| Литературное общество Ingenia: Евгений Девиков - Каннибал и другие | | Каннибал и другие | |
Отсверкали вспышки фоторепортёров, закрылась выставка самодеятельных мастеров декоративно-прикладного искусства. Участники унесли по домам свои произведения, а я остался полистать "амбарную" книгу, в которой собирал отзывы посетителей выставок, устраиваемых городским объединением любителей изобразительного искусства. – Спасибо за удовольствие, - писал инженер Баринов, случайно оказавшийся в наших краях, – поразили скульптуры Цветова.
Это был отзыв о работах Михаила Исааковича Цветова, инженера с "екатеринбургского арбата" – пешеходной улицы Вайнера. Цветов не признавал других инструментов кроме медицинского скальпеля. Оригинал. Старых мастеров это смешило. Типичными орудиями производства резчика по дереву издревле были стамеска, долото и киянка (деревянный молоток). А тут – хирургический скальпель: интеллигентно до неприличия.
На следующем листе книги отзывов учительница Грошева замечала: "Для меня было открытием узнать, что в Свердловске есть мастера такого уровня, как М.И. Цветов". Учительница была права. Молодой резчик, судя по высокому качеству работ, выглядел заметным художником. Его излюбленным языком был язык символов. Он и скульптурам давал символические названия: "Гений", "Экзерсис", "Скука", "Звездочёт", "Каннибал".
Задумывая сюжетную разработку, он не останавливался перед неожиданным, а порой даже рискованным, решением. Старшие коллеги по любительскому объединению, хлебнувшие лиха в былые годы, признавались, что с некоторой опаской ждали очередного произведения Цветова .
Из-под руки Михаила выходили вещи, считавшиеся мелкой пластикой, но имевшие крупную , почти публицистическую проблематику. Нередко скульптурная композиция смотрелась законченным саркастическим фельетоном или разящим памфлетом, как, например, "Экзерсис" ("упражнение"), разоблачавший сильных мира сего, готовых ввергнуть страну в эпоху новых распятий.
Я помнил Цветова инженером проектного института "Тюменьнефтегаз", когда он руководил небольшой группой специалистов. Серьёзный, невысокий молодой человек с буйной шевелюрой малопослушных волос. Во взгляде его выразительных глаз искрилась нескрываемая пытливость. Крутой лоб был высок, как и полагалось хранилищу свободного интеллекта.
Не довелось, правда, наблюдать парня в обстановке института среди проектировщиков, зато было достаточно времени общаться с ним как с резчиком, приносившим свои новые работы на обсуждение "братьям по интересам", собиравшимся в клубном объединении любителей искусств и ремёсел.
Резчик Михаил Цветов умел отсечь от заготовки всё лишнее и извлечь на свет задуманный образ. Его скульптуры постоянно собирали зрителей. Помню, как на одной из выставок неожиданно возникло обсуждение, перешедшее в спор. Признаться, на клубных мероприятиях такое случалось редко. Одни утверждали, что работы Цветова профессиональны и оттого великолепны. Оппоненты возражали, что именно потому, что вещи сделаны прекрасно, они вредны и обращены против господствующей идеологии. К счастью, наступала временная оттепель, и выставке не угрожал бульдозер.
Как бы остро Михаил ни ставил и ни решал сюжетную или морально-нравственную проблему, секрет его успеха состоял в том, что он не грешил против художественного вкуса и не забывал чувства меры. Основной замысел произведения оставался для него первичным, хотя по мере развития темы и мысль автора, дозревая и совершенствоваясь, обретала вторичные сатирические оттенки.
Возьмём, к примеру, отлично вырезанную фигурку "Скука". Она напоминала гипертрофированную нэцкэ. Образ сидящего на полу бездельника с заметным налётом дебильности производил поначалу отталкивающее впечатление. Однако, безупречно выполненные детали – босые ступни, безвольно опущенная на пол кисть левой руки, неблаговоспитанный жест правой с непропорционально увеличенной кистью – всё наводило на мысль, что перед нами не отвратительное физическое уродство, но всего лишь художественный приём – гипербола, то есть авторское преувеличение, направленное на осуждение человеческих пороков – лености и безделья. Сам автор объяснял своё детище так:
–Мой современник, по сути, деятелен. Он творец и искатель. Ему, как и мне, чужды – безделье и лень. Творческий поиск и праздность несовместимы. Бездельем порождается скука, и я понимаю скуку как признак интеллектуальной деградации. В "Скуке" я пытался высмеять праздность как одну из причин человеческого падения. Если сначала фигурка вызывала усмешку посетителя, то уже в следующий момент человек задумывался. А в этом и цель работы – заставить задуматься.
На близкую тему, но совсем по-другому выполнена скульптурная группа "Гений". Здесь ключом стало осмысление противовесов высокому творческому дерзанию. Устремлённое вверх движение сильной красивой фигуры, запрокинутое к небу волевое лицо – и как бы на взлёте весь этот взрывной страстный порыв остановлен цепляющимися, переплетающимися и путающимися в ногах демонами, женщинами и чудовищами. Это пороки, мешающие одарённости на пути к гениальности.
В жизни итог борьбы Прогресса с отсталостью, казалось бы, предрешен, но в скульптурной композиции Михаила Цветова исход ещё не ясен. Понадобятся усилия, чтобы гений освободился и одержал верх.
Деревянная фигурка "Звездочёта" пользовалась неизменным успехом на выставках. Она изображала сидевшего на мусорном ведре мужика в майке, в шлёпанцах и в шляпе, пересчитывавшего по пальцам звёзды ночного неба. Сюжет настолько же забавный, насколько и вздорный. Был ли у автора прототип "Звездочёта"? Скорей всего, нет , но "процесс узнавания" героя посетителями происходил неизменно: люди всматривались в фигурку Звездочёта, улыбались, словно повстречали знакомого.
Михаил Цветов с детства любил рисовать. В студенческие годы его привлекала литература по технике рисунка. Пересмотрел множество художественных альбомов с работами отечественных и зарубежных мастеров графики и живописи. Одно время не выпускал из рук карандаша и блокнота. К середине семидесятых годов понял, что плоскостный двухмерный рисунок уже не удовлетворяет его. Воображение искало третьего измерения, и Михаил выбрал объём, начал ваять скульптуру. Его инструментом стал скальпель, купленный в магазине "Медицинская техника". Хирургическое лезвие надёжно держало заточку не хуже, чем столярная стамеска, а взяться за долото и киянку не позволяли условия городского общежития. Напилил деревянных плашек да чурбачков и принялся по примеру Микеланджело удалять всё лишнее, оставляя только задуманный образ. Когда закончил свою первую скульптуру, убедился окончательно, что резная деревянная пластика – это именно то, что ему нужно.
Одну из своих работ автор назвал "Каннибал". В ней изображен некто с отрешённым лицом, развалившейся за столом, ставшим продолжением его монументальной фигуры. Локоть, упёртый в столешницу, подчёркивал отвращение к этикету, а жест руки, державшей волосяную кисть для живописи с заострённым, как зубочистка, черенком, добавлял к отталкивающему впечатлению ощущение скрытой опасности. Этот персонаж ковырял в зубах заострённым черенком, словно только что плотно закусил представителем мира искусств.
К счастью, жутковытый персонаж с зубочисткой существовал лишь в сатирическом произведении, высмеявшем зло, руководившее искусством в стране. На вопросы посетителей выставки Михаил уклончиво отвечал, что этой работой он лишь заявил протест против надзорной функции в искусстве, но не имел в виду никого персонально – это обобщённый собирательный образ.
Люди толпились у стенда, переглядывались и переговаривались, и было заметно, что, в принципе, монстр, сросшийся с канцелярским столом, им не в диковинку. Я тоже не мог отделаться от мысли, что в нашей глубинке водился похожий типаж. По аналогии припомнился мне эпизод из мытарств Уральского поэта Бориса Марьева. На истории, рассказанной мне самим поэтом, следует остановиться, чтобы прояснить отношение к сюжету этой скульптуры. В Средне-Уральском книжном издательстве поэт Марьев ожидал выхода в свет своих лирических репортажей "Колумбы". Казалось, все было решено: тема в плане издательства, рукопись в наборе, но местный идеолог внезапно потребовал поэта к себе. В те годы молодёжное искусство и самая жизнь молодежи нашего края находились, словно под колпаком, под неусыпным оком Филиппа Тимофеевича Ермаша, будущего председателя госкомитета кинематографии, а он не упускал малейшей возможности поковырять в зубах такой зубочисткой. Стихотворный сборник поэта, зарабатывавшего тогда на жизнь мизерными гонорарами, был посвящён строительству химкомбината, новому животноводческому комплексу и пуску трубопрокатного стана, – словом, молодым колумбам очередной социалистической пятилетки. По мнению штатного идеолога молодой автор сборника, недавно принятый в члены Союза писателей, ещё не научился мыслить масштабно в соответствии с утверждёнными установками.
В кабинете Ермаша серьёзный разговор с автором затягивался, потому что поэт не соглашался с требованием переделать текст и наотрез отказывался вымарать намеченные Филиппом Тимофеевичем поправки. Уже за это следовало дать ему нахлобучку.
Поэт, например, писал: " Ах ты, каменщица Зиночка, зеленые глаза, постоим с тобой в обнимочку хотя бы полчаса ".
Сознательной комсомолке c ударной стройки не пристало "стоять в обнимочку" с кем ни попадя, а потому вместо любовных объятий предлагался целомудренный вариант: "потанцуем, Зиночка, хотя бы полчаса ". А поэт настаивал на своём.
Жилую комнату передовика производства стихотворец иронично обозвал палатой: " И всего-то стоят в палате шкаф с посудой да три кровати". Начальству "палата " не пришлась по вкусу наигранной двусмысленностью и перенаселённостью общежития (три кровати а одном помещении). Ещё более противоречила методу социалистического реализма отображённая поэтом бедность обстановки. Литературные консультанты молодёжного вожака предложили уменьшить в поэме количество койкомест и заодно добавить приличной мебели, но поэт лишь согласился закавычить "палату" ибо она вписалалась в размер стихотворения, к тому же автор пе предполагал разуплотнять жильцов и менять мебель. Это походило на вызов, но Ермаш утёр новичку нос двустишием, решавшим одним махом все проблемы: "И всего-то стоят в комнАте шкаф, комод и диван у кровати".
–"В комнАте" – неграмотно,- сказал поэт.
– И в слове "музыка" акцент иной, но Пушкин, не задумываясь, изменил ударение.
– Но я-то не Пушкин...
– И это видно, - сказал Ермаш сухо, - рифмовать не умеешь.
Поэт не ответил. Сгрёб со стола рукопись и пошёл к выходу.
– Назад! – Внятно сказал хозяин. – Разговор не закончен!
Носком башмака поэт отворил дверь и, стоя наполовину в приёмной, заполненной посетителями, отчётливо произнес:
–Три буквы на стене пишу и посвящаю Ермашу!
В местном отделении Союза писателей собратья по перу ожидали его с долей злорадного интереса. Нескольких завсегдатаев писательского кафе уже пригласил в кабинет Председатель, успевший по телефону схлопотать выговор от разгневанного функционера.
–Объясни нам, какие такие три буквы ты обещал написать Филиппу Тимофеевичу, – строго спросили поэта.
– Филипп Тимофеевич сказал, что рифмовать не умею, и я как раз ответил: «в три буквы слово МИР пишу и предлагаю Ермашу».
Скорей всего, Михаил Цветов не имел в виду этой истории. Его скульптурная композиция никого конкретно не обвиняла и даже не намекала на какой-нибудь скандальный инцидент. Однако, скульптор-памфлетист интуитивно, но точно уловил суть проблемы, трепетавшую на вольном бюрократическом сквозняке.
| | | | Обсудить на форуме |
| |
