не лезли глаза на лоб от терминов «колонтитул» или «фронтиспис», а на планерке Юрий Павлович мог пожурить сотрудника, энциклопедически напомнив, что «в журнальных, газетных, информационных изданиях и изданиях оперативной полиграфии концевые строки в начале полосы допустимы при длине строки не менее двух третей исходного формата, а у вас?!». Он научился проектировать издание, собственное будущее и делать деньги: составлять стратегические медиапланы, посещать нужные презентации и заключать выгодные договоры. Правда, без двойной бухгалтерии не обошлось – никуда не деться. Старшая дочка, Ленка, удачно выскочила замуж – за продюсера, которого, по случаю, на вечеринке подогнал ему Сладков. Жена с младшей дважды съездили в Испанию. И вправду, оказалось, что нынешний мир не так гадок. Особенный, часто безжалостный, ушлый – да. Созданный для рекламы. А реклама рождает массовое сознание. Один вкус на всех. И выбор человеческий - это фикция, самообман. Дыши, пока дышится. А задача главного редактора заключается в том, чтобы выпускать рентабельную газету и получать доход от ее реализации»...
«Сто пятьдесят из запасов» Викентьев заменил на бутылочку вискаря в выходные. Слегка раздобрел. Купил пять атласных английских костюмов. Собрался менять жилье.
Позавчера, когда Юрий Павлович возвращался от любовницы, позвонил Сладков:
- Дружище, есть смысл увеличить тираж. Рейтинги растут, старичок. Нахожу возможным взлететь выше. Объективно»...
Викентьев нахмурился, взглянул на кусок неба в форточке:
- И чем больше, тем лучше.
| | |
| |
