Большой чёрный Ворон, напружившись, упершись жёсткими перьями хвоста в ноздреватый, серый с прозеленью, как залежалый сыр, наст, яростно долбил оленью ляжку, закостенелую в морозах за долгую, студёную зиму. Спешит ворон - обязательно приморозит к вечеру, и всё… - камень! Старается хоть кроху мяса отхватить от сизой, тугой, чуть отошедшей голым верхом под солнечными лучами оленины. Но с великим трудом поддаётся мерзлятина ослабшей птице, скользит клюв, отскакивает голова, заваливая птицу на хвост.
Три дня мела чёрная пурга, подлизала с наветренной стороны крутые лбы сугробов, с подветренной выдула ямы до травы, ломкой, серой, снег до чёрных, поседевших от холода комков спёкшейся грязи выдула. А вчера и сегодня - яркое солнце. Изголодавшее в зиму зверьё ринулось в добычу, ох, как оно ждало эти дни. Пригревает, и хорошо пригревает, после обеда может так угреть, так тронуть слепящими лучами жёсткий наст, что помягчеет и осядет ледяная корка, вытаявшее осклизло заблестит, источая дурманные запахи, сманивая к себе всевозможное зверьё: облезлых песцов, собак, бакланов… и старый ворон тут же…
И спешит, бьёт клювом Ворон, по сторонам поглядывая, дух переводит, хоть и некогда.
В низинах, пробрасываясь от увала до увала, цепляясь за серые, голые ветки тальника, уже ползут, удлиняясь, острые голубые тени сугробов.
Прихватывает вечерним морозцем подтаявший мусор, по-весеннему задорно проклюнувшийся на поверхность снега. Кой-где вдоль зимника, в распадках, в посёлке - по кучам и гребням снега, навороченного бульдозером, грязно и противно выступила, потекла оленья требуха осенней убоины, зачернели изодранные в клочья собаками, обклёванные бакланами куски мяса, белеют, скалятся сквозь их черноту кости. И рыбьи обломанные куцые хвосты, усохшие головы, внутренности, растащенные с осени по собачьим, сейчас вытаявшим, лёжкам, вдруг обильно и с противной грязной немотой явили себя солнцу. Устлан ими, как опавшими осенними листьями после ветра, осевший снег вокруг мусорников, у окон под форточками балков на намётах снега опять они; от помойных куч, что у дверей бараков, смрад и грязь. Липнет вытаянное к подошвам валенок и сапог мерзко и неотделимо...
Чертыханье баб, ругань особо брезгливых мужиков, ворчанье на пустой шум ошалелых от обилия еды псов - будоражат ленивую синелую атмосферу, покрывшую посёлок вязким маревом от испаряющейся влаги; а на душе у всех - и у зверья, и у людей - трепет от наступившей поры настоящей весны с капелью по застрехам, с журчаньем воды под раздрябшим снегом.
Собираются там вешние воды, копят силу, окрепнув, начинают истекать мелкими ручейками; льют себе потихоньку, упорно буравя толщу снега, полнясь с каждым мгновением, а пробившись на поверхность, уже ручьями, с клёкотом несутся вниз, к большой реке, закручивая мусор; тугие водяные мускулы окрашиваются под солнечными лучами во все цвета радуги. Неудержимым потоком стремятся талые воды в низины, успевая у клонящихся, дрожащих, как в ознобе, кустов шапками взбить пену, тут же разламывая её, кусками, несут в озерки и распадки. Озерки, распадки, заросшие мелким кустарником, на глазах полнятся рябой холодной зыбью; через недолгое время только ломкие сиротливые веточки макушек ивняка и мелкой ольхи выглядывают над этой неприветливой рябью.
Куда ни кинь взгляд, раскинулась тяжёлая, свинцовая поверхность, взблескивая и подрагивая, пучится, готовая поглотить отступившую к горизонту тундру. Проходит время и поуспокоившаяся вода, оставляя мусор, куски пены на мокрых пригорках и прибрежных кустах, незаметно уходит, переливается в реку. И та, скованная долгой зимой, ещё дремотная подо льдом, потихоньку начинает набухать: ворочается чуть слышно, но, видать, какая мощь, просыпаясь, бугрит раскисшую, раздрябшую снеговую спину. Всё это сопровождается острыми запахами отмокших в воде ивовых веточек, воздух густеет от тяжёлого духа залежалой разопрелой хвои лиственниц; гаражи, котельная подмешивают в этот букет запах гари, бензина, посёлок благоухает разными запашистыми оттенками. Так пахнет в тундре весна, и закручивается сердце в томный, страдающий узел… Дыхание спирает в груди, дух обмирает… и у живого, и у мёртвого…
Благодатное время наступило, день в ночь уже с превеликой неохотой клонит. До…о…лго небосклон потемнелой голубизной от верха, из чёрной бездны, к горизонту сползает, к полосе янтарного мёда, щедро разлитого по далёкой стороне, ещё голубой, прозрачной, но неумолимо стекающей к натянутой линии, чуть вздыбленной в том месте, где уже давно скрылось солнце. Туда сползает день, и ночь за ним, но оттуда, крадучись, и снизу, и сверху, и со всех сторон уже стремится темь, стремится из светозарной блёкнущей точки: в пупок - день и из пупка - ночь. Ещё под медовой полосой щетинится частокол далёкого леса, ещё над ним, выстуживаясь, оплавляются медовые края, а уже темнеет, тускнет желтизна, и синь стылая захватывает полнеба, и места уже мало сини, и она уходит. Всесущий и вечный космос накрывает землю безмолвием, сверкучие звёзды рассыпаются по антрацитно-чёрному небосклону. Короткая полярная ночь укутывает землю, как заботливая мать ребёнка, нежно, невесомо и любовно... (летняя полярная ночь – короткая)
Ворон не сразу нашёл мясо, все солнечные дни упорно кружил в окрестностях посёлка и даже ночами караулил, да собаки не менее голодны, чем он, и бакланов с тёплых краёв, что ни час, всё больше подлетает, не подступишься к вытаявшему добру, пару рыбьих хвостов ухватил, так своего чуть не лишился. Тут, у окраины, в ручье, в зимнюю метель заблудившиеся пьяные оленеводы с саней поклажу потеряли, запомнил ворон это место. Не раз за зиму в надежде поживиться наведывался, похаживал по сугробам, тыкал клювом в снег, когтистой лапой грёб - глубоко, не докопаешься. Дождался-таки, дождался в самое тяжёлое время.
Думалось Ворону в эту длинную полярную ночь, что совсем старый он стал, за многие годы впервые приболел, покашлял с неделю, а болея, притомился - ослаб, метели да стужи пережидая под крышей новой электростанции; но с солнышком кровь быстрее по жилам заструила, и аппетит появился, и Ворону захотелось жить.
Вспоминая давние времена, он думал, что раньше веселей жилось, ютился у трубы старой котельной, которая доживала свой век, отапливая несколько вагончиков, мастерскую, гараж, магазин, столовую - всё немногочисленное хозяйство вахтового посёлка. Ворону, конечно, невдомёк, о чём думают те, кто летать не может, бегают по земле, крыльями машут, громко каркают о своём. Набегали, намахали, разломали всё, а ворону устраиваться надо, разве просто это сделать? Как удобно всё же было ему в старой котельной.
В молодые далёкие времена с молчаливой супругой, зоркой и трудолюбивой, однажды прилетев на зимовку, увидели множество новых строений, долго кружились в растерянности вокруг, а устав, решили, что пора и о доме подумать. Ворониха заметила, что в железной крыше большого строения есть дыра. Теплый воздух, исходящий из помещения, инеем тронул загнутые, острые края железа, и дыра то темнела строгим оком, то обиневевшие края разноцветно сверкали под лучами низкого солнышка, когда оно скрывалось за далекие холмы, щетинившиеся по горизонту пиками почернелых озябших лиственниц. Покружив над поселком, и ничего не присмотрев лучшего, опустились на крышу, прошлись по ней, грохоча железом, сомневаясь, удобно ли им будет высиживать тут воронят, и вздохнув, - впереди Ворон - с опаской пробрались в разлом, пригляделись – тихо и чисто, понравилось. На здоровенной балке, поддерживающей закоптелую кирпичную трубу, устроили гнездо: набрали веточек, заплели их кругом, мусора на чердаке хватало, кусочками ветоши, стружкой уложили дно и стенки своего сооружения. Раствор, соединяющий кирпич, во многих местах высыпался, а рядом с балкой и два кирпича вылетели из трубы… лучше не придумаешь. В самые лютые морозы и метели - тепло тут и уютно. А хоронясь от вечно голодных, бесхозных поселковых собак, можно снизойти, порыться на помойках, съестного там достаточно, главное - не зевать, помойки у каждой двери, но это в крайнем случае… когда метели и морозы всю живность по схоронам разгонят.
Собак в посёлке плодится временами, как лемминга в тундре, прогуляться негде; хоть и не позавидуешь собачьей жизни: отстреливают псов те, кто по земле ходит, мясо в котёл пускают, суп вкусный варят, из шкур шапки шьют: рыжая - это Бобик, белая - это Люська, чёрная шапка - Босс… Вот этот Босс и разорвал Ворониху на куски, с перьями сожрал… Потом из него шапку сшили… лучше б раньше.
Ворон долго сидел у гнезда, уставившись круглым карим оком на крапчатые яйца. Ну что ж - сидеть!.. Глухо каркнув, взъерошив перья, он взгромоздился на кладку, застыл, не шевелясь, сидел, пока не проголодался. Отвлекаться на поиски пищи надолго ворон опасался. И ничего лучшего не придумал, как стащить около магазина у грузчика с лотка батон хлеба. Мужик свистнул, засмеялся и на следующий день, завидев Ворона, сидевшего на столбе у пекарни, разломил краюху хлеба надвое, бросил куски на плоскую крышу вагончика. «Молодец-то какой», - удивился Ворон с благодарностью. Похвалил мужика по-своему. Каркнул два раза, склонив голову в его сторону. Мужик махнул рукой, мол, не стоит благодарности. Жаль, Ворон говорить не умеет. Вчера раз пять булку хлеба терял, пока приволок её к себе под крышу. Хорошо, по метельной погоде ни одного пса рядом не оказалось, намаялся Ворон. Но одним хлебом сыт не будешь, и Ворон в то далёкое время частенько заглядывал на помойки… привык, и теперь - обычное дело, снег почти сошёл, вытаяли припасы поселкового люда. Они, как их глупые да жадные собаки, попрячут под снег мясо, рыбу, а потом, после пурги… ищи-свищи…
Ворон и сам, что мог, затаскивал под крышу. Через щель в железе в дальний угол наметало снега, и лучшего места не найти для схорона.
Ворон с горя, наверное, умер бы в то нехорошее время. Подолгу сидел на гнезде и никаких желаний не испытывал: ни есть, ни пить не хотел. Иногда взъерошивался, приоткрывал глаза, ковылял к почти истаявшей кучке снега, не чувствуя сытости, долбил крепким клювом рыбину, отрывая куски, глотая, и опять садился на гнездо. Он сидел, со страхом прислушиваясь к тому, что творится под ним… Пока там тихо, но скоро, разбив скорлупу острыми клювиками, появятся желторотые, мокрые, головастые, горластые птенцы. И как их уберечь?.. Всякого мелкого подлого зверья хватает в котельной, есть мыши, есть крысы, есть и кот Барсик, ленивый, разожравшийся. Но коту к гнезду не подобраться: острые когти ему не помогут, об железо и кирпич лишь затупятся. Крысы изредка наведываются всем выводком в котельную. Нужда заставляет… это когда одновременно в столовой, в пекарне и в магазине им всякой отравы подсыплют. Отсидятся и опять к себе.
Серый Барсик живёт тут давно и, на правах хозяина, в первое время к птенцам лезть пытался, но раза два грохнулся с высоты, летел, растопырив лапы, и орал. Разок лупила его крыльями Ворониха, разок – сам Ворон. Теперь кот стар, пьёт из жестянки молоко, из блюдечка выбирает кусочки рыбы или мяса, шипя на Джека, большую глупую лайку: если задрожал воздух от лая и визга лайки, значит, Барсик трапезничает.
Кот, так же, как и Ворон, ненавидит собак. Джека терпит с трудом: котельщики за оцарапанную морду Джека могут лишить кота ежедневной плошки молока. Лайка гоняет зайцев и песцов для охотников, любит лежать за большой печкой на оленьей шкуре. Но другим поселковым псам, пытающимся тут погреться в стужу, крепко попадает от Барсика. Шерсть летит клочьями, пёс места себе не найдёт, в котельной мужики кота в обиду не дадут. Но и Барсик, если гулять начинает, с большой осторожностью по посёлку пробирается.
Ворону не видать, что творится в котельной, но, услышав шум битвы, он обязательно выбирается на крышу и, увидев мчащегося чужого пса, срывается на него, раскинув огромные крылья, старается клюнуть побольнее. Окончательно подружились они с Барсиком, когда Ворон один остался.
Птенцы вывелись горластые, ненасытные. Уж когда совсем невмочь, когда искать еду нет времени, заскакивал Ворон в открытую дверь котельной, хватал кусок рыбы или мяса, приготовленный Барсику, и к своим горластым. Кот лишь глаз приоткроет да вздохнёт жалостливо, полёживая на широком подоконнике. Умный Барсик, всё понимал. Где-то он сейчас, и где ненасытные детишки - воронята… Осенью поднялись на крыло и поминай, как звали – батька откормил! Залоснилось перо вороновым глянцем. Ну а вначале так смешно запрыгали по обширному чердаку, теребя, пробуя клювом всё, что попадётся. Больше всего Ворон переживал о дочке… маленькая, братья затолкают в гнезде, шеи вытянут, рты раззявят… Всё ж и её выходил!.. С последними птицами улетела… Белая крупа сыпала, лужи льдом взялись, а она возле батьки крутится… мол, что сидишь, старый, что нахохлился?..
А Ворону тут привычно. Лишь бы котельная работала, куда старику с родного места срываться. Грузчик его не забывает, радостно взмахивает руками, отставляет лоток, садится на крыльцо, достаёт сигарету, сидит, курит. И Ворон сидит на столбе, иногда к грузчику выходит женщина, выбегает мальчишка. Мальчишка свистит, манит Ворона конфеткой. Если конфета остаётся, Ворон её обязательно подберёт, уж очень глаз радует разноцветными красками бумажка. А сама начинка – так себе… пить с неё хочется. Зимой снегом приходится утолять жажду… горло стынет.
Сколько Ворон прожил один, не вспомнить. И сколько проживёт…
Когда-то он на зиму улетал в тёплые края, но если подумать, то совсем и не в тёплые, чуть потеплее, и снег там, и морозы, и метели. Но всё ж не так, как тут.
…Ворон помнит себя совсем воронёнком. Родился он в большом гнезде, удобно свитом из веток тальника на старой, высокой лиственнице. На месте этой лиственницы теперь стояло бетонное здание котельной, дымила старая труба. Оленеводы, кто тут жил, ушли далеко в тундру, угнали многочисленные стада оленей, убежали маленькие мохнатые собаки, совсем не злые, звонкоголосые, но их острые зубы воронёнок помнит.
Окрепнув, решил опробовать силушку, повернулся неловко и вывалился воронёнок из гнезда, и сумел расправить крылья, даже взмахнул ими несколько раз, поэтому и пролетел через кусты, канаву и угодил прямо в кучу собак, деливших потроха забитого оленя. Старый пёс цапнул некстати подвернувшегося птенца зубами, кинул в сторону. Но и этого хватило воронёнку. Он бездыханно, прикрыв глаза, лежал во мху. Собачонки яростно таскали потроха, наступая на птенца, пачкая его пёрышки требухой. Увидела воронёнка маленькая девочка Катя. Разогнала собак, подхватила птенчика на руки. Воронёнок, почувствовав тепло рук, приоткрыл клювик. Катя пустила ему слюны в ротик и побежала домой, прижав птенца к груди. Там воронёнка отмыла, напоила водичкой и положила в тёплую постельку, выкинув из неё куклу. Птенцу лежать вверх лапками неудобно, он перевернулся… больно в косточках, но всё же получилось. Воронёнок притих, смотрит, что в незнакомом большом гнезде творится. Народу много, жарко… Из своего гнезда птенчик их всех видел. И казались они совсем маленькими, а тут огромные, каркают на разные голоса…
Птенец привык к Кате, брал с её рук кусочки лепёшки, клевал крупу, пил водичку, ему даже стало нравиться тут. Научился каркать: Катя, Катя… Вот уж радовалась девочка. Но в открывающуюся дверь он видел голубое небо, мох, траву. Ветер доносил запахи хвои и зелёных листочков. Даже слышал далёкие птичьи голоса, наверное, папа и мама искали его. Скоро воронёнок стал разгуливать по домику, несколько раз пробовал подпрыгнуть и помахать крыльями, но места мало.
Птенчик окреп и возмужал. Однажды, оставшись один, он услышал близкое карканье и хлопанье крыльев. Воронёнок давно присматривался к прорехе в пологе. Он просунул голову… Ох! Как здорово! Столько света и простора!.. На сложенных кучей санках сидит папа-Ворон, возмущённо ругается на собачат, беснующихся внизу. Увидев сына, Ворон поднялся в воздух и низко пролетел, уводя собак за собой. Воронёнок неловко перевалился через край дыры в пологе, ударился о мягкий мох. Встал на ноги, расправил крылья, вздохнул полной грудью и… полетел. Полетел, мощно и сильно махая крылами. Он сделал круг над стойбищем. Внизу, среди ягодника голубики стояла Катя, махала ему рукой, что-то кричала. Он каркнул: Катя!.. и уже намерился к ней спуститься, но увидел своих папу и маму, и братьев, и сестёр. Они кружили высоко над ним, призывая к себе пронзительным, строгим карканьем…
Через несколько дней стая молодых воронов улетела, с ними и воронёнок. Вернулся Ворон уже с Воронихой, вернулись сюда же. А Катю он увидел не скоро, ушли эти люди в другие места…
Много воронят выпустила семья воронов в мир и много раз слетала туда, где теплее, но всегда возвращалась на лето в старое гнездо, свитое на могучей лиственнице. А однажды весной, прилетев, не узнали места. Дымили и гудели могучие машины, лежали огромные деревья, круглые, пустотелые и очень крепкие и холодные. Множество людей сновало между ними, сверкал, как молния, огонь, трещало пламя, дымило задышливо и противно. На санях стояли железные чумы. Ворон с подругой долго кружили над тундрой, выбирая себе место для проживания. Но куда ни глянь, страшные машины, дым, грохот, люди. Нет, всё это им не в диковинку. В тёплых краях и машин, и людей, и дыма, и грохота достаточно, но чтоб тут…
Всё изменилось сразу, и даже как будто легче стало Воронам жить. По тундре валяются потроха оленей, головы, шкуры, копыта. Тухнет рыба… где забыли, а что просто унести не смогли. Выводи птенцов, питания достаточно. Но… но! Меньше стало оленя, меньше зайца, лемминга, страшно забухали по окрестностям, изрыгая огонь и смерть, ружья. Одна дробина засела в крыле Воронихи, может с неё и не смогла подруга увернуться от зубов оголодавших псов… рыскают по окрестностям, всё подбирают: и тухлое, и живое.
А однажды Ворон встретил Катю...
Только вернулась из тёплых краёв семья Воронов. Жили они уже возле трубы в котельной. Не нашли лучшего места во всей тундре, спокойней тут, и подкормиться всегда можно. Ворониха на гнезде сидит, Ворон съестное ищет. Как-то долго летал, устал, присел на брёвна, штабелем сложенные на берегу реки, сидит, озирается. Двое детишек санки по грязи тащат, на них старая женщина… туловище у неё короткое, ног нет... Клюв Ворон раскрыл, а почему? Как без них? И занервничал почему-то Ворон, заволновался. Всматривается… Седые космы из-под платка свисают, слюнявый рот ругательства изрыгает. Ворон смог бы их повторить, но очень злом от них веет, злом, болью, отчаянием. Остановились детишки напротив Ворона, сели на брёвнышко, закурили, мамке сигарету сунули. Та два раза пыхнула, глаза подняла… оплывшие, потухшие… да так и застыла. Слёзы побежали по морщинистым щекам, затряслась голова, губы бессвязно что-то залепетали. Дети покурили, за верёвочку взялись санки тащить, мамка головой крутит: «Не трогайте…»
Вот так и сидели… Ворон чёрный, пером глянцевитым лучи солнца отражающий, глаз лишь карий туманен и строг, и женщина Катя, в лучах этих, маленькая, смешливая и заботливая… отпаивает воронёнка слюной.
Переступил Ворон с ноги на ногу и громко крикнул… «Катя!.. Катя…» Взмахнул могучими крыльями, повыше взлетел, всё ему видать: супруга на гнезде потомство высиживает, далеко внизу двое детишек саночки от берега реки к посёлку тянут: на лодке маму привезли по каким-то делам, может, пенсию получить…
…Большую жизнь прожил Ворон. Стар он и одинок, долбит сейчас мёрзлый кусок мяса. Даже по сторонам не смотрит. Хоть бы с ягодку живительного… проглотить, успеть, пока поселковые собаки не узреют, не унюхают, тогда доберутся и сюда. Мела эти дни пурга, где сугробы огромные нагромоздила, а где вот как тут выдуло до земли, до мха, ягеля, и утерянная ляжка на виду. А сил у Ворона совсем чуть-чуть. Сгорела котельная, пропал друг, кот Барсик. Застрелили Джека… много их развелось, собак… а всё ж. Одно время жил Ворон на чердаке свинарника, ничего жил. Но закрыли свинарник, свиней порезали, всю зиму питался Ворон убоиной. К грузчику не летал, а когда наведался, там другой, бородатый и злой. «Сгинь, нечистая сила!..» – рявкнул мужик и рукой замахнулся.
Всё лето искал себе Ворон место, к людям присматривался, к чердакам, и вроде нашёл. Кормить старого Ворона, как грузчик, никто не пожелает, но это и не страшно, много ли ему одному надо… А вот зиму перезимовать без мало-мальского тепла трудно. Сядет летом Ворон на брёвна сгоревшей котельной и может сидеть сутками, благо, солнышко не заходит. Всё дума его мучает… зачем он так живёт?.. к чему всё, им виденное?.. для чего сердце, израненное, бьётся?.. Замёрзнуть, и всё! А то тепла он ищет, но нашёл всё же! В новой электростанции труба вентиляционная, дыра круглая в стене, под крышей, короб тут выходит наружу, он по стенам внутри здания проложен, по нему гонят вентиляторы наружу грязный отработанный воздух; шум ужасный, страшно вначале было, да привык. Садится Ворон на трубу, кусок бетона над выходом трубы выбит, пролезает внутрь и по железному коробу шагает туда, где потише, где не так дрожат стены, и вполне тепло, лишь бы не соскользнуть с округлого железа. Бывало и такое, первый раз сорвался, с ружьём рабочий прибежал, но другой не дал выстрелить…
Вроде жить можно, если б не лютая в этом году зима, и возраст, наверное… Совсем ослаб Ворон. Долбит клювом мясо, ну хоть бы кроху мяса отбить, и ожил бы старый. Никак не хочется умирать, не всё ведь увидел. Что дальше с этим краем случится?..
Детишки Катины выросли: девочка и мальчик. А Кати уже нет. Искал Ворон, как обычно, к весне что-нибудь перекусить… В тундре вытаявшая женщина в овраге… в короткой малице лежит. Длинная малица не нужна ей... Опершись о хвост, стоял Ворон… Совсем это и не Катя… наверное. Есть хотелось… Сердито каркнул и полетел дальше. Повезло ему тогда, мешки с рыбой вытаяли, облезлые песцы много растащили её по кустам, и Ворону хватило. Наелся, припрятал много, успел. И сейчас повезло, но тяжела ляжка, не сдвинуть с места, кусок требухи примёрз, не отдолбить.
Отчаянный лай заставил Ворона сорваться в воздух. Молодой лопоухий пёс катился с горы. «Глупый», - усмехнулся Ворон. Пёс серый, хвост кренделем, устремился к мясу, на Ворона – ноль внимания. «Глупый», - опять усмехнулся Ворон. Тяжело взлетел, сделал круг над ожесточённо вгрызшимся зубами в мясо псом, молодые зубы у пёсика, только крошки по сторонам летят, крепкие.
Примерился Ворон и со всего маха брякнулся псу на спину, с наслаждением саданул клювом по свисающему уху. Пёс подпрыгнул в воздух, зубы лязгнули, чуть не отхватив хвост птице. Завизжал пёсик, кинулся было за обидчиком, но мясо-то рядом, рванулся к нему, отодрал в остервенении требуху. А Ворон сидит на гребне сугроба, ждёт, план прост: дразнить, уводить собаку у него сил нет. Пёсик задиристый, оскорбления не снесёт. Так и есть, тряхнув головой, увидел тот свою кровь, веером сыпанувшую по снегу. Подпрыгнул и, злобно тявкнув, помчался к Ворону. Не враз, но взобрался пёс на сугроб, а Ворон уже на соседнем прохаживается, волоча крыло.
Пёсик возмущённо взлаял, от крайних домов ответили ещё собаки. «Ох, пропаду!..» – напрягся Ворон. Но собаки не спешили к собрату. Пёс огляделся, мясо лежало, обидчик его рядом, чуть двигается, друзья где-то там, свою добычу делят. Гавкнул задорно и ринулся с сугроба, намереваясь одним махом преодолеть впадину и сцапать противную птицу.
Но в том и хитрость Ворона: зарылся пёсик в отмокший снег по самые уши. Тем временем Ворон уже возле ляжки, успел он и крошки подобрать, и клюнуть не один раз, оторвать изгрызенные кусочки мяса; перед самым носом вырвавшегося из снежного плена, запыхавшегося пса взлетел, унося в клюве кусок требухи.
«Вот и радость…» - думал Ворон, сидя на железной трубе, посматривая карим оком на требуху, покрывшуюся в тепле инеем. Большо…о…й кусок, и на завтра, и на послезавтра Ворону хватит.
С каждым днём крепнет солнышко, тепло сеет по тундре, весна плечи расправляет, пригревает: с солнечной стороны капели с крыш плющат, вовсю горохом сыплют, сугробы плавятся, дымятся. Пережил ещё одну зиму. Отдохнёт теперь. Тяжело жить Ворону, но всё ж живётся… Сидит в уголке, думы думает. Удобно тут ему, нанесло на бетонный карниз пыли, мусора, строители кусок ватина оставили, мягко… Шуршит по жестяному коллектору тёплый, отработанный воздух от железных, гудящих машин. Хоть и шумно, но тепло. А ещё Ворон приметил, что остаётся на ремонтной железной площадке блюдечко с водой и кусочками рыбы или мяса. Долго следил, кому это… Рыжей кошке не влезть, боится железных ступенек и воя машины. Площадка та высока, над двигателем, иногда человек поднимается на неё, что-то руками крутит. Сейчас нет блюдечка, убрали, но если появится, теперь Ворон скромничать не станет…
4 апреля 2003 г. |
