| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - ПИСЬМО | | ПИСЬМО | | - Имена-то какие вам отыскивают… Из старины. Тоже мне – Елизавета. И папа – Ричард. Черт ногу сломит: Елизавета Ричардовна. Фу-ты ну-ты!
- Иисавета Ичадавна, - раздается голосок из красивенькой кроватки.
- Ичадавна, Ичадавна. - Лена сноровисто, но осторожно раздевает девочку со сбившимися к затылку пегими прядками, меняет потяжелевший памперс на свежий.
Тянет сопрелым тельцем и щенячьей мочой.
- Надо же, у меня Тобик насикает в коридорчике, такой же запах. – Лена с видом солидной женщины повествует о своей жизни. - Сама посуди. Что за фигня такая? Рука у меня с детства плохо гнется. Инвалидность дали? Через пень колоду – да. И ведь знают они, что не разогнется, так зачем каждый год заставляют комиссию проходить?
Малышка чмокает губами, качает головой – словно соглашается.
- И мамка… - губы девушки подпрыгивают и замирают. – Мамку еще год ждать. Маму.
Дождавшись, пока девочка закончит кряхтеть и сучить ножками, Лена останавливает взгляд на огромной картине в золотой раме.
- Рама какая плетеная, точно моя коса. Или как двадцать моих кос. Нет, тут сто двадцать кос, поняла, Лизка? Нет? Это потому что ты дура заевшаяся. И мелочь пузатенькая.
Девочка между тем сосредотачивается на мушке, колотящейся в хрусталики люстры. Хрусталики медленно вращаются, позвякивают, по длинному овальному столу скользят маленькие радуги, ширятся, сползают на пол.
Лена хмурится, достает из передника надорванный по краю исписанный листок, подходит к окну.
- Льна, Льна, Льна, - лопочет Лиза.
- Сама ты Льна. Лена я. Ле-на. Поняла, чудилка? И помолчи, дай письмо дочитать. Хотя, я лучше вслух. Хорошо?
Лиза смолкает, будто поняла чего.
- «…Году в восемьдесят пятом годика два тебе едва исполнилось, заболела ты, Ленушка, простыла сильно, я и побеги за молоком. Горячего тебе с медом чтоб сделать. И никого посидеть с тобой. Ну, отважилась я, соску в сахарок, потом в ротик тебе. Магазин через дорогу, так и побежала к открытию послеобеденному. Чуни войлочные соседкины одолжила, пока она со смены спала. Лечу. У входа народ шушукается, мол, колбаса вареная на подвозе, я щуренком и закрутилась. То ли молоко брать и назад, то ли еще колбаски дождаться. Ведь же очереди – и туда, и туда. А уже толпа человек сто. Пинается, орет - и вширь, и вглубь. В зал запустили, люди ринулись, друг друга давят, старики трясут ветеранскими книжками... Мороз трескучий, а везде музыка из репродукторов играет, бодрая такая…».
Лена на секунду отрывается, смотрит из теплой широкой комнаты на заснеженные, мохнатые балконы-брови ближайшего дома, проводит подушечкой указательного пальца по строчкам.
- «…плакаты висят… Съезд комсомольский через дорогу. Люди за колбасой под музыку стоят, выходит. Металась я, очередь занимала, а марши гремят, торжествуют. Счастливцы с авоськами несутся, не замечают никого. Как музыка эта, ничего не видят. В общем, сшибли меня, упала, а покуда поднималась да отряхивалась, не досталось мне ни колбасы, ни молока. Пошла домой. Реву. «Гад ты, - скриплю зубами, - Андрюша, порадовался и в кусты, а мне одной теперь тянуть. С той простуды и случилось с ручкой у тебя. Тетя Галя, помнишь, она ж врач, приезжала к нам из Саратова и…».
Лена накрывает лист маленькой ладонью. Хочется окно открыть. Жаль, что сейчас зима.
Лиза посапывет, вытянув вперед пухлые ручонки.
- Что же мне про себя написать, мать? – шепчет Лена. - Что встречалась с Ромой, у которого щеки жидко заросшие, как у Джонни Деппа, аж немедленно сбрить хочется? Что в общаге воды нет, а тугобрюхий губернатор год назад клялся: потерпите месяцок? Что Рома пропал, прихватив колечко - подарок крестной? Или про тот день?
***
Пятница не задалась. Волосы после мытья встали дыбом. Забарахливший фен «помог». Так всегда, когда чрезмерно торопишься. А Лена как проснулась, так и стала торопиться. Бывшую одноклассницу Тамару встретила в среду. Лет пять не виделись. Короче, договорились кутнуть. Тамара принялась названивать с ранья, мобильник раскалился. Захлебываясь, кричала:
- Ленка, блин, приезжай скорей! На дискач новый сходим! Булками потрясем. Тут ко мне, между прочим, наведаются двое мач. Гладенькие! А то кроме фабрики и отморозков слюнявых ничего и не видишь. Ночевать у меня останешься. Только поторопись, окейно?
Почему слюнявых? Ромка не слюнявый был. И одеколоном брызгался. Подделочным, «под Францию», но приятно. Хорошо. Потрясем так потрясем. Только быстро доехать не получится. Из Низовска пока доберешься, опупеешь. Да и водитель автобуса оказался типичным подонком. Людей было мало, и он, косясь крупным бычьим белком на сидящую у входа Лену, сыпал сальными анекдотами – громким шепотом. Девушка подобрала края выходного плаща и картинно отсела в конец. За что и поплатилась. Дождавшись, когда последние пассажиры выскочили под невесть откуда взявшийся дождь, водила с удовольствием рванул с места. Да так, что Лена едва не полетела на пол, что преобразило удовольствие в широкую улыбку.
- Послушайте, на шоферов-уродов специально готовят? – произнесенная фраза словно хлестнула мужика по красной морде, в профиль похожей на варежку с оттопыренной загогулинкой для пальца.
Краснота перетекла в багрянец, а тот переменился на фиолетизну.
Автобус плавно притормозил у перелеска, хлопнули створки открывшейся двери. Мужик вылез из-за руля, резво потер щеки, фальшиво зевнул:
- Пшла, сучка.
- Вы что, белены объелись? – Лена почувствовала на языке металлический привкус злости – той самой, которая возникала в подобных случаях. – Я, я… дяде расскажу. Он в соседней автоколонне с вашей. Горохов Юрий.
- Давай, милая, рассказывай. И Юрию, и Горохову. И учительнице своей пожалуйся. А счас милости прошу, юмористка. Осталось чуток, километров пять, – играющая желваками морда водилы снова изменила цветовую гамму и приобрела прежний поросячий оттенок.
Ногти настолько впились в ладони, что боль Лена ощутила только минут через пять – после того, как обдав ее сырой пылью, пазик скрылся за поворотом. Плащу – конец. Блузка с юбкой вроде живы. Что ж, придется треть пути преодолевать «пешкарусом».
Тучи, к счастью, сползли за речку, дождь убежал за ними. У синей кирпичной остановки, где Лена остановилась, чтобы отряхнуться, тормознул веселого зеленого цвета запорожчик. Из него высунулся смешной дядя, лет пятидесяти, в большой мятой кепке на кругленькой голове. Позади сидели два здоровенных сонных парня.
- Прыгай, молодайка, домчим! – гаркнул дядя с настроением. – Мы на свадьбу к свояченице, как раз в райцентр. Тока спереди у меня водка на сиденье – во! И багажник забит.
Лена попятилась.
- Батя, да потише ты. – Один из мордоворотов смешно надул веснушчатые щеки, второй с любопытством посмотрел на Лену.
- Братья?
- Сыны! – гордо уточнил мужик.
Выбора не было. Лена втиснулась между двумя довольными ситуацией битюгами.
В дороге братья проснулись окончательно и с видимым удовольствием оглядывали Лену.
- Вы точно родственники? – она попыталась отвлечь внимание от своих коленок.
- Угу, - ответил за них папаша. – Было дело, вишь, подгадал, - он горделиво вскинул голову, и кепка наехала на его уши.
Лена быстро повернула голову к окну, и некоторое время провожала взглядом заброшенные поля и редкие копенки самостийно скошенной травы.
- Сама откуда будешь? - полюбопытствовал один из братьев.
- В Низовске живу. У ткацкой фабрики. Работаю там.
Мужик сбавил ход у перекрестка, кашлянул.
- Замужем, молодайка?
- Нет, - ответила девушка. – Не берут... Рука у меня с детства плохо гнется, и квартиры своей нет, - упреждая дальнейшие расспросы, добавила.
Пыхтенье по бокам прекратилось. И вроде попросторнее стало.
Запорожец-броневичок, ритмично почухчухивая, сглаживал неудобно возникшую тишину. Райцентр возник по-сказочному: только что ехали мимо полей, и вдруг отовсюду выскочили серые домики с потеками вдоль стен и позеленевшими черепичными крышами. Старух на велосипедах вдоль обочин, детей с банками молока и корзинками яиц сменили вальяжно фланирующие по выщербленным улицам «городские» и их иномарки, с заботливо подкрашенными дверцами и капотами.
На площади остановились. Вылезли наружу, и мужичок принялся поправлять зеркало, засуетился, не поднимая головы:
- Водку поправьте там, ребята…
- Спасибо вам, добраться помогли, - Лена торопилась распрощаться.
Братья что-то пробурчали и уставились на заросшую бузиной чашу фонтана. Наверное, восхищались красотой природы, одолевающей городскую несуразицу.
- Да чего там. – Мужичок потрогал козырек кепки. – Ежели чего, дуй к нам на свадьбу, к моей…
- Свояченице, я запомнила, - улыбнулась Лена, перепрыгивая лужицу.
Мужичок рассмеялся:
- Лесная, семь. Милости просим.
***
По дороге Лена пыталась дозвониться до подруги, но никто не отвечал. На двери Тамариной квартиры висели четыре почтовых ящика с вырезанными из газет и приклеенными в ряд буквами. Буквы складывались в слова – фамилии жильцов. Стучала долго. Выпрыгнул человечек на шарнирах – недовольный, с торчащими из шорт волосастыми ножками.
- Здравствуйте, мне…
- Умотала. Куда – не соизволила сообщить. С неизвестными мне типами. Вопросы?
- Когда ушла?
- Час назад, - сообщил человечек, захлопывая дверь.
- Перспектива самая обнадеживающая. – Лена медленно ступала по лестнице. – Дискотека на уровне. Танцы до упада. То есть до вокзала.
Здание автовокзала было закрыто. К окошку справочной изнутри пришпандорили фанерку от посылочного ящика. Наверное, с намеком. Послать всех – заранее и подальше.
В борт единственного на площадке автобусика стучал молоточком дядька в спецовке. Лена поспешила к нему.
- Вы не в Низовск?
Человек обернулся. Свекольная морда-варежка всколыхнулась:
- Ого! Юмористка! Ну, посмеемся на пару?
***
Лесная улица в своем истоке гудела и смеялась, так что Лене не пришлось блуждать в поисках. Толпа народу колосилась у одноэтажного коттеджа, прятавшегося в старом саду. Под фруктовыми деревьями стояли столы, уставленные симпатичной домашней снедью. Освещал празднество прожектор, висящий на яблоне. К счастью, свадьба еще не вошла в стадию весомого подпития, когда разговаривать неохота, а взгляды сосредотачиваются на своих тарелках и рюмках. Молодые и старые перемещались, курили, гоготали, обнимались-целовались, но в меру.
- Эй, молодайка! – её окликнул старый знакомый – владелец запорожца. Слегка поддатенький, он подскакивал на табуретке и мотал обеими руками.
У Лены камень с души упал.
- Добрый вечер, - сконфуженно ответила она, приблизившись к мужичку. – Извините, мне больше не к кому. Я к вам. Не прогоните?
- Сидай, держи тарелочку, вилочку, рюмочку. Как звать?
- Лена.
- А я Павел Семеныч. Дочка, бери рюмочку, хлопни водочки. – Довольный собой, Павел Семенович погладил девушку по плечу, но тут же посерьезнел. – И не грусти.
Лена присела на краешек скамьи и принялась жевать бутерброд.
- Я водку не пью. Вина могу немножко. А где жених с невестой?
- Где-где, - досадливо скривился мужичок. – Приехали, поцеловались и это… как его, в куриз. На поезд – и тю-тю!
- В круиз? – переспросила Лена.
- По заграницам, - уклончиво отчеканил мужичок. - У тебя что? Не срослось?
- Подруга пригласила и не дождалась.
- Беды нет. У моих тут перекантуешься. До завтра… И без возражений, - добавил Павел Семенович. А сейчас держи емкость. Давай-ка, по винцу. Составь компанию. Сыновей я спать отправил. Перебрали маленько.
- Гости у нас, Семеныч? – около них возник мужчина с гусарскими усами. Сняв элегантный пиджак, он плюхнулся рядом с Леной. – Я Денис. Энд ю? – он придвинулся ближе.
Девушка смутилась.
- Лена она, - сказал Павел Семенович.
- Прекрасно. Откуда будете, Леночка, чьего роду-племени?
- На том берегу, в Низовске живет. – Павел Семенович глотнул минералки. – Прилечь бы тебе, Денис Анатольевич. Подустал, вижу.
- Подустал, говоришь? То ли еще будет, дядя. Я с самого Питера сюда не зря ехал. Мы тут гостиниц вам понастроим. Курортная зона! Отдых люкс.
- Люкс мы тебе и тут устроим. Постель…
- Как романтично, - не обращая внимания на слова Павла Семеновича, улыбнулся «гусар» Лене, - дама «с того берега». Вы любите стихи? – он налил себе водки…
***
Ни милиционерам, ни крестной, ни соседке бабе Алевтине, даже матери - никому и никогда не расскажет Лена о той ночи на сеновале. И отчего Денис Анатольевич поутру лежал внизу в траве у сеновала со свернутой набекрень головой никто не узнает. Пьяный был, навернулся – свадьбы нашенские – они такие!
…Лиза причмокивает губами и подсовывает ручонку под отлежанную пухлую щеку.
Лена откладывает письмо в сторону, вынимает из сумки сложенный вдвое чистый лист бумаги и кладет перед собой. Вот-вот Ольга приедет – мама девочки. Ольгин муж Ричард купил дачу невдалеке от Низовска, за месяц до того, как они с Олей наняли Лену по выходным сидеть с ребенком. Дача практически особняк – из кирпича, внутри ламинат и дорогая сантехника. Ричард раньше жил в Англии, а потом приехал в Россию открывать производство энергосберегающего оборудования. Это когда из глубины земли тепло по трубочкам в жилье поступает.
Лена разглаживает лист и пишет сверху: «Здравствуй, мама! Я очень тебя люблю и жду…».
- Погоди. До конца дочитаю тебя, мам. – Она вновь раскрывает письмо матери. - «…Один раз я в юности ездила в крещенские дни к купели, она маленькая, и там иконы Николая Чудотворца и Пресвятой Богородицы. Разделась, подошла и обомлела. Обе иконы были кружевом из инея окутаны, висюльки свисали вокруг, да так рельефно, пышно, нарядно, будто бабульки крючком навязали, если б не мороз, так бы и стояла, очарованная. И висюльки не поломали – надо же, не испохабили картину. Мне тогда ясно стало: люди хорошие создания, просто в плохом мире живут. У нас в колонии девчонки доходят до ума, а на воле, говорят, времени мало. Чудно...».
Лена долго смотрит на позвякивающую люстру. В замочной скважине возят ключом. Лена откладывает листки.
От Оли пахнет холодной свежестью вечернего города.
- Привет, ребята. – Она водружает на подоконник сразу три хрустящих пакета. Не ссоритесь? – теперь остро пахнет от ее кожаного пальто.
Лиза, стоя на четвереньках, заспанно бубнит:
- Надоея Лена. Лена надоея. Льна.
- Лизочка, да разве Лена надоела? Она же такая замечательная! Мы сейчас покушаем, а потом дадим ей денежек на такси, и она поедет домой. Правда, Ленуся?
- Я сегодня не буду ужинать, Оля, спасибо. Мне на работу в первую смену. План повысили. Да и слабость… Прибаливаю. Отоспаться хочу. Только письмо допишу и поеду, ладно?
- Конечно. – Оля, подобрав копну каштановых волос, уходит переодеваться, а Лена достает новый лист, кладет на стол и выводит: «Здравствуй, мама! Мы тебя очень любим и ждем…».
| | |
| |
