| Литературное общество Ingenia: Петр Дубенко - «Между двух огней» вторая глава повести «Дети воль | | «Между двух огней» вторая глава повести «Дети воль | | Промозглое весеннее утро пугливо зарождалось над покрытой инеем и туманом степью. Подсвечивая нижнюю кромку хмурого неба, солнце долго не хотело показываться над горизонтом, да и выглянув, наконец, из своего ночного убежища, по-прежнему не решалось покинуть его насовсем, красуясь над темнеющей равниной бледно-розовым полукругом. Но укрытый легким белым покрывалом мир уже начинал просыпаться, оживать. Зубастые хозяева ночи, которые одним своим присутствием заставляли всех остальных хранить тишину, теперь уходили на дневной покой, и все вокруг, постепенно оправляясь от ночного страха, забывая о нем, наполнялось звуками жизни. Просыпались и люди: все чаще над зимовьем разносился звон пустых котлов, фырканье лошадей, тихое недовольное ворчание, прерываемое громким зеванием, возмущенное шипение пропитавшихся ночной влагой дров, которые проголодавшийся за долгую ночь костер, благодарно потрескивая, облизывал своим ярко-красным языком. Нарушая эту полутишину мерным топотом копыт, над верхней кромкой тумана проплыло несколько голов, среди которых нельзя было не узнать огромной шевелюры Фрады. Как и было обещано, он со своими друзьями, проведя всю ночь в безудержном веселье, теперь отправлялся на охоту с теми, кто был в состоянии подняться на ноги. Наблюдая за их неспешным движением, Артембар сидел на небольшом куске войлока, расстеленного на твердой мерзлой земле и с удовольствием вдыхая холодную свежесть ранней весны, кутался в безрукавку. За прошедшую ночь он так и не сомкнул глаз, хотя, утомленный пятидневным переходом из родного дахью к зимовке, чувствовал, как тяжелые лапы усталости все сильнее стискивают его тело. Несколько раз, удобно устроившись на мягком ложе из шкур и войлока, Артембар пробовал заснуть. Но столь желанный отдых не приходил, и дело было не в том, что лежащий рядом Шемерген заливался звонкими трелями храпа, а Мегабиз, видя наполненный драками и погонями сон, каждое мгновенье подпрыгивал над своим ложем, и стены шатра сотрясались при каждом его приземлении. Артембар привык к таким вещам и мог уснуть не под такой еще шум. Но сегодня не мог. Как только сознание начинало проваливаться в приятную пустоту сна, мысли, которые Артембар успешно гнал от себя бодрствуя, сразу выскакивали из всех потаенных закоулков, словно отряд лихих всадников из засады, и тут же сон шарахался в сторону, как испуганный зверек от внезапно вспыхнувшего костра. И, недолго повертевшись с боку на бок, Артембар снова покидал пропитанный кислым запахом давно нестиранной овчины и едкого пота шатер, чтобы на пару с никогда не спящим ветром бесцельно бродить по закутанному в тишину зимовью. Во время этих прогулок он часто останавливался возле шатра Фрады, обитатели которого не мучались сомненьями, и потому с легким сердцем придавались веселью. Дикие вопли радости в вперемежку с разноголосым женским смехом так часто вылетали в отверстие для дыма, что спрятавшиеся в темноте собаки уже устали обращать на них внимание. Несколько раз, разрезая ночь узкой полоской света, полог шатра откидывался в сторону, выпуская наружу сизые клубы дыма и парочку хихикающих девиц, на ходу поправлявших истрепанную одежду. Впрочем, они очень быстро возвращались и при этом, разгоряченные и одурманенные веселым дымом, еще за несколько шагов до входа уже начинали стягивать с себя платья. В такие моменты Артембар испытывал неописуемое желание войти в шатер и испортить настроение хозяину этого праздника жизни. Но, немного помявшись, он все-таки отказывался от этой мысли. Это когда доходило до копья и акинака во всей массагетской степи Артембару не нашлось бы равных. А когда вместо звона оружия звучали громкие слова и хитросплетения длинных фраз… Артембар заранее понимал, что проиграет эту схватку Фраде. И потому спешил уйти прочь, пока не закончился запас его терпения.
Но он мог уйти только от шатра, от собственных же мыслей не сбежишь даже на самом резвом коне. Конечно, Гаубат со своим стремлением сохранить мир не мог вызывать восторга в душе Артембара, который большую часть жизни провел в походах. Но все-таки Гаубат был с ним откровенен в шатре царицы, не пытался использовать его вслепую и этим завоевал симпатию вождя. Фрада же, бесконечно рассыпаясь в любезностях и заверяя Артембара в своем глубоком уважении, на самом деле относился к нему как к тупому вояке, голову которого легко вскружить сладкой лестью и пустыми похвалами. И в этом был весь Фрада. Уж сколько лет знал его Артембар, и всегда он считал окружающих его людей безмозглыми баранами, которыми он в праве и в состоянии крутить, как ему того захочется. Впрочем, если с большинством «друзей» Фрады это проходило, то почему не попробовать с другими? И кто знает, если бы Томирис не вызвала Артембара к себе, и Гаубат не расточал перед ним свое красноречие, может, обычные приемы Фрады сработали бы и на нем, Артембаре.
Понуро опустив голову, Артембар возвращался к своему шатру, и, не желая заходить внутрь, подолгу разговаривал с конем, гладя его жесткую шерсть, выпирающие ребра и впалые тощие бока. Чувствуя тревогу хозяина, без всяких слов понимая его душевное состояние, конь тыкался в грудь человека своим влажным розовым носом, нежно, аккуратно хватал теплыми губами замерзший нос и покрасневшие от холода уши, а потом, вытянув длинную худую шею, тихонько фыркал, и, положив тяжелую голову на плечо хозяина, уговаривал его не грустить. Артембар улыбался в ответ и обещал постараться, но сдержать обещания не мог, и потому, провожаемый внимательным взглядом двух умных карих глаз, отходил подальше, опускался на войлок, по столетней привычке подстелив под себя шапку, и замирал в такой позе, снова и снова ворочая в голове одни и те же мысли.
И вот уже утро одержало полную победу, разогнав темноту в самые дальние углы и забитые паутиной расщелины, затаившись в которых остатки ночи принялись терпеливо ждать нового заката, когда они смогут отомстить за свое поражение. А Артембар все еще сидел на прежнем месте.
- Разговоры с царицей не идут тебе на пользу. – Раздвинув полы шатра, по белой от инея земле зашлепал босыми ногами заспанный Шемерген. И без того не обладая приятной внешностью, с утра он выглядел еще более ужасно: в полном беспорядке торчащие в разные стороны клочки спутанных волос, заплывшие припухшие глаза и помятое лицо, на котором широкими красными полосами отпечатались складки бычьей шкуры служившей Шемергену постелью. – В прошлый раз, посетив ее шатер, ты тоже до самого рассвета не сомкнул глаз.
- Да, только тогда причина была другая. – Улыбнулся Артембар.
- Я помню. – Глубоко вздохнув, Шемерген задержал дыхание и резко перевернул над головой небольшой медный котелок, до краев наполненный водой, по поверхности которой плавали тонкие пластинки льда. При виде этой картины Артембар даже передернулся от набежавших на него мурашек, а Шемерген, наоборот, издав короткий радостный крик, удовлетворенно затряс головой. Этим они отличались с самого детства. С наступлением теплых дней Шемерген начинал изнывать от жары, зато зимняя погода вызывала в нем бурю восторга и, наслаждаясь морозом, он никогда не носил шапку и часто ходил босиком по свежевыпашему снегу. Артембар же был теплолюбив и зимние «подвиги» друга часто доводили его до содрогания.
С хрустом потянув свое худое длинное тело, Шемерген накинул на него грязный полушубок и плюхнулся рядом с вождем.
- Я помню. Но на этот раз причина не спать действительно есть.
- Ты то откуда знаешь? – Артембар удивленно посмотрел на своего друга.
- Ха. Я что, по-твоему, уши бараньим жиром залил? Да все зимовье только об этом и говорит. – В порыве непонятного веселья Шемерген обнял Артембара за плечи. – Эх, дружище, вот скажи мне, сорок с лишним зим назад, будучи сопливыми мальчишками, которые играли деревянными акинаками и вместо коней седлали баранов, могли ли мы с тобой представить, что пройдут годы и один из нас встанет во главе всего сакского войска? Если бы кто тогда рассказал такое твоему отцу, он бы ни за что не поверил. Жаль, что он не дожил до этого времени. Он бы гордился тобой.
- Твой отец тоже мог бы гордиться. Ведь половина моей славы заслужена тобой. – Ответил Артембар, стараясь не смотреть на довольного Шемергена. Да, когда-то давно два погодка, имена которых еще не были известны всему степному братству, не имея сапог, обматывали ноги куском старой истертой кожи и убегали в степь, чтобы пасти не слишком большое стадо своего намана. Там, оказавшись в компании старших мальчишек, которые играли в легендарные битвы из прошлого, Артембар с Шемергеном, как самые младшие и слабые, всегда получали роли трусливых врагов, так что быстро оказывались поверженными и выходили из игры. И когда они, лежа в густой высокой траве, притворялись мертвыми, каждый из них мечтал о том, что когда-нибудь сумеет повторить путь великих саков, акинаком добывших себе бессмертие. И вот теперь, когда детская мечта стала такой реальной, когда она оказалась так близко, что ее можно было потрогать, от Артембара требовали задушить ее собственными руками. Вождь готов был заплакать и то радостное настроение, в котором пребывал Шемерген, лишь усиливало тоску его друга. – Скажи, а если бы случилось так, что мы не пошли бы в этот поход, наши отцы, взирая на нас с высоты облаков, гордились бы нами.
Вопрос не на шутку озадачил Шемергена.
- Думаю, да. – Ответил он, немного подумав. – А что это ты вдруг?
- Так может случиться. – Выдохнул Артембар, исподтишка косясь на лицо Шемергена. Он знал, что эта новость не обрадует друга, и даже с некоторым страхом ожидал его реакции, но сказать это было нужно. Рано или поздно все равно пришлось бы сделать это. Так зачем оттягивать?
- Не понял. – Шемерген действительно не понимал, о чем говорит Артембар. Убрав руку с плеча друга, он отодвинулся подальше, чтобы получше видеть лицо Артембара. – Как это?
Артембар молчал, ругая себя за сказанное, но отступать теперь было некуда.
- Вчера в шатре царицы я разговаривал с Гаубатом. – Неожиданно язык Артембара стал тяжелым, мысли путались и терялись где-то в пути, и голова звенела так, будто на нее надели медный котел и стучали по нему камнем. А Шемерген не сводил с друга ошарашенного и немного напуганного взгляда. – Я больше не уверен, что мы должны идти в поход.
Услышав такое, Шемерген даже онемел на какое-то время. Не в силах сказать и слова, издавая только звуки, он поднялся на ноги и заходил из стороны в сторону, то размахивая руками, как гигантская птица крыльями, то запуская обе пятерни в и без того редкие волосы.
- Только подумать!!! – Дар речи вернулся, наконец, к Шемергену. – Что наговорил тебе этот старый олух?
- Он старый, но не такой уж и олух. В его словах много разумного.
- Разумного? Да остатки ума уже дано покинули его вместе с последними зубами. Завистливая тварь!!! Раз его руки стали настолько слабы, что он не может удержать в них акинак, то он решил, что и остальные саки должны сломать свои стрелы.
- Дело не в этом, Шемерген.
- Можешь не рассказывать мне, в чем дело. Дело именно в этом. Его обуяла зависть к твоей славе. Всю жизнь он смотрел на тебя свысока. Как же, ведь он потомственный вождь. С самого рождения ему было предначертано сидеть в совете, потому что и дед и отец его были вождями. А ты был всего на всего простым воином. И даже когда старейшины нашего занту избрали тебя своим вождем, даже тогда, он не желал сидеть рядом с тобой на советах. Гордость не позволяла. А теперь простой кочевник Артембар, среди предков которого никогда не было вождей, возглавит поход на маргушей, тогда как Гаубат никогда не удостаивался такой чести. Вот он и взбесился.
- Нет, ты не прав, Шемерген. Гаубат достаточно мудр, чтобы не идти на поводу у зависти. Им движут другие чувства.
От охватившего его гнева Шемерген подпрыгнул на месте и звонко хлопнул себя по бедрам.
- Объесться мне бычьим навозом!!! Да грудной ребенок и то не так наивен, как ты! Ладно. Гаубат, тысячу блох ему в голову, может думать что угодно. Но ты? Чем думаешь ты? Ты что и вправду решил… Да ты хоть представляешь себе, что будет, если ты встанешь на его сторону? Если ты сделаешь это, тебя постигнет такая кара небес… Ты не задумывался, почему семь лет назад тебя выбрали вождем? Ведь не отец твой, ни дед, ни прадед никогда не приглашались даже на совет племени. Так за что тебе такой почет? Да, да, именно за это. И если сейчас почти каждого новорожденного мальчишку называют Артембаром, а каждый молодой кочевник мечтает повторить твой путь, то завтра, когда будешь проезжать по своему дахью, тебя закидают бараньими кишками, а вслед тебе будут нестись проклятия, о существовании которых ты даже не думал. Вот что ждет тебя в этом случае.
- Пойми, я…
- Я, может, тебя и пойму. А поймет ли он? – Своими длинными ногами Шемерген быстро отмерил расстояние до входа в шатер и отодвинул загораживающую проход шкуру, открывая взгляду Артембара спокойно спящего Мегабиза. – Поймет ли он, сопляк, который верит тебе во всем, и весь его мир держится на этой вере. Как ты думаешь, что он сейчас видит во сне? Вот-вот, ты абсолютно прав. Он же вырос на рассказах о тебе, о твоей храбрости, он восемнадцать лет ждал момента, когда сможет пойти в поход, ведомый великим Артембаром. И каждый юноша нашего занту сейчас завидует Мегабизу, потому что он спит с тобой в одном шатре, ест из одного котла. Поверь мне, я знаю, что это так. Но если вечером, на совете, ты скажешь, что массагеты не должны пересечь Аракс, завтра все они назовут тебя трусом, и будут плевать тебе вслед.
- Да знаю я все это. – На этот раз на месте не усидел и Артембар. – Знаю. Именно это меня и ждет. Но большой совет собирается, не ради меня лично, а чтобы решить судьбу всех массагетов.
- Судьба массагета – это поход! А самая большая честь – славная смерть в бою. А ты хочешь у него все это отнять. Я не узнаю тебя, Артембар. Ты ведь никогда не боялся опасности.
- Я и сейчас не боюсь смерти. Ты же знаешь, свист стрелы не заставит мое сердце биться сильнее.
- Тогда что происходит с тобой? Почему ты не хочешь слышать моих слов? Почему для тебя дороже мнение Гаубата? – Артембар молчал, повернувшись спиной к другу. Он не знал, что ответить, не мог объяснить ему все так же гладко и четко, как сделал это вчера вечером Гаубат. Да и все сказанное Шемергеном было правдой, и Артембару хотелось завопить во всю грудь оттого, что в один вечер придется перечеркнуть всю прошлую жизнь, оставить позади все добытые кровью почести. Но Шемерген расценил молчание друга по-своему. – Даже так? Ну, конечно, это ведь он делил с тобой все тяготы похода, глодая одну кость на двоих. Это ведь он в бою своей грудью закрывал твою спину. И потом, он ведь вождь. Благородная кровь. Где уж мне… - В сердцах махнув рукой, Шемерген изо всех сил пнул пустой котелок и зашагал прочь, а вскоре из молока тумана послышалось недовольное ржание разбуженного коня.
- Шемерген! - Попытался остановить его Артембар, но в ответ ему раздался лишь топот копыт, и, подгоняя неоседланного коня, Шемерген стремительным галопом промчался мимо.
- Куда это он в такую рань? – Продирая заспанные глаза, из шатра вышел разбуженный ссорой Мегабиз.
- Тумана в бурдюк (1) набрать. – Не желая рассказывать правду, ответил Артембар. Но Мегабиз, похоже, не особенно желал получить ответ на свой вопрос. Он про него вообще забыл, как только задал, ибо сейчас его больше занимало другое. Метнувшись в шатер, мгновенье спустя Мегабиз выскочил наружу, держа в руках большой золотой акинак, который не очень умелый кузнец смастерил не один десяток лет назад. Артембар определил это, бросив на оружие короткий беглый взгляд, но глаза Мегабиза горели восторгом, и потому не замечали даже явных изъянов. – Посмотри, Артембар, мой новый акинак.
Артембар взял оружие, и едва костяная рукоять коснулась загрубевшей ладони, старый воин, ступив на знакомую привычную тропу, тут же забыл обо всем, что мучило его в прошедшую ночь. «Слишком длинный для руки Мегабиза. И тяжелый для таких размеров. - Со знанием дела Артембар вертел акинак в руках, разглядывая его со всех сторон. – В рукоятке трещина, так что прослужит от силы года два. А потом только переплавить. – Отступив в сторону, Артембар несколько раз взмахнул оружием, нанося невидимому противнику рубящие удары, затем стремительным движением нанес один колющий. – Да и сбалансирован он не очень». Но вслух Артембар сказал совсем другое:
- Пойдет. На что сменял?
- Отдал свой старый медный акинак, шапку и еще быка должен остался. Нормально?
- Быка должен остался, говоришь? И где ты его возьмешь? У тебя и барана-то нет.
Этот вопрос привел Мегабиза в неподдельное замешательство.
- Это сейчас нет. Но ведь скоро пойдем за Аракс, уж тогда я не меньше десятка рогатых приведу к своей юрте.
- Ага. Ну-ка дай. – Артембар выхватил из рук Мегабиза кожаные ножны с длинным ремешком и вложил в них акинак. – Сейчас же чтоб отдал хозяину.
- Как? А… Я ведь это…
- Повторить? – И Артембар увидел, как от неожиданной и оттого еще более сильной обиды на глаза Мегабиза навернулись слезы. Стараясь скрыть это, парень опустил голову и, взяв столь дорогое, уже успевшее полюбиться ему оружие, понуро поплелся отменять сделку. Провожая его взглядом, Артембар чувствовал себя таким виноватым, что готов был вернуть Мегабиза, снова сделав его счастливым. И чтобы не дать слабины вождь крикнул вдогонку уходящему юноше. – Бегом давай! – И добавил уже вполголоса. – За Аракс он пойдет. Тоже мне.
Наступил вечер, темнота взяла реванш за утреннее поражение и, загнав испуганное солнце куда то за край степи, до которого еще не смог доскакать ни один кочевник, снова правила миром. Все зимовье накрылось покрывалом ночи, исчезнув в нем вместе с куполами шатров, и только перед царским жилищем было светло, как днем. Это пространство освещало двадцать костров, расположенных двумя полукругами, один край которых начинался у самого шатра, второй упирался в установленный напротив внушительных размеров золотой трон повелителя степного народа. С обеих сторон трон украшали золотые головы быков с горящими светом рубина глазами и толстыми рогами, которые под небольшим углом расходясь в разные стороны, шли почти параллельно земле и служили трону подлокотниками. А на самом верху спинки в рост человека красовалась голова лошади в натуральную величину, и ее развевающаяся на ветру грива была настолько живой, а черные камни, служившие глазами, излучали такой свет, что иногда казалось, будто конь сейчас заржет и поскачет в степь, топтать ее бескрайние просторы. Совсем рядом с троном, буквально в двух шагах от него, пылало еще два костра, бешенное пламя которых взвивалось до небес, так что даже холодным звездам становилось жарко. А между ними, окруженная шестью исполинами с золотыми сигариссами (2) на плечах, держа на вытянутых вперед руках сверкающий золотом жертвенный акинак, застыла Томирис. На голове ее, переливаясь невиданным разнообразием цветов, сверкала небольшая диадема, сплошь усыпанная драгоценными камнями. Ни одна рыжая прядь не выбивалась на лицо царицы, все волосы были тщательно зачесаны назад и волшебным волнистым водопадам рассыпались по обнаженной спине. Две золотые бляшки в виде змеиных голов с раздвоенными языками, украшая изящные хрупкие плечи Томирис, были единственным, на чем держалась верхняя часть ее небесного цвета платья. От бляшек вниз спускались две широкие полоски материала, в многочисленных складках которых спряталась грудь царицы. Тонкий кожаный ремешок, украшенный сложным узором разноцветных блесток, туго стягивал талию, чуть ниже которой, с обеих сторон к низу платья устремлялись два длинных разреза. Едва заметные вначале, соблазнительно скользя вдоль стройных бедер, они становились все шире, так что у земли ширина их достигала уже целой ладони. И только то, что их края в нескольких местах были схвачены тонкими золотыми скобками, не позволяло проказнику ветру полностью обнажить царские ноги.
С внешней стороны огненных полукругов, сверкая золотом украшений, удивляя великолепной роскошью своих одежд, сидели приглашенные на совет вожди, а в центре, купаясь в ярко-красных сполохах пламени, тряся грязными лохмотьями и косматой, сто лет нечесаной, немытой головой, выбивая подошвами деревянных башмаков бешеный ритм, предавался безумству ритуального танца главный карапан (3) массагетов. То раскинув в стороны худые руки, растопырив крючковатые пальцы с длинными загибающимися ногтями, и устремив вниз разгоряченный неизвестным снадобьем взор, карапан изображал из себя ястреба, который паря над степью высматривает добычу. То воя и рыча, оскалив гнилые остатки зубов, которые то и дело хватали невидимую жертву, носился он вдоль пылающих костров, подражая волку. Потом вдруг резко останавливаясь, карапан начинал двигаться плавно и тихо, становясь похожим на тигра, который крадучись подбирается к пришедшему на водопой джейрану. Стремительный бросок, короткий бой и карапан принимал облик следующего хищника. И вот, воздав почести всем бесстрашным обитателям этого мира, карапан, выплеснув всего себя в пронзительном визге, выскочил на середину и рухнул там на колени, воздев руки к небу. Ненадолго воцарившуюся тишину нарушил голос Томирис:
- Мы собрались сегодня здесь чтобы, согласно завещанной нам мудрости, сидя в одном кругу, глядя друг другу в глаза, решить судьбу наших племен. – Говорила царица срывающимся от волнения голосом и шум костров, казалось, повторял ее слова. Одновременно два ученика и помощника карапана вывели из темноты крупного барана с упитанными боками и тяжелым курдюком, высоко подпрыгивавшим при каждом шаге животного. – Так вознесем же молитвы богам, братья мои, и умилостивим их жертвой, чтобы на сегодняшний вечер они даровали всем нам мудрость и прозрение.
Сделав несколько шагов, Томирис протянула карапану жертвенный акинак, который использовался для этих целей уже не один десяток лет. Приняв из рук царицы оружие, карапан вскочил на ноги и привычным движением оседлал испуганного барана, зажав между колен его мохнатую шею. Почувствовав близкий конец, задрожавшее всем телом животное, изо всех сил упираясь в землю маленькими копытцами, попыталось вырваться из сдавивших его железных тисков, но в тот же миг холодное лезвие акинака полоснуло его по горлу и сотни темно-красных точек покрыли лицо карапана. Это было хороший знак, и вожди встретили его единым восторженным хором. И карапан, внимательно изучив круги крови, медленно ползущие в разные стороны, разглядел в этих дымящихся лужицах благоволение богов, и, вскинув вверх окровавленные руки, завопил в темное бездонное небо, так что даже луна содрогнулась от этого дикого крика, которому вторили все вожди.
- Прими от нас эту жертву, о, всемогущее синее небо и даруй нам свое благословение и покровительство. – Произнесла Томирис, указывая на бьющееся в предсмертных судорогах животное. Помощники карапана подхватили обмякшее тело и, ведомые своим учителем, который двумя руками держал окровавленный акинак высоко над головой, удалились с совета, оставляя за собой широкий кровавый след. – Начнем. – Сказала Томирис и опустилась на трон, на фоне громадных размеров которого, показалась маленькой игрушкой.
И сразу же единодушие, до этого царившее между вождями, улетучилось как легкий дым под напором ветра. Как по команде совет разделился на два враждующих лагеря, которые подобно гюрзе и варану (3) – двум извечным непримиримым врагам – замерли в боевых стойках, ожидая начала смертельной схватки. Справа от Томирис, плотным полукругом расположились сторонки Фрады. Сам он сидел так близко к трону, что, протянув руку, мог коснуться царицы. Его могучую грудь, закутанную в пятнистую шкуру тигра, украшал золотой медальон в виде волка с разинутой пастью и горящими глазами, в отверстия которых были вставлены маленькие зеленые камушки. Волчья же голова, только не золотая, а натуральная, со сверкающими белизной клыками и пустыми впадинами глазниц, украшала шевелюру Фрады, заменяя ему шапку. Передние лапы этого чучела свисали на плечи вождя, а нижние болтались за спиной чуть выше поясницы. Так же близко к Томирис, только с противоположной стороны, вытянув вперед свою негнущуюся ногу, сидел Гаубат, внешний вид которого сильно уступал одеянию Фрады в пышности и богатстве. Только толстая золотая цепь, которая, обвивая тонкую старческую шею, давила на нее нестерпимым грузом, говорила о том, что этот человек вождь, имеющий в совете власть и влияние. Оба вождя были спокойны и невозмутимы, но сидевшая между ними Томирис, почти физически ощущала ту ненависть, которую они питали друг к другу. Этой ненавистью был наполнен весь воздух, отчего он стал плотнее, тяжелее. Эта ненависть расползалась по холодной земле, согревая ее своим пылким жаром. Эта ненависть устремлялась к далеким звездам, делая ночное небо еще темнее и бездоннее.
Но пока и Фрада, и Гаубат, не чувствуя за собой полного преимущества, сомневаясь в возможности победы, были вынуждены держать страсти в узде и их полные надежд взгляды устремлялись к Артембару. Завернувшись в длинный плащ из бычьей шкуры, потерянно опустив бритую голову, Артембар сидел почти напротив Томирис, среди вождей, которые в преддверии жаркой схватки еще не решились примкнуть к одной из сторон. И это обстоятельство сильно тревожило как Фраду, так и Гаубата, которые не сводили с Артембара внимательных глаз, пытаясь хоть по каким-нибудь маленьким намекам определить настроение вождя. Но погруженный в свои мысли Артембар не замечал этого. Начиная со вчерашнего вечера, столько разных мыслей рождалось и умирало в его голове, что прошедшие сутки казались годом. Причем годом отнюдь не легким. Сейчас Артембар уже не смог бы сказать, сколько раз прокрутил в памяти разговор с Гаубатом, сколько раз, взвешивая и оценивая доводы «белой лисы», убеждался в их правильности и обоснованности. Но каждый раз, делая этот вывод, Артембар мысленно возвращался к утренней ссоре с Шемергеном, после которой старый друг ускакал неизвестно куда, так и не вернувшись к началу совета, вспоминал все его пророчества, все высказанные им обиды. Конечно, за сорок с лишним лет они часто расходились во мнениях, спорили, бывало, что и ссорились, но все же до такого непонимания не доходило никогда. И, готовясь отправиться на совет, Артембар все еще ждал, что Шемерген вот-вот вернется, с надеждой оборачивался на каждый топот копыт или ржание коня, но… Да тут еще и Мегабиз со своим даром торговца, целый день маячил перед глазами с таким видом, будто Артембар заставил его съесть дохлую жабу. Хотя на его поясе так и не появился старый медный акинак, и новая баранья шапка не защищала голову юноши от мороза. Так что наверняка этот малолетний проныра не вернул акинак старому хозяину, а спрятал его где-нибудь до наступления лучших времен. И все эти переживания, дополненные воспоминаниями о далекой детской мечте, которая сегодня вечером могла стать явью, мгновенно вытесняли из головы Артембара и без того не слишком твердую уверенность в правоте Гаубата, которую тут же подменяли старые сомнения. И даже сейчас, сидя в кругу вождей, ловя на себе вопрошающие взгляды соперников, Артембар так и не мог принять окончательного решения.
Совет начался. Первым дозволения говорить попросил Скунху – вождь островных саков и старый преданный друг «белой лисицы». Дождавшись кивка Томирис, он направился в центр живого круга, постоянно оглядываясь на Гаубата и от волнения не находя места рукам. А начав, наконец, говорить он постоянно останавливался, чтобы сглотнуть подступивший к голу ком, и часто запинался, после чего начинал повторять испорченную фразу с самого начала. Такое поведение давно посидевшего вождя, несказанно веселило молодежь и раздражало более старших. Гаубат и вовсе готов был запустить в неумеху оратора тем, что под руку попадется, благо этого чего-то под рукой не было. Чувствуя, что говорит не совсем то, что от него ждали, Скунху все больше запутывался в собственных мыслях и в конце концов окончательно сбился с пути, начав рассказывать о том, что его островное племя не испытывает голода даже в самое засушливое лето и суровую студеную зиму. И залог такого успеха кроется в том, что островитяне питаются не только мясом, но еще вяленой рыбой и дикими ягодами, и если остальные саки последует примеру его людей, то голод навсегда покинет их племена, и необходимость походов отпадет сама собой. Услышав это, Гаубат сокрушенно закачал головой, закрыв руками искаженное отчаяньем лицо. «Куда понесло этого ловца рыбы? – С болью в сердце вопрошал старик. – Неужели он не понимает, что после таких слов от нас отвернуться даже те, кто до этого оказывал поддержку?» И как будто в подтверждение этих опасений с разных сторон понеслись возмущенные крики:
- Ты что, хочешь сделать из нас рыбоедов?
- Думаешь, мы согласимся подобно баранам круглый год жевать траву?
- Может, и вовсе начнем собирать дрова (5) и отдавать их Хораспиям (6) в обмен на щепотку муки?
Одним словом, пустив в качестве авангарда своего войска Скунху, Гаубат проиграл первый бой. Но сражение только начиналось, и «белый лис» не собирался сдаваться так просто.
Тем временем, сменив Скунху, в освещенный кострами круг выскочил Спаргапис. Сверкая горящими глазами, он действительно, не вышел, а выскочил.
- Братья саки!!! Я не верю своим ушам! Потерявшие отвагу рыбоеды предлагают всем нам стать такими же трусами. – Так началась его пламенная речь, каждое мгновенье прерываемая басом Фрады, который выкрикивал одобрения и призывал к тому же остальных. Спаргапис же был настолько возбужден, что даже не замечал этих криков и не будучи в силах стоять на месте, бросался из стороны в сторону. Он то обращался к своим сторонникам, обнажив акинак и рубя им прохладный вечерний воздух, то, метнувшись к противоположной стороне круга, потрясал кулаками, призывая месть богов на головы трусов и предателей. Такой порыв страсти не мог не задеть сердца вождей и Гаубат с тревогой заметил, что несколько человек, первоначально настроенных нейтрально, теперь часто вскакивали со своих мест и горячо выкрикивали короткие фразы в поддержку Спаргаписа. Фарда сиял, и даже сквозь густую бороду было видно, как расплылись в довольной улыбке его толстые губы. Решив, что дичь уже смертельно ранена им, и остается только настичь и добить ее, Фрада едва заметным кивком головы бросил в бой Баридата, который спокойно, без лишних эмоций поведал вождям свои мысли о наказании богов и о причинах этого наказания. Артембар, который слышал все это сутки назад в шатре Фрады, наблюдал только за лицами сидевших рядом с ним вождей и даже не заметил, как, качая головами, с Баридатом соглашались даже те, кто находился в стане Гаубата. Но «белая лиса», одного за другим теряя сторонников, оставался бесстрастным. Опустив косматую голову и размышляя о чем-то своем, он, казалось, не замечал происходящего вокруг.
- Единственное, что сможет вернуть нам расположение богов – это поход. – Закончил свою короткую, но впечатляющую речь Баридат. – Сегодня мы принесли богам жертву, но что она значит по сравнению с жертвами, которые мы принесем им, пустив кровь маргушам. Отобрав их скот, мы сможем каждый день жертвовать синему небу не то что барана, но даже десяток быков. И оно снова смилостивится над нами. Так чего же мы ждем, братья?! Что мешает нам повернуть головы наших коней на юг?!
- На юг!!! – Завопили вожди.
- Напоим богов кровью проклятых маргушей!!!
- На юг!!! На юг!!!
Казалось, это был конец – почти все сомневающиеся перешли на строну Фрады. Потрясая обнаженными акинаками, они призывали остальных вождей прямо с рассветом отправляться восвояси, чтобы как можно скорее собрать воинов своего занту и двинуться с ними на маргушей. Обнимаясь с сидевшими рядом молодыми вождями, не скрывал своей радости Спаргапис. Глядя на «спящего» Гаубата, ухмылялся принявший позу победителя Фрада. Окружавшие его вожди ликовали, те же, кто остался верен Гаубату, пребывали в унынии, опустив головы или печально взирая на буйную радость соперников. И наблюдая эту картину, Артембар с изрядной долей призрения к самому себе, ощутил радость. Радость не оттого, что именно Фрада одержал победу, а оттого, что эта победа была одержана без его, Артембара, участия, оттого, что ему так и не пришлось сделать этот невероятно трудный выбор. И облегченно вздохнув полной грудью, он принялся успокаивать сам себя, доказывая взбудораженной совести, что такой исход совета бал заранее предрешен и его слово все равно ничего бы не решило.
- Предки наши всегда уважали мудрость старости. – Стараясь перекричать нарастающий шум, заговорила Томирис. И как только раздался ее голос, волнение стихло, моментально наступила тишина. – И нам не гоже принимать решение, так и не выслушав самого старого вождя. Тебе есть, что сказать совету, Гаубат?
Старик помолчал, затем закряхтел, опираясь на плечо рядом сидящего вождя, поднялся на ноги и под полным насмешки и презрения взглядом Фрады захромал к середине.
- Все уже решено. – Выкрикнул Фрада, когда Гаубат закончил свое путешествие и стоя лицом к Томирис, готов был начать говорить. – Зачем слушать старого тигра, когти которого давно затупились, а клыки стерлись?
Но смутить такими речами можно было кого угодно, только не Гаубата. Даже не посмотрев в сторону обидчика, старик откашлялся, поправил висевшую на груди цепь и заговорил. Заговорил спокойно, размеренно, уверенно бросая в бой каждое новое слово, и его тихий, но сильный голос, казалось, завораживал вождей, притягивая к Гаубату их внимание. И не успел «белый лис» произнести несколько фраз, как те, кто получил от богов дар читать по лицам, поняли – наступает переломный момент. Уже и те, кто поддерживал старика перед советом, но потом проникся словами Баридата и Спаргаписа, снова вернулись под знамена Гаубата. И те, кто до совета сомневался, и под впечатлением от пылких речей сторонников Фрады склонился на его сторону, снова засомневались и принялись почесывать косматые затылки. И даже некоторые из тех, кто с самого начала пришел на совет с Фрадой, теперь все больше молчали, всерьез задумываясь над словами Гаубата.
Почувствовав, что змея, которую он уже ухватил за хвост, ускользает от него в густой частокол камыша, где поймать ее будет не так просто, Фрада пустился во все тяжкие. Все чаще тихий голос Гаубата тонул в его густом басе, все несдержаннее и оскорбительнее становились его реплики. И вскоре он уже откровенно призывал вождей заткнуть уши и не слушать бред выжившего из ума старика. В ответ на это со стороны сторонников Гаубата понеслись обвинения в сторону Фрады. Обвинения, которые не имели к сути совета никакого отношения. Мало помалу совет превращался в обыкновенную свару, по законам которой правда оставалась за тем, у кого глотка была крепче, а голос громче. Еще чуть-чуть и дело дошло бы до рукопашной.
Поняв это, Томирис подняла вверх правую руку, призывая вождей успокоиться и сохранять тишину. Не так быстро, как в первый раз, но тишина все-таки наступила, хотя некоторые особенно разгорячившиеся никак не хотели замолкать и продолжали во всю силу легких доказывать свою правоту. Но даже их, в конце концов, угомонили, и в наступившей тишине Томирис обратила полный надежд взор к Артембару:
- Я вижу, согласия нам не добиться. – Царице казалось, что стук ее сердца заглушает голос. – В таких случаях наши предки доверяли судьбу массагетов мнению большинства. Но прежде, чем голосовать, я хочу, чтобы свое мнение высказал человек, который видел походов больше, чем любой из нас. Прошу тебя, Артембар, скажи свое веское слово.
Сотни глаз устремились на побледневшего Артембара. Дрожащими руками он развязал душившие его завязки плаща и поднялся на ноги, которые внезапно стали слабыми и непослушными. Растерянным взглядом вождь пробежал по рядам своих собратьев. Слева, злобно-угрожающе сощурив холодные глаза, не отрываясь, за ним следил Фрада. Справа, нахмурив лоб, чтобы поднять брови и открыть глаза, полным мольбы взором смотрел на него Гуабат. Прямо перед Артембаром, не замечая, что напряженными руками вцепилась в рога-подлокотники, ждала его приговора Томирис. А где-то в темноте спрятались большие, припухшие глаза Шемергена, и Мегабиз, прижимая к груди так и не отданный хозяину акинак, с восторгом взирал на своего кумира.
- Я дума… - Волнение настолько иссушило горло, что было трудно говорить. – Я думаю… Саки должны… - И, глубоко вздохнув, закрыв глаза, Артембар выпалил свой приговор. – Должны оседлать своих коней и обнажить акинаки.
- О-о-о-х! - Раздалось справа, и голова Гаубата понуро склонилась вниз, а тело Томирис безвольно обмякло и откинулось на спинку трона.
- Ха-а-а-а! – Понеслось справа и громче всех звучал голос Фрады:
- Вот видите, Артембар, в котором не посмеет усомниться ни один из нас, тоже думает так!!!
- Пусть он и ведет нас на маргушей!!!
- На маргушей!!!
- За Аракс!!!
Все понимали, что теперь голосование стало ненужным, и, вскочив со своих мест, одержавшие победу вожди, пустились в дикий пляс, живым кольцом опоясывая уже начинавшие затухать костры. Земля затряслась под ударами сотен сапог, в лунном свете зловещими бликами заиграло золото обнаженных акинаков, жаждущих обагриться вражеской кровью. Получив свою жертву, костры вспыхнули с новой силой, озаряя искаженные яростью лица и отражаясь в горящих жаждой битвы глазах. Не желая смотреть на ликование победителей, Гаубат и те, кто не изменил ему в ходе совета, уныло поплелись к своим шатрам. Только царица степей оставалась на своем месте и не сводила влажных от слез глаз с одного из своих вождей, который сидел на другом конце живого круга, виновато опустив голову. А царица ночного неба луна, печально склонившись на бок, наблюдала за диким буйством кровожадной радости, и с высоты своего трона могла видеть, как далеко за Араксом чистое звездное небо уже заволакивали тяжелые грозовые тучи.
1. Бурдюк – кожаный сосуд для воды.
2. Сигарисс – тяжелое коляще-рубящее оружие. Внешним видом сигарисс напоминал алебарду, которой были вооружены стрельцы русского войска. Только у сигарисс лезвие было с двух сторон, он был большего размера и массы.
3. Карапан – колдун, предсказатель и жрец в одном лице.
4. Гюрза – змея, которую по праву называют царицей степи. Ее укус смертелен для всех животных, даже для таких крупных, как олень. Яд гюрзы не действует только на серого варана.
5. У кочевников древности сбор дрова считался чисто женским занятием.
6. Хораспии – оседлое племя, жившее в оазисах современного Хорезма в Узбекистане. Основным занятием хораспиев было земледелие, и они часто меняли у массагетов то, что выращивали на шкуры и мясо.
| | | | Обсудить на форуме |
| |
