| Литературное общество Ingenia: Таша - ПРОЩАЙ, ОДЕССА...Раздел:  Проза | | Автор: Таша | | Баллы: 0 | | Внесено на сайт: 08.10.2006 |
| | ПРОЩАЙ, ОДЕССА... | | Вечер. Горсад. Плавный переход от липкой жары к пыльной прохладце. Сидим на каменной чаше фонтана. Лениво. Двигаться нет ни малейшего желания. Невероятным волевым усилием заставляю себя встать и пройтись вдоль прилавков с индейским товаром. Из года в год одно и то же. Не балуют жителей и гостей разнообразием ассортимента. Одесситы тут практически ничего и никогда не покупают, а туристам – и так сойдёт. «Дорогие жители и гости нашего города!» А я – ни то ни другое. «Свой среди чужих. Чужой среди своих». Хочу на замечательный ортопедический матрац любимой кровати в среднюю полосу России. В чудесную подмосковную деревеньку с моими собственными сосенками, берёзками, газоном, верандой для наблюдения за закатом и милыми сердцу комарами. Хочу, любуясь раскрашенным и подсвеченным небом, выпить по рюмашке качественного алкоголя в компании любимого, который вынесет мне плед и окружит всяческой заботой. Впрочем, его забота, как и он сам, всегда со мной. Здесь и сейчас…
Но мы сидим на разогретом бортике горсадовского фонтана, пыльные, утомлённые солнцем и седьмым днём пребывания в этом, некогда любимом мною, городе. Впрочем, я и сейчас неплохо к нему отношусь. Но как оказалось - город сам по себе. А люди, с которыми меня многое и долго связывало в этом городе – сами по себе. Причем на столько, что подозреваю, что никогда и ничего не связывало, на самом деле. Увы… Ура! Зато с городом все не так фатально. Ха!
Вода в море ледяная. Утром я ныряла за мидиями. Море выталкивает меня. Я разучилась нырять. Зато, я научилась жить. Необходимость в сублимации отпала. Отныне я не маринист. Я – турист. Живой турист - публицист лучше дохлого мариниста-оппортуниста. Это я издеваюсь немного. Заявиться в некогда родной город кичливым туристом – это все равно, что вырядиться в красную плюшевую пижаму и кирзовые сапоги на вечеринке в честь совершеннолетия родной дочери. Ну, чистый снобизм. Прости, Одесса. Но только ты!
Мимо ходят люди. Мы ждём ненужного звонка от моей старой приятельницы. Всё очень вяло. У всех свои жизни, разные интересы. У нас – одна на двоих. Она прямо здесь и сейчас. У фонтана в горсаду.
Смешные люди ждут, когда начнётся жизнь. «Вот, я сейчас - это… А уж потом - то! Ну, как его… главное!»
Мимо проходит дородная еврейская мамочка с перекормленным, задыхающимся и вспотевшим сыночком лет 25-ти. «Нет, Мишенька, я не позволю тебе сейчас жениться. Ты должен окончить аспирантуру. Мы купим тебе квартиру, сделаем там ремонт, устроим тебя на кафедру к дяде Володе и вот потом… Да, и вообще, эта девочка тебе не пара! Кто она? Профурсетка из неполной семьи с тремя классами церковно-приходской школы. Тебе нужна другая партия. Мы с папой не согласны!» Жди, Мишенька, жди! Слушайся мамочку… И, вот потом…. Впрочем, Мишенька, возможно никакого «потом» у тебя уже не будет. Девочка от тебя уйдёт. Мамочку твою всю жизнь будут донимать выдуманные болезни и ты будешь ухаживать за нею во всю меру своих слабых ожиревших силёнок. Лет в сорок тебя, Мишенька, хватит инфаркт. В пятьдесят – разобьёт инсульт. И твоя вечно больная, здоровая как лошадь, мамочка будет полгода подтирать твои какашки и кормить тебя манной кашкой, приговаривая: «Вот, видишь, Мишенька! Если бы ты тогда женился на Людочке, или потом на Леночке, или пять лет назад на Танечке, ты бы подох, как собака. Бросили бы они тебя. А мамочка не бросит. Мама еле ножки переставляет, но за Мишенькой следит! Ведь мамочка так тебя любит!» И счастье твоё, Мишенька, если ты будешь уже несоображающим дебилом. Но, если хоть капля сознания будет жить в твоём парализованном теле… О горе тебе, Мишенька! Черти с раскалённой сковородой – ничто! Комикс, по сравнению с твоей заботливой мамочкой. А потом она похоронит тебя, Мишенька. И спустя ещё двадцать лет, сидя на скамеечке под подъездом, будет надоедливо рассказывать соседкам, как она всю жизнь удерживала Мишеньку от фатальных ошибок, как надорвала себе на этой почве сердце и заработала сахарный диабет. «ДиабЭт»!
Не выжить Мишеньке. Он будет жить ПОТОМ. Когда потом? Ну, тогда, когда… Когда-нибудь обязательно. Ни в этой жизни, видимо.
С высоты своего живого, в настоящем времени, счастья я прощаю всех Мишенек этого города, впрочем, как и любого другого. Как своих персональных, так и гипотетических Людочек, Леночек - Танечек. Я прощаю оптом всех мамочек, не исключая единокровную, так много и охотно желавших мне всяческих изощрённых мерзостей. Их персональный ад всегда с ними. Я помолюсь за них. Они так часто и охотно молятся Богу, бьют поклоны, святят воду, ходят к гадалкам-чародейкам и жалеют бездомных кошек, что я помолюсь за них дважды. Да-да. И за кошек тоже!
Но они уже перестали ждать, когда Он ответит. А я вот только начала. Господи, какое это счастье – знать, что Ты обязательно ответишь!
«Ну, вот мужики, а вы боялись, б…я! Пошёл, поссал и никаких проблем!» Текст ужасный. Тон – жизнерадостный. Молоденький, тощенький, пьяненький полубомж-полустудент из молоденькой, тощенькой, пьяненькой полубомжатской-полустуденческой компании, расположившейся невдалеке от нас. Браво! У этих есть шанс выжить. Мишенька бросает на них завистливые взгляды, растворяясь в толпе под ручку с гневно-брезгливой мамочкой. «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Да пребудет с тобою мамочка и её «потом» во веки веков.
Мощно-филейная молодая мамаша, крупно-ягодичный папаша в расцвете лет, жопастый бульдог, ожиревший младенец в модерновой коляске. Семейный выход в город. Собака прыгает вокруг хозяев и просится играть. «РЯДОМ!!!!!», - сотрясает рык тётки горсад. За чем следует небольшое землетрясение. У окружающих в радиусе 15 метров – лёгкая контузия. Дитятко безмятежно спит. Накормлено под завязку. Дама наклоняется к супругу и что-то ему говорит. «Потом» - раздражённо отмахивается, лоснящийся от пота и жира, мужчина. Она, обиженно пыхтя, продолжает толкать перед собой коляску, таща на буксире несчастную псину. Сыто и «бАгАто». Кортеж исчезает в каштаново-платановой тени светлого «ПОТОМ».
Напротив нас чудаковатый художник осматривает свои не менее чудаковатые картины совместно с молодым человеком. Весело. Иронично. С достоинством. Голуби, как декоративные куры, расхаживают вслед за ними туда-сюда вдоль картин. Но, держат дистанцию. Юноша задаёт живописцу какой-то мудрено-заумный серьёзный вопрос, исполненный книжного знания. В ответ раздаётся весёлый смех, исполненный жизненной мудрости. « - Нет, ну потом я, наверное, научусь так… - Пиши так, как ты умеешь, хочешь и можешь – сейчас! «Вы полагаете, всё это будет носиться? – Я полагаю, что всё это следует шить!» На них приятно смотреть.
Отвратительное зрелище. Две кумушки из серии «застряла-на-всю-жизнь-в-ассистентах-кафедры-молодёжь–сами-знаете-какая-и-как-карьеру-делает». Из таких выходят отличные маменьки для разного рода мишенек. Потому как смысл собственной жизни, как и сама жизнь, уже изгажен - утрачен, пора браться за сыновей, дочерей и встречных - поперечных. Например, за студентов. Особенно за «слишком умных». Нечего выпендриваться! Подобные «преподавательницы» давным-давно уже ничего не читают, десятилетиями повторяя вызубренное на заре педагогической деятельности и скорбят о науке, в которую их «не пустили» более умные, энергичные, ищущие, небезразличные. Живые. Вот дамы, любящие дохлятинку, и пытаются поживиться за счёт унижения юных талантов, эмоциональных, тонких, ранимых, как и положено всему, что чувствует и дышит. Это они готовы делать всегда и с удовольствием. Не дай Бог какой-нибудь Маше озвучить какой-нибудь факт, который она вычитала в толстом фолианте в хранилище научной библиотеки. Не дай Бог, какому-нибудь Ване написать курсовую по сопромату не так, как сто лет назад заучила её эдакая «кураторша». «Они ещё и спорят!... Ах, Маша ещё и красива!... Ах, Ваня ещё и деньги зарабатывает, на семинарские занятия не ходит. Думает, самый умный!» Вот и тут им не даёт покоя чужая, бьющая живительным ключом «сейчас», жизнь. Юная девушка с молодым парнем страстно обнимаются и целуются, не обращая никакого внимания на объективно существующую реальность. У них сейчас - своя. Не менее объективная. Мне приятно ими любоваться. Дамы умудряются сказать несколько нарочито громких, возмущённых и, в то же время, таких скабрезных фраз, что любой мужик-забулдыга, ругающийся семиэтажным матом, отдыхает. О, не волнуйтесь! Они не оскорбили слух молодых людей ни одной идиомой. Но, парочка перестала целоваться и быстро сорвалась в неизвестном направлении. Видимо, искать, где бы немедленно принять душ. Тётки ещё минуты две омерзительно грязнили светлое первое юношеское чувство. «Мы в наше время так себе не позволяли обсасываться и тереться…» Ага. Вы, думали ПОТОМ себе позволить. А ПОТОМ не существует, дамы. Впрочем, как и вас. Вы - иллюзия. А молодые люди отмоются. Я надеюсь… Я очень на это надеюсь. И за это я тоже помолюсь. Я чуть сама не стала такой… Которой не отмыться. Мне помогли. Помоги же и им. И тёткам тоже. Дай им осознать всю низость и подлость свою сейчас. И возможность принять её и покаяться. Аминь.
Звонок мобильного отвлекает меня от хаотично-вневременной созерцательной теологии. Подруга. Я совсем забыла, почему мы сидим у фонтана. Мы ждём звонка от подруги, отмечающей в ресторане свою диссертацию. «Извини, я занята. Нет никакой возможности вырваться. Академиков понесло. Вы сегодня уезжаете? Как жаль. Я так хотела поболтать. Пить с вами гораздо приятнее, чем сидеть посреди этих пьяных рож, неся хвалебно – благодарственную чушь. Ну, ладно. Как-нибудь потом. Вы же ещё приедете?..»
Пить с нами надо СЕЙЧАС. Мы никогда не пьём ПОТОМ. Мы вообще не любим ПОТОМ. Потому что нас там нет.
Мы не приедем ПОТОМ. Мы, может быть, приедем с другим нашим СЕЙЧАС.
А СЕЙЧАС – есть ночное море, есть «Баллантайнз» с собственноручно выловленными и поджаренными мидиями на закуску. Есть окраинный «Макдональдс», где мы, смеясь и ругаясь, устраиваем балаган и требуем менеджера. Есть трасса – Одесса-Николаев. Крым. Москва. И Бог ещё знает, сколько мест на и вне Планеты. Дом. Дом, в котором мы всегда. Здесь и сейчас.
Прощай, Одесса…
Пыль, гаражи,
эхо непонимания…
Застывшие виражи
сюжетов
из прошлой жизни,
памятью
булькающие
в вечернем стакане,
дневном аперитиве
и просто
в проходных
пятидесяти граммах…
Безысходность,
напоминающая
груду искорёженного металла,
засасывает
в кущи предыдущего воплощения…
А голос,
что вопрошает упрямо
о жизни,
светел и молод
и, прорываясь местами,
зовет прочь
из постылого города…
P.S. В другое СЕЙЧАС я, возможно, с удовольствием скажу Одессе: «Привет!»
| | |
| |
