| Литературное общество Ingenia: Петр Дубенко - «Битва перед битвой». Первая глава повести «Дети в | | «Битва перед битвой». Первая глава повести «Дети в | | На плоской вершине самого высокого кургана, пологий спуск которого тянулся не одну сотню шагов, словно ледяная глыба айсберга над гладью океана, возвышалось над волнистым простором степи главное зимовье массагетов. Глиняные стены высотой в три человеческих роста, покрытые паутиной трещин и изрезанные узкими щелями бойниц, вот уже многие десятки лет служили для кочевого народа надежным убежищем, в котором можно укрыться от жестоких набегов незваных гостей и пережить зимние морозы, когда все пастбища вокруг покрыты снегом, а по промерзшей насквозь степи гуляет ледяной ветер и стаи одуревших и осмелевших от голода хищников. Небольшие деревянные ворота (два всадника могли бы спокойно разъехаться в них, но третьему место нашлось бы вряд ли), надежно защищали два узких прохода, проделанных в стенах с двух противоположных сторон. Запорами этих ворот служили короткие, но такие толстые бревна, что сдвинуть их с места могли только два десятка мужчин. Таковы были внешние стены этого странного города, на расстоянии двухсот шагов от которых возвышались внутренние. Они были не такие высокие (среднего роста всадник, встав в стременах, мог достать рукой до верхнего их края), не имели бойниц, и ворота здесь были только одни. Но главное отличие, заключалось в другом. По всей ее длине к стене лепились неказистые строения – тонкая, местами худая камышовая крыша, которая опиралась на врытые в землю толстые кривые ветки, покрытые многочисленными зарубками и многолетней сажей костров. В теплые дни эти постройки всегда пустовали и вообще казались совершенно бесполезными и никому ненужными. Но наступали холода, в зимовье возвращался кочевник, проведший все лето на вольном степном ветру, натягивал между закопченными палками шкуры, покрывал сырую мерзлую землю ковром сухих листьев и соломы – вот и готово временное жилище. В таких «домах» обитали кузнецы, шорники, менялы и другой люд, не отличавшийся богатством и знатностью происхождения.
Это были единственные строения на огромной территории, огороженной двумя крепостными стенами, все остальное пространство было свободно, но только летом. Зимой его занимал кочевник побогаче, выходец из более знатного и многочисленного занту(1). Он ставил здесь свою юрту и, не теряя времени, начинал из всего, что попадается под руку, сооружать изгородь, которая всю зиму служила ему загоном для скота. Летом стада массагетов лениво перебирались с одного зеленого пастбища на другое и были так многочисленны, что вряд ли во внешнем кольце зимовья смогла бы разместиться хотя бы десятая их часть. Но с приходом холодов, когда степь размывалась дождями, покрывалась снегом и становилась скупой на корм, стада эти сильно редели, так что легко и свободно вмещались между двумя стенами зимовья. Зато под навесами времянок и куполами юрт в огромном количестве появлялись нанизанные на очищенные ветки деревьев куски вяленого мяса. В зимние дни ароматом, который распространяло это лакомство, пропитывалось буквально все: стены, воздух, земля, и это частенько привлекало к городу стаи оголодалых волков, которые целыми ночами напролет оглашали окрестную степь своим леденящим кровь воем. А собаки, лежа у входа в жилище хозяина, втягивали этот запах своими влажными носами, не сводили с мяса жадного не моргающего взгляда, и иногда, не выдержав, подходили ближе, вставали на задние лапы и, виляя пушистыми хвостами, пытались достать запретный плод, повизгивая от нетерпения и поскуливая от тщетности своих попыток. И только свист плетки заставлял собак отказаться от своих преступных намерений.
Город же, который затаился за внутренними стенами, был совсем другим – здесь не было ни временных построек, с многократно латанными, но все равно худыми крышами, ни покосившихся загонов для скота. На этом огромном пространстве не было ни дерева, ни кустика, и даже трава не росла здесь, потому что утоптанная за долгие годы земля была такой твердой, что в нее с трудом входил медный акинак. Все здесь было занято шатрами различной величины и расцветок, которые располагались на значительном расстоянии друг от друга, образуя ровные круги, диаметр которых уменьшался от крепостных стен к центру. Это были шатры вождей занту и кави (2), чьи люди и скот селились во внешнем кольце города. Все здесь имело свое значение, даже расположение шатров – у самых стен, в круге, наиболее удаленном от центра, разворачивали свои жилища вожди, чьи племена и роды были не столь многочисленны, сильны и уважаемы. Но чем больше было расстояние от стены до шатра, то есть чем ближе он стоял к центру площади, тем выше было положение его хозяина среди вождей массагетского союза (3), тем большим уважением пользовался он среди своих собратьев. В самом же центре, на самой вершине кургана, занимая землю, на которой легко могло бы разместиться несколько шатров вождей, восхищая своей роскошью и богатством, красовался шатер того, кому подчинялись даже вожди самых больших и уважаемых племен – великой царицы степей Томирис.
Так выглядел этот город зимой. Но, как только весеннее солнце прогревало степь, и она, освобождаясь от грязно-белого снежного покрывала, начинала оживать, покрываясь зеленью молодой травы, все здесь приходило в движение – кочевники покидали эти стены, отправляясь к своим дахью (4), в которых пробудут до наступления следующей зимы. И если поздней осенью зимовье напоминало море, к которому стремились и растворялись в нем ручейки и реки массагетов, то ранней весной оно становилось похожим на вулкан, проснувшийся после долгой спячки и извергающий лаву, которая разделяется на сотни потоков и растекается в разные стороны. Зимовье пустело и до наступления следующих холодов оставалось мертвым, безлюдным.
Но в эти весенние дни все было по-другому. Снова, как и осенью, из степей к зимовью потянулись потоки людей. Снова на внутренней площади, вокруг жилища царицы разбивались шатры вождей, но на этот раз приехавших было так много, что места на всех не хватало, и некоторые вожди были вынуждены селиться во внешнем кольце зимовья. Сюда стремились все, кто с гордостью называл себя массагетом, и даже представители самых отдаленных дахью, которые обычно никогда не приходили сюда на зимовку. Покинув родные места, зимовье заполняли вожди кочующих в зеленых долинах Паркана (5) саков-хаумварака. Переправляясь через вздутый половодьем Яксарт (6), сюда спешили обитатели северных степей – саки-тиграхауда. Даже вожди островных саков (7), которые редко покидали свои отрезанные от «большой земли» владения, стараясь держаться особняком от своих братьев, этой весной тоже оказались здесь. Одним словом, бросая свои повседневные дела и забывая о подстерегающих в пути опасностях, сюда спешили все, кто имел на это право, ибо со дня на день здесь должен был состояться большой совет племенных вождей – событие, которое происходило не так часто, чтобы кто то мог позволить себе остаться в стороне, и которое неизменно вносило в жизнь кочевого братства большие перемены.
Но пока не настал решающий час, собиравшиеся в зимовке вожди пребывали в томительном ожидании, изнывая от скуки и безделья, а потому и зимовка, хоть и была запружена шатрами, все же больше напоминала город мертвых. Вожди убивали время, как могли: кто-то целыми днями пропадал в степи, гоняясь за дичью, кто-то наоборот не высовывался из шатра, с каждым днем опухая от слишком частого сна, а кто-то, надышавшись густого сизого дыма «веселых плодов» (8), уносился своим воспаленным сознанием в такие места, где никогда не было совета и прочей суеты.
Именно поэтому появление в стенах города очередных гостей прошло незамеченным. В вечерних сумерках три всадника миновали узкие ворота и, пробираясь между тесно расставленными во внешнем кольце шатрами, направились к центру зимовья. Один из них ехал чуть впереди. Надвинутая на самые брови овечья шапка прятала в своих длинных кудряшках неестественно синего цвета глаза. От левого виска вниз и наискосок спускалась неровная красно-синяя полоса застарелого шрама. Слегка задевая щеку, она тянулась к середине верхней губы и там, словно змея в прибрежных камышах, исчезала в гуще седеющих усов. Слегка тронутая инеем времени и многих пережитых тревог борода на фоне смуглой кожи казалась отлитой из серебра. Посиневшие от холода узкие ладони спрятались под широким кожаным поясом, которым была подпоясана меховая безрукавка, и своим тощим вороным конем всадник управлял вообще не касаясь поводьев.
Второй всадник, несмотря на то, что весенняя погода еще не радовала теплом, и холодный ветер носился из одного конца зимовья в другой, ехал с непокрытой головой, а его меховая безрукавка из-за отсутствия пояса была распахнута настежь. Длинные, но редкие волосы были зачесаны назад и на затылке стянуты в узел, открывая высокий гладкий лоб. Сломанная когда-то и оттого искривленная переносица имела неестественно синий цвет, а под близко посаженными, слишком большими глазами темнели одутловатые круги. Ни бороды, ни усов не было – только густая черная щетина покрывала впалые щеки, выпирающие скулы и заостренный книзу подбородок.
Третий всадник отличался от своих товарищей, прежде всего, юным возрастом, поэтому, держа повод своего коня в левой руке, правой он вел под уздцы верблюда, между горбов которого были уложены нехитрые пожитки кочевника – свернутый шатер, бронзовый котел и еще несколько нужных в дороге мелочей. Пухленькая верхняя губа юноши еще только-только начала покрываться легким пухом, который даже не приобрел пока темного оттенка. Новенькая шапка, специально к этой поездке обмененная на кусок меди, была лихо заломлена на затылок, отчего черные длинные локоны разметались по всему лбу и, забиваясь в глаза, мешали смотреть. А взгляд юноши был настолько любопытным, что горел каким-то нездоровым блеском, и, безостановочно прыгая из стороны в сторону, старался поймать каждую мелочь, не упустить ни одной подробности. Но чем дальше, тем больше разочарование постигало юношу, первый раз попавшего в зимовье, где собирался большой совет. Он ожидал увидеть здесь море людей, получить массу новых впечатлений, а тут… Словно в болоте, ни одной живой души. Только иногда лежащие возле входа в шатер собаки поднимались, лениво перебирая лапами, делали несколько шагов, чтобы пару раз тявкнуть вслед нарушителям их спокойствия. А некоторым четвероногим и этого казалось много, и они, не желая покидать нагретое место, провожали всадников недовольным рычанием, лишь слегка приподнимая свои мохнатые морды. Юноша никак не мог понять причину такого положения, но двух его товарищей, похоже, это совершенно не удивляло. Для них то это был не первый совет, и всегда они наблюдали что-то подобное.
Но, как только всадники миновали узкие ворота и оказались во внутреннем городе, где уже было установлено несколько больших шатров влиятельных вождей, тут же царившее здесь спокойствие было нарушено. Вылетев из ниоткуда, будто из под земли, и, едва не угодив под копыта лошадей, мимо всадников проскочил мальчишка лет десяти, лицо которого от уха до уха было измазано сажей, а короткая, тесная безрукавка вся заляпана грязью. Отбежав на несколько шагов, мальчишка остановился и оглянулся, стараясь получше разглядеть лицо первого всадника, словно хотел убедиться, не ошибся ли он. Затем снова сорвался с места и припустил к ближайшему шатру, где и скрылся. И уже через мгновенье оттуда, будто ошпаренный кипятком выскочил невероятных размеров сак с растрепанной гривой седых волос, и огромной, свалявшейся, заляпанной жиром, бородой, на конце которой болталась пара толстых косичек. Он был в одних кожаных штанах, без сапог и рубашки, и его вполне можно было принять за какого-нибудь нищего бродягу, если бы не сильное упитанное тело, покрытое густым ковром черных волос и украшенное двумя багровыми шрамами. Увидев недалеко от своего шатра вновь прибывших, растрепа (так сразу же про себя назвал этого человека любопытный юноша в новой бараньей шапке) попытался сделать вид, что удивлен, потом расхохотался каким-то неприятным жирным смехом и в довершение всего, раскинув в стороны длинные мускулистые руки, завопил так, что в разных концах зимовки встревоженные собаки залились истошным лаем:
- Артембар!!! Ха-ха!!! Клянусь слепыми глазами своей жены, это Артембар!!! Надо же, какого гостя послало мне проведение. – И снова громко расхохотавшись, великан зашагал к Артембару, не на шутку напугав при этом его коня. Артембар поспешил сойти на землю (разговаривать с пешим вождем, оставаясь при этом в седле, было признаком невоспитанности), и тут же оказался в объятиях великана. Его косматые лапы обхватили и с такой силой сдавили жилистое поджарое тело, что спутникам Артембара показалось, что они услышали треск его костей. Великан же даже не замечал эффекта, которое производят его радушные объятия. – Прошу тебя, Артмебар, уважаемый всеми вождь, воин, прославляемый в каждом племени, порадуй меня, недостойного, посети мой скромный шатер, отведай моего скромного угощения…
- Благодарю тебя, многоуважаемый Фрада, - прервал его Артембар, наконец освободившись и сумев глубоко вздохнуть изрядно помятой грудью, - твое приглашение честь для меня…
- Нет, нет, нет. – Затараторил Фрада, почувствовав, что Артембар собирается вежливо отказаться. – Не опозорь мою седую голову. Ведь если ты откажешься то завтра каждый щенок будет смеяться надо мной, каждый сопляк будет тыкать в меня пальцем и ехидно улыбаться мне вслед. Пойдем, пойдем. Конечно, времена нынче настали трудные, но для тебя в моем шатре всегда найдется подрумяненный кусок молодого барашка и кувшин холодного козьего молока. А что может быть лучше после долгого трудного пути? – И, не переставая красочно расписывать ожидающие гостя прелести, Фрада потащил его к своему шатру. И Артембару, который с детства не умел отказывать, не оставалось ничего другого, как подчиниться такой настойчивой просьбе. Только у самого входа в шатер он смог, наконец, изловчиться, на мгновенье повернуться к своим спутникам и крикнуть, стараясь заглушить бесконечные причитания Фрады:
- Шемерген, Мегабиз, найдите наше место и разбивайте шатер. – И добавил уже из под самого полога. – Ужинать можете без меня.
- Вот это точно. Ужинать можете без него. – Ни на мгновенье не замолкал Фрада. – Да и завтракать, пожалуй, тоже. Ха-ха-ха.
В просторном шатре Фрады царил полнейший беспорядок. В самом центре, обложенный большими закопченными камнями, едва теплился огонек, еще сырые ветки гада (9) тщетно пытались вырваться из цепких объятий пламени, шипели, злясь на своего извечного врага, но долго сопротивляться не могли и одна за другой были вынуждены сдаваться на милость победителя. Черный дымок с неприятным запахом окутывал все вокруг, не спеша поднимался вверх, скапливался там под высоким колыхающимся куполом, а затем стремительно исчезал в небольшом круглом отверстии. Иногда из очага с треском вылетали ярко-красные искры и, покружившись немного в воздухе, медленно опускались прямо на разостланные по земле шкуры, измазанные жиром и затоптанные грязными сапогами. Повсюду были разбросаны внушительных объемов золотые чаши, кувшины с высокой узкой горловиной, плоские блюда, запачканные остатками жирной еды.
Как только подталкиваемый Фрадой Артембар оказался внутри, весь шатер наполнился радостными криками. Здесь голос Фрады зазвучал еще громче, объемнее и потому хозяин без труда заглушил хор своих гостей.
- Сегодня боги благосклонны к нам, братья! Посмотрите, кого привел в мой шатер отец ветер, спасибо ему за этот дар. Сам Артембар пожаловал к нашему костру. Садись, дорогой гость, садись. – Соловьем заливался Фрада, подкидывая в дымящий костер новые ветки. Не говоря ни слова, Артембар обнажил лысую голову, покрытую мелкими слезинками пота, и, подложив под себя шапку, занял место в кругу вождей. – Видишь, тебя знают все, даже те, кого ты в глаза ни разу не видел, наслышаны о твоих великих подвигах. И все они, и даже я, считают за честь сидеть с тобой под одним куполом, у одного костра. Ведь так? – Снова дикий вопль и улюлюканье взметнулись в воздух, спугнув притаившуюся где то в углах шатра тишину. – Видишь, это Кирдерей, чье племя кочует в низовьях Политимета (10). – Долговязый, нескладный мужчина лет сорока оторвался от глодания огромной бараньей кости, на которой почти не осталось мяса, и буркнул что-то невнятное набитым до предела ртом. – Баридата, ты наверняка знаешь. Несмотря на молодость вот уже две зимы он представляет свой занту на большом совете. – Мужчина лет тридцати пяти закивал своей огненно-рыжей головой, подтверждая слова Фрады. Кажется, среди всех собравшихся в шатре, Баридат был единственным, кто еще не утратил способности нормально, адекватно мыслить. Зато рядом с ним, подогнув под себя короткие кривые ноги, сидел вождь, чей взгляд был напрочь лишен хоть каких-нибудь примет разума, а идиотская улыбка, временами посещавшая заросшее густой щетиной лицо, говорила о том, что сознание вождя сейчас было где-то далеко-далеко. Фрада даже не стал обращать на него внимание Артембара, лишь махнув в его сторону своей огромной ручищей. Та же участь ждала и следующего вождя – взгляд Фрады проскользил мимо него, даже не задержавшись, и остановился на совсем юном вожде, который, это было видно по всему, как мог старался подражать хозяину шатра. В те же две косички заплеталась еще редкая, мягкая борода. Только если у Фрады эти косички были достаточно длинны и спокойно лежали на мощной груди, то у этого юноши длины косичкам пока не хватало, и они торчали в разные стороны. Но подражание не ограничивалось внешностью, когда юноша говорил, он изо всех сил старался сделать свой голос басовитее, придать ему побольше мощи. И смеялся он также жирно и неприятно, хотя было видно, что он делает это натужно, неестественно. Фрада положил свою грязную ладонь юноше на плечо и, «слегка» потрепав его (так слегка, что юноша чуть не упал), снова обратился к Артембару:
- Ну а про это юное создание не стоит и говорить. Спаргаписа, впрочем, как и тебя, знает каждый массагет.
- Не преувеличивай. – Улыбнулся Спаргапис, польщенный такими словами, после чего скромно поклонился Артембару. - Сравнение с тобой, хоть и не заслужено мной, но делает мне огромную честь.
- Остальная мелочь не достойна твоего внимания. – Гаркнул Фрада, отталкивая от Артембара какого-то плохо соображающего вождя, который настойчиво лез к нему обниматься. – Ну, а тебе, красавица, здесь тем более не место. – И с этими словами Фрада бесцеремонно ухватил за длинные черные волосы абсолютно нагую девицу и, не обращая внимания на стоны и причитания, под всеобщий хохот вытолкал ее из шатра, наградив напоследок звонким шлепком.
- Вот так мы и проводим здесь время. – Продолжал Фрада, сгребая в охапку одежду девушки и бросая ее вслед хозяйке. – Едим, пьем, дышим веселым дымом, и ждем, когда же, наконец, появится храбрец, который вспомнит законы наших предков, оживит традиции наших дедов и отцов, и поведет нас за Аракс, чтобы поджечь юрты трусливых маргушей (11), и пощипать их тучные стада?
- Уже давно следовало сделать это. – Вставил Кирдерей, который никак не мог расстаться с вылизанной почти до блеска костью. – Если так и дальше пойдет, то скоро мы все превратимся в пастухов.
- Золотые слова Кирдерей. – При этом Фрада в знак своего одобрения так хлопнул вождя по спине, что тот выронил кость из рук и закашлялся. – Если в прошлые годы можно было мириться с таким положением, потому что у нас было вдоволь мяса и пастбища наши изобиловали сочной травой, то теперь… – Фрада схватил кувшин и со всего маху ударил им о землю, расплескав его содержимое, а сам кувшин превратив в не пригодный кусок меди.
- Да, засуха этого лета принесла нам много страданий. – Это были первые слова сказанные Артембаром. – У некоторых племен вообще не осталось скота. Да и те, кто сумел сохранить хоть что-то, будут вынуждены зарезать все поголовье, чтобы прокормить жен и детей. Теперь даже если боги смилостивятся над нами, подарив раннюю теплую весну, и совсем скоро пастбища очистятся от снега и зазеленеют, это все равно не принесет нам облегчения.
- Это точно. – С тяжелым вздохом согласился Баридат. – Что толку от хорошего пастбища, когда от твоего скота остались только белые кости? Да и те уже давно сварены в котлах. А в некоторых племенах массагеты уже сейчас начинают пухнуть с голоду и подобно грязным животным выкапывать из земли съедобные коренья. Но ведь на этом долго не протянешь. Что же будет дальше?
- А маргуши в это время спокойно жрут мясо, уже давно забыв, как звучат боевые кличи наших племен! – Снова голос Фрады заглушал слова всех остальных. – Где справедливость? Я вас спрашиваю! Тьфу. Я лучше выпущу себе кишки, чем буду терпеть этот позор.
- Если честно, я думаю, что это боги наказали нас за то, что мы уподобились женщинам и совсем забыли про то, как должен жить настоящий сак. – Баридат говорил так тихо, будто боялся, что эти самые боги услышат его и рассердятся еще больше. – Только подумайте, вот уже четыре лета мы проводим в своих дахью, а маргуши не слышали свиста наших плеток и не видели дыма своих юрт. Четыре! Треть моих юношей не может повесить свои луки на шатер понравившейся им женщины, ибо еще не разу не умылись кровью убитого ими врага (12). Если бы мой отец, пусть унесет ветер его прах в благодатные края, полные дичи и скота, при моем рождении знал, что я буду жить вот так, вот так буду править своим занту, он бы убил меня у ложа моей матери, чтобы я не опозорил его имени.
- Да что тут рассусоливать? – Снова закричал Фрада, и в его руке золотом засверкало лезвие акинака. - За Аракс!!!
- За Аракс!!! – Поддержали его остальные вожди.
- Пусть маргуши на собственной шкуре испытают, насколько остры наши акинаки!!!
- И насколько точны наши стрелы!!!
- Выпустить им кишки!!!
- Ну, что ты скажешь, дружище Артембар? – Спросил Фрада когда крики немного успокоились. – Поведешь нас в поход на трусливых и грязных маргушей?
Артембар был удивлен настолько, что даже не смог скрыть своего удивления.
- Это будет честью для меня. Но ведь все зависит от совета.
- А что такое совет? – Огромный кулак Фрады ударился в волосатую грудь. – Совет это мы.
- Ты прав, Фрада…
- Ты забыл сказать «как всегда». – И Фрада снова разразился заливистым смехом, картинно запрокинув свою косматую голову.
- Ты как всегда прав. – Вежливо улыбаясь, поправился Артембар. – Но все-таки совет еще не состоялся. Я знаю много опытных вождей, доказавших свою мудрость и храбрость, которые заслуживают такой чести не меньше меня. Кого выберет большинство, тот и поведет саков в бой этим летом.
- Да ты еще и скромняга! – Не унимался Фрада. – Только скажу тебе по большому секрету. Я здесь уже три дня и успел поговорить со многими вождями. И почти все хотят видеть во главе похода тебя. Именно тебя. Надеюсь, твою светлую голову не посетят глупые мысли? Тебе не вздумается отказаться? Ты согласишься? – Тишина, про которую все давно забыли, неожиданно напомнила о себе, повиснув в густом дыме, забившем весь шатер. Артембар делал вид, что занят пережевыванием жареной баранины, все остальные, вернее те, кто еще что-то соображал, не сводили с вождя не моргающих глаз. Так и не дождавшись ответа, Фрада расплылся вдруг в ехидной усмешке. – Да, ты согласен. Ха-ха-ха. – Артембар улыбнулся, но продолжал молчать. Фрада в который уже раз хлопнул его плечу, которое и без того уже было покрыто синяками. – Я вижу, как это льстит тебе, дружище. Еще бы. Мало кто устоит перед этим. Ну, теперь берегитесь, проклятые маргуши!!! Вас ждет такое, что лучше бы вам было этой зимой умереть всем до единого. Старуха, эй, где ты, старуха? – Закричал Фрада, обращаясь к кому-то невидимому. – Принеси нам еще веселых плодов. Сегодня ночью мы будем веселиться до самого рассвета. А с первыми лучами солнца отправимся на охоту, испытать твердость руки и верность глаза.
Шатер наполнился радостными криками собравшихся, но когда все смолкло, раздался тихий голос Артембара:
- Благородное занятие! Но, боюсь, мне придется отказаться.
- Как? – Физиономия Фрады исказилась гримасой изумления.
- Меня ждет царица. – Спокойно пояснил Артембар, но при этих простых словах лицо Фрады слегка передернулось, а под бородищей злобно заиграли желваки. – Ее гонцы встретили меня у сладкого озера. Она просила посетить царский шатер сразу по прибытии. Я и так нарушил ее волю. Так что, прошу тебя, радушный хозяин, отпусти меня.
- Как я могу удерживать тебя, Артембар. – Хохоча зарокотал Фрада. К нему уже вернулось самообладание и напускная веселость. – Тем более, если тебя ждет сама царица. Ступай, уважаемый, ступай.
- Благодарю за угощение. – Артембар взглядом попрощался с каждым из вождей и поднялся на ноги. – Увидимся на совете.
Как только потревоженный Артмебаром полог, загораживающий вход в шатер, снова замер в неподвижности, веселая улыбка тут же сползла с лица Фрады. Нахмуренные брови сошлись на переносице и замерли там в полной неподвижности. Мгновенье спустя вопросительный взгляд Фрады обратился к Баридату. Тот поморщился и покачал головой, отрицательно отвечая на безмолвный вопрос. Нетерпеливым движением Фрада вырвал из рук Кирдерея уже порядком надоевшую всем кость, с которой тот никак не мог расстаться.
- Кто разберет, что твориться в его лысой башке. – Недовольно проворчал Кирдерей, поняв, что Фрада хочет узнать его мнение. Прошипев себе в бороду какое-то ругательство, Фрада обратил свой взор на Спаргаписа, который в ответ тоже неопределенно пожал плечами. После этого Фрада и вовсе вышел из себя. Разразившись потоком брани, он запустил костью в мирно лежащую у входа собаку, но промахнулся, и та быстренько юркнула под защиту уже давно наступившей темноты.
Огромный костер, извиваясь всем своим телом и раскачиваясь в разные стороны, отплясывал неистовый танец, освещая неровным, дрожащим светом центр просторного царского шатра, и наполняя все остальное пространство причудливыми тенями, которые постоянно меняли свою форму, и бегали с места на место, то исчезая, то появляясь вновь. Иногда, словно устав, костер начинал затухать, и темнота тут же протягивала к нему свои невидимые руки, со всех сторон окружая ненавистного ей слугу человека. Но уже через мгновенье костер, будто опомнившись, снова взвивался над полом и выхватывал из навалившегося со всех сторон мрака две человеческие фигуры.
В двух шагах от очага на огромном ворохе шкур сидела сама царица. Сейчас на ней было простое длинное платье, туго стянутое на тонкой талии кожаным ремешком, на котором вообще не было украшений. Поверх платья была надета короткая белая меховушка, сшитая из заячьих шкур, которую можно было встретить в любом кочевье на самой простой массагетке. Разве что чистота и белоснежность меха отличали одежду царицы от одеяния простолюдинки. Довершали наряд Томирис кожаные полусапожки, подбитые черным мехом и чуть выше голени схваченные тонким ремешком. Каждый, кто видел царицу впервые, обязательно отмечал про себя, что по внешности совершенно невозможно догадаться об истинном возрасте этой женщины. С одной стороны светло-рыжие волосы, которые густым волнистым водопадом падали на плечи и рассыпались по всей спине, могли вызвать зависть у самой юной красавицы, но, приглядевшись, можно было заметить, что благородное серебро седины уже коснулось висков. Глаза, двумя яркими изумрудами сверкавшие из под длинных черных ресниц, своей почти сказочной красотой неизменно приковывали к себе внимание мужчин, а оторваться от созерцания пухлых розовых губок было просто невозможно. Но в то же время веки уже покрылись тонкой паутинкой морщин, а в уголках рта появились две неглубокие складки. Впрочем, все эти признаки немолодого возраста совсем не портили прекрасного лица с мягким округлым подбородком и высокими скулами. Однако тот, кто знал царицу раньше, кто видел ее еще юной девушкой, тот, конечно же, замечал разительные перемены в ее внешности.
Рядом с царицей, прямо на полу, застеленном ковром из сложенных в три ряда шкур, сидел дряхлый старец. Седая копна растрепанных волос и всклоченная борода скрывали половину его лица, а маленькие прищуренные глазки тонули в густых бровях, которые в полном беспорядке торчали в разные стороны. Подогнув под себя правую ногу, старик обеими руками не переставал растирать левую, которая оставалась прямой вот уже двадцать с лишним лет, после того как в одном из сотен боев старик, тогда еще молодой, полный сил воин, прозевал удар акинака чуть повыше колена. Теперь в такую сырую слякотную погоду, которая установилась нынче в степях, старик страдал от нестерпимого жжения, поражавшего раненную ногу, и старался держаться поближе к огню.
- Не нервничай. – Голос старика больше походил на громкий шепот. Невидимые глаза старика не упускали ни одной мелочи, и, видя, как царица в волнении дергает завязки своей меховушки, он периодически повторял одну и ту же фразу. – Не нервничай.
- Не нервничай!? – Переспросила царица, в глубине души удивляясь спокойствию своего собеседника. Это даже немного раздражало ее. Она попыталась оставить завязки в покое, но тут же ухватилась за разноцветную бахрому, свисавшую с рукавов ее платья. – Этот наглец посмел ослушаться и вместо того, чтобы сразу явиться в мой шатер, почему-то оказался у Фрады.
- Ты же понимаешь, что это была просто дань вежливости. Он не мог отказаться. Но скоро он придет. Вот увидишь.
Но Томирис будто не слышала этих слов и продолжала разговаривать сама с собой.
- И что их всех тянет к этому волосатому куску мяса?! Помесь облезлой змеи и плешивого барана!
Левая бровь Гаубата подпрыгнула вверх и из под нее показался бесцветный зрачок старческого подслеповатого глаза.
- Томирис, ты что-то чересчур добрая сегодня. Тебя беспокоит что то еще? – Пристальный взгляд старика буравил раскрасневшееся от близости костра лицо Томирис. Она никогда не могла долго выдерживать этот взгляд, вот и на этот раз сдалась очень быстро.
- Да. – Бросила она и обиженно надула губки, как маленькая девочка, пойманная за воровством сладостей. – И только не надо нравоучений. Я знаю, что не должна сейчас думать об этом. Сейчас главное совет и все, что с ним связано. Но… Проклятье… Спаргапис мой сын, Губат, мой, а не его. Но в шатре Фрады он бывает каждый день, я же за всю зиму видела его только один раз. И то встреча закончилась ссорой. Впрочем, как всегда в последнее время.
- Понимаю. – Только и сказал в ответ Гаубат, после чего снова спрятал глаз в зарослях бровей.
- Понимаю. – Скривив рот, передразнила его Томирис. – Если ты все понимаешь, объясни мне, почему моего сына так тянет к этому безмозглому горлопану?
- Фрада не так глуп, как хочет казаться. Он точно знает, чего хочет молодость, к чему она стремится. И хорошо знает, как пользоваться ее слабостями. Поэтому два последних года молодые вожди просто заглядывают ему в рот, ловят каждое его слово. Через несколько лет, когда седых голов в совете поубавиться, Фрада станет его полноправным хозяином. И наверняка тогда массагеты обретут нового царя.
- И ты говоришь об этом так спокойно?
- А что мне волноваться? Я все равно умру к этому времени. – До ушей царицы донеслось едва слышное хихиканье Гаубата. Видимо старость иссушила только тело, но не смогла добраться до души, такой же молодой и задорной, как и пятьдесят с лишним лет назад.
- Иногда твои глупые шутки просто бесят меня, старый болван!
Гаубат лишь усмехнулся в ответ на нанесенную ему обиду.
- А что ты предлагаешь делать? Твой сын благодаря своей силе и смелости уже давно стал вожаком молодежи. Его слово для молодых вождей – непререкаемый закон. Поэтому Фрада делает все, чтобы держать Спаргаписа возле себя.
- Именно из-за этого мы и разругались в последний раз. Я пыталась запретить Спаргапису посещать шатер Фрады. – И вспомнив последнюю ссору с сыном, Томирис с силой стиснула свои маленькие кулачки.
- Зря. – Гаубат всегда был такой немногословный. Даже в молодости, такой далекой, что иногда ему самому казалось, что ее никогда не было. – Ссорами и запретами здесь ничего не решишь. Надо действовать по другому. Хитрее, тоньше.
- Мудрый Гаубат. – Царица сказала это так нежно, ласково, как будто речь шла не о дряхлом, морщинистом старике, а о ее маленьком внуке. – Я вот пытаюсь вспомнить, давал ли ты мне хоть раз неверный совет.
- Получается?
- Нет. Ни разу я не пожалела, что послушала твои слова.
- Вот. – Рука старика впервые за этот вечер оторвалась он искалеченной ноги, и длинный крючковатый палец, поднявшись вверх, проткнул темноту. – Главное, не забывай об этом в будущем, ибо будущее это не будет безоблачным. – Гаубат помолчал, и, тяжело вздохнув, продолжил. – А что касается Спаргаписа, так тут все просто. Он молод, горяч, в нем кипит сила юности. Эта сила должна на что то тратиться, иначе и быть не может. И Фрада, блудливый хитрец, очень хорошо знает, как помочь молодости потратить ее силы. Поэтому Спаргапис и тянется к нему.
- В чем же спасение?
- Ни в чем, а в ком. – Гаубат помолчал, гладя искалеченную ногу и беззвучно шевеля спрятанными в бороде губами, а затем с многозначительным видом выдал свой рецепт. – Женщина. – На этот раз удивленной дугой выгнулась бровь царицы. – Да, да, женщина. Что еще может отвлечь полного сил юношу от охоты, скачек и других глупостей? Только красивая и умная женщина.
Удивленно изогнув бровь, Томирис посмотрела на замолчавшего Гаубата и, немного подумав, покачала головой.
- Не думаю, что твое средство поможет. Шатер Фрады всегда наполнен девицами, красота которых способна лишить покоя любого мужчину. И каждая из них в любой момент готова исполнить любое желание моего сына. Какой же должна быть женщина, которая сумеет отвлечь Спаргаписа от юных прелестниц Фрады? Не думаю, что такие есть под синим небом.
- Ну-у-у… - Задумчиво протянул Гаубат. – Мне кажется, я знаю, какой она должна быть. Я даже помню, как лет тридцать назад одна неприступная, гордая красавица навеки завладела сердцем молодого царя, изменив всю его жизнь. А ведь до встречи с ней ни одна женщина не проводила на царском ложе больше одной ночи. И все же… Чем-то она его покорила? – Эти слова вызвали у Томирис довольную улыбку, которую она тут же спрятала, притворившись, что не поняла намека Гаубата.
- Похоже, не только я отвлекаюсь от предстоящего совета. Твои мысли…
Но договорить Томирис не успела. Отодвинув сшитый из волчьих шкур полог, в шатер проскользнула молоденькая девушка, и Томирис, без всяких слов поняв причину ее появления, нетерпеливо махнула рукой:
- Пусть заходит.
Также бесшумно девушка растворилась в темноте, а Томирис приготовилась встречать гостя, в мгновенье ока превратившись из слабой женщины, которая просит помощи и совета, в величественную царицу. При этом Гаубат заметил, как в волшебно-прекрасных зеленых глазах запрыгали нездоровые огоньки стремительно нараставшего гнева, и это не на шутку встревожило старого вождя. «Белая лиса», как за глаза называли его другие вожди, слишком часто видел, как, мгновенно вспыхивая даже от малейшей искорки, пожар возмущения в душе царицы еще долгое время не шел на убыль. А учитывая, что и Артембар, избалованный славой и часто оказываемым почетом, тоже не отличался особой сдержанностью и терпимостью, такой настрой царицы мог повредить задуманному делу. И, с тихим кряхтением напрягая свое дряхлое старческое тело, Гаубат, поспешил нагнуться как можно ближе к Томирис и тихо, чтобы не расслышал уже появившийся на пороге Артембар, произнести полным мольбы голосом:
- Ради всего святого, Томирис, держи себя в руках. Помни, как он нужен нам сейчас и не выпускай на волю свой гнев, умоляю.
Томирис даже не посмотрела в его сторону, но ее прекрасное лицо тут же осветилось приветливой улыбкой, а глаза вместо вспышек гнева теперь излучали тепло радости и дружелюбия, и только плотно сжатые кулачки и ритмичное подергивание ноги выдавали истинное настроение царицы. Войдя, Артембар сделал несколько шагов, резким движением опустился на одно колено, одновременно обнажив лысую голову, и произнес давно заученные слова, которые обычно говорит каждый подданный при встрече со своей царицей.
- Благодарю тебя, славный Артембар. – Улыбка Томирис стала еще шире и приветливей. – Несмотря на корявость твоего слога и неумение говорить, твои слова всегда радуют меня своей искренностью.
Гаубат едва заметно покачал головой – Томирис не удержалась и, зная, что больше всего закоренелого вояку, который не привык вести беседы на мягких шкурах в не продуваемых ветром шатрах, огорчает именно собственное косноязычие, ковырнула таки его слабое место. «Что, полегчало?» - эти слова так и просились сорваться с языка Гаубата, но к его великой радости Артембар как будто пропустил колкость царицы мимо ушей и вместо ответной грубости повторно рассыпался в многочисленных любезностях. На этот раз Томирис не осталась в долгу и с самым любезным видом принялась расспрашивать гостя о том, трудной ли была его дорога в зимовье, много ли скота удалось сохранить кочевникам из его занту, каково состояние укрытых под снегом пастбищ и о многих других вещах, которые, на самом деле, ее совершенно не интересовали. Артембар, так же вежливо отвечая на все вопросы, нетерпеливо ожидал, когда же царица перейдет к делу – все эти приличия и этикеты в последнее время несказанно утомляли его. Наконец, у Томирис закончились вопросы вежливости, и она начала аккуратно, издалека подходить к главному:
- Каково твое настроение перед советом? – Она склонила голову на бок и все с той же улыбкой на лице и тревогой в душе ждала ответа.
- Я слышал, многие вожди хотят, чтобы именно ты возглавил поход. – Заговорил Гаубат, который все это время тактично хранил молчание. Услышав это, Артембар вспомнил, как Фрада говорил о своей надежде на то, что Артембару не придет в голову отказаться от оказанной ему чести. «Ясно. Будут уговаривать уступить кому-нибудь из своих любимчиков. – Тут же промелькнуло в голове Артмебара. – Интересно, кого именно «белая лисица» прочит на это место? Наверняка, своего старого друга, островитянина Скунху? Но ведь он же не дурак, понимает, что вряд ли остальные захотят, чтобы ими командовал рыбоед (13). А может, они хотят помочь занять это место Спаргапису и тем самым наладить отношения между матерью и сыном? Но он ведь слишком молод для такого дела. Никакого опыта, так, пара мелких стычек со слабенькими племенами. Нет, Спаргапису они это не доверят. Тогда кто?».
- Так именно для этого ты пригласила меня в свой шатер? – Решив отбросить не нужную деликатность, напрямки спросил Артембар, не глядя на царицу. Отношение Гаубата совершенно не задевало Артембара, но то, что Томирис тоже считала его недостойным повести сакское войско в набег, больно ранило закаленную в тяжелых испытаниях, но все же такую мягкую душу. Уловив это тем самым женским чутьем, загадку которого пытались и не смогли разгадать многие умные мужские головы, Томирис поспешила успокоить обиженного вождя:
- В том то и дело, что если дойдет до похода, я бы не хотела видеть во главе саков кого-то другого. Только тебя. Но…
- Я не понял. – Забыв о приличиях, Артембар перебил царицу и, переводя свой удивленный взгляд с Томирис на Гаубата, повторил только что услышанное им, особенно напирая на первое слово. – ЕСЛИ дойдет до похода?
- Да, Артмебар. – Проскрипел Гаубат, в волнении теребя седую бороду. – ЕСЛИ дело дойдет до набега, то я первый буду выступать за то, чтобы им командовал именно ты. Но при этом я буду в отчаянии рвать свои седые волосы и горько плакать о случившемся.
- Что ты несешь? Царица, он что, надышался дыма веселых плодов? В моих наманах (14) свирепствует голод. Матери убиваются с горя, глядя на то, как их дети превращаются в скелеты. Мы не знаем, как до теплых дней сохранить для развода жалкие остатки нашего скота. В таких случаях наши отцы всегда обнажали акинаки, чтобы спасти свой род, накормить женщин и детей. – Проведя ладонью по внезапно вспотевшей лысине, Артембар, звоном железа наполняя каждое слово, отчеканил приговор. – Таков закон степи, по которому сотни лет жили наши предки. И мы не в силах изменить его. Набег – единственное средство нашего спасения. А ты, Гаубат, говоришь, что будешь сокрушаться и рвать на себе волосы, если мы выступим в поход. Я не понимаю этого. Клянусь, я отказываюсь верить в то, что ты это сказал.
- И все же поверить придется. – Сохраняя прежнее спокойствие, все так же тихо говорил Гуабат. – И, я надеюсь, что смогу убедить и тебя высказаться на совете против похода.
- Что? – От удивления глаза Артембара полезли на лоб. – Ты что, совсем лишился рассудка, старый пень?
- Да успокойся же ты, Артембар. – Прикрикнула на него Томирис. – Прежде чем бросаться такими словами, посмотри на его седую голову. По возрасту он для тебя отец, так что будь добр, разговаривай по спокойнее.
Под куполом шатра зависла неспокойная тишина, прерываемая лишь возбужденным, прерывистым дыханием Артембара и обиженным сопением Гаубата.
- Прости, Гаубат. – Заговорил, Артембар, немного успокоившись. – Но твои слова разожгли во мне пожар гнева, который до сих пор не может уняться. Конечно, я не сомневаюсь в твоей мудрости и понимаю, если ты так говоришь, значит, имеешь для этого повод. Но все же, я отказываюсь даже слушать твои доводы. Прав был Баридат, который только что говорил мне о наказании богов, за то, что мы предали память отцов, за трусость, которая поселилась в наших сердцах. Он был прав. Слишком многим из нас по душе пришлась спокойная сытая жизнь, так что впору теперь на каждого сака надеть юбку. Боги покарали нас за это. Наша милостивая мать Солнце, которая всегда была так благосклонна к нам, иссушила все наши пастбища, и Тиштр (15), благоволивший нам ранее, отвернулся от нас по той же причине. Все это они сделали для того, чтобы мы, их любимцы, не уподобились пахарю, который день и ночь копошится в земле, и вернулись на полный доблести и отваги путь наших отцов. Это был знак Богов. И я не хочу, чтобы столь уважаемый всеми вождь, как ты, рассказывал, почему саки, храбрейшие из храбрейших, должны вдруг превратиться в трусов.
- И все же, несмотря на твои слова, я склоню перед тобой свою седую голову, и буду просить выслушать меня. И если, когда я закончу говорить, ты посчитаешь, что мной правит не мудрость, а трусость, то можешь прямо на совете плюнуть в мое старое лицо. – Артембар молчал, и Гаубат решил, что вождь согласен выслушать его. Оставив в покое раненную ногу, он сложил сухие руки на впалой груди и, долго молчал, подбирая нужные слова. – Ни ты, ни я Артембар, не видели тех событий, и знаем о них мы только из рассказов, которые передаются от сына к отцу вот уже не один десяток лет. Тогда саки жили совсем по-другому. Не так как сейчас. Не было ни большого совета племенных вождей, ни единого правителя, которому подчинялись бы все племена. Все вожди были свободны, и закон степи тогда звучал по-другому: каждый сам за себя. И для них этот закон был так же священен и непререкаем как тот, о котором только что сказал ты. Но настало то время, о котором мне, несмышленому юнцу, рассказывали седые старики, которые сами в те дни были несмышлеными юнцами. И, рассказывая, они не могли сдержать горькие слезы. Неизвестно откуда в наших краях появилось невиданное раньше племя, люди которого были злобны, как бешеные псы, и беспощадны, как голодные волки. Ни до их появления, ни после их ухода никто из живых существ не слышал об этих племенах ровным счетом ничего. Они пришли со стороны большого соленого озера, в волнах которого теряется Аракс, и принесли на нашу землю столько горя, что если бы оно дымилось тогда, в те далекие дни, дым не рассеялся бы до сих пор. Их бесчисленные орды заполонили нашу землю, они жгли, убивали, грабили. Конечно, наши воины, не страшась, вступали с ними в бой. Каждый сак в бою мог убить пятерых чужеземцев, но их было так много, что на каждого воина племени приходилось по три десятка врагов. И саки сотнями гибли в неравном бою.
- Я знаю эту легенду, Гаубат. Но к чему ты рассказываешь ее мне?
- Значит, ты знаешь и то, что спасло тогда саков. А спасло их то, что нашелся среди вождей один, со светлой головой и горячим сердцем, который смог донести до остальных, что времена изменились, и ради собственного спасения сакам придется отказаться от старых законов, придется подчиниться новым. Иначе их ждет поголовное истребление. Многие тогда были против, твердили, что нельзя нарушать законы предков, говорили о святости традиций. На самом же деле они просто не хотели пожертвовать частичкой своей свободы, даже ради спасения всего племени. Были такие глупцы, были. Но и им пришлось смириться с тем, что ветер жизни изменил свое направление. Именно тогда, в те далекие и трудные для наших предков времена, родились обычаи, которые мы бережно храним до сих пор. Именно то, что предки наши сумели найти в себе мудрость и мужество отказаться от старых законов жизни, которые обрекли бы саков на поголовное уничтожение, забыть про старые предрассудки, наступить на горло собственной гордости и объединиться в единый союз, именно это спасло их. А многие годы спустя сделало из саков тех, кем мы являемся сейчас – массагетов – самый могущественный народ во всей степи.
- Но при чем здесь завтрашний совет?
- Сейчас ветер жизни опять изменил направление своего полета, и для нас настало время забыть о старых законах. Да, раньше, когда наступали трудные времена, подобные нынешним, мы всегда добывали себе скот набегами на соседей. Да и в хорошие времена не отказывали себе в удовольствии поджечь пару десятков чужих юрт. Из каждого набега мы возвращались с победой и богатой добычей, потому что не было в округе ни одного племени, способного сравниться с нами по численности и силе воинов. И по той же причине нам не страшны были набеги других племен. Кости тех, кто отважился нападать на наши кочевья, белеют под синим небом. Но с недавних пор все изменилось. На южном берегу Аракса появилось племя, которое называет себя персами, и войско их по числу не уступит нашему. Прежде, чем придти в наши края, они покорили огромное множество племен и народов. Ты знаешь, что и маргуши и другие соседствующие с нами племена теперь находятся под властью Куруша. А раз под властью, значит и под защитой. Нападая на маргушей, мы нападем на Куруша, и не успеет осесть пыль, поднятая нашими лошадьми, как мы увидим у границ своей земли войско Куруша.
- Глуп тот мудрец, который хочет испугать сака войной.
- Ты плохо меня слушал, Артембар. Войско Куруша не меньше нашего, а если к нему еще присоединяться племена, которые много лет терпят от нас притеснения и оттого ненавидят каждого массагета, то Куруш во много раз превзойдет нас числом. Я знаю, ни один сак не испугается вражеских стрел, даже если их будет так много, что они закроют собой солнце. Я верю, что каждый захочет умереть, ради общей победы. Но даже если боги даруют нам эту победу, сколько храбрых воинов потеряем мы в этой схватке? Наши племена будут обескровлены и ослаблены и даже те, кто сейчас и помыслить не может о набеге на земли массагетов, поднимут голову. Мелкие племена, пользуясь нашей слабостью, начнут нападать на нас со всех сторон, рвать на части наши стада, топтать наши пастбища. И мы ничего не сможем сделать, потому что большая часть воинов будет к тому времени гнить на поле боя. Боя, который был никому не нужен, которого можно было избежать.
- Ты красиво говоришь, Гаубат, и слова твои не лишены смысла. Но, похоже, ты тоже плохо слушал меня. Мы умираем с голоду. И если отказаться от набега на маргушей или какое другое племя, то тогда как нам накормить свои племена?
- Нам придется найти другой выход. Аракс и другие наши реки полны рыбой. В конце концов, в каждом племени много золота, которое так ценится маргушами.
- Менять скот на золото? У маргушей? – Лицо Артембара скривилось в ужасную гримасу. – Такого позора не пожелаешь ни одному врагу.
- Что поделаешь, Артембар. – Вставила слово в мужской разговор Томирис. – Куруш не хочет войны с нами. Он это ясно дал понять. Так что теперь и нам придется учиться жить в мире с могучим южным соседом. Иначе нельзя.
Артембар замолчал, легонько поглаживая бритую голову.
- Нет. – Вдруг сказал он. – Все равно вожди будут против. Я не думаю, что вы сможете убедить их отказаться от набега.
- Треть вождей готова поддержать меня.
- Этого мало.
- Знаю. – Согласился Гаубат. – И поэтому ты здесь. Треть готова меня поддержать, еще одна треть до сих пор колеблется. Вожди сомневаются, они, словно тонкий ствол молодого тополя на сильном ветру, раскачиваются из стороны в сторону и один маленький толчок может склонить их к нам. Этим толчком можешь стать ты. Тебя уважают, к твоему слову прислушаются. Если на совете ты выступишь против похода, то почти все, кто сейчас сомневается, встанут на нашу сторону. Только подумай, Артембар, одним своим словом ты можешь избавить массагетов от страшных бед и напастий, которые обрушаться на наши головы, если мы не сможем убедить совет. Ты часто говорил сегодня о предках, а теперь подумай о потомках. Они проклянут нас за нашу глупость и не дальновидность.
Слезящийся глаз Гаубата снова выбрался наружу и теперь сверлил Артембара, который задумчиво смотрел куда-то вверх, в одну точку.
- Ты хочешь, чтобы я ответил тебе прямо сейчас? – Не поворачиваясь к царице, спросил Артембар и весь сжался от мысли, что ему придется вот так, с ходу, без раздумий принять очень важное решение. Томирис положила свою теплую руку на плечо воина, которое от ее прикосновения дрогнуло и тут же покрылось мурашками.
- Чтобы разглядеть спрятанный в сорной траве росток мудрости, нужно замедлить бег своего коня. Не спеши, Артембар. Совет только завтра вечером. У тебя есть много времени, чтобы подумать.
Не говоря ни слова, Артембар поднялся со своего места и поплелся к выходу, на ходу натягивая помятую шапку. Отодвинув полог, и, ощутив на лице свежесть уже давно наступившей ночи, Артемабар оглянулся. Гаубат по-прежнему сидел на своем месте, и даже не шевелился, словно каменное изваяние древнего божества. Его бронзовое от загара лицо было повернуто в сторону уже затухающего костра, как будто в его отблесках старик хотел разглядеть приметы ближайшего будущего. Томирис, скрестив тонкие руки под полной грудью, волнующе вздрагивающей при каждом ее шаге, медленно двигалась вдоль стенок шатра, храня при этом молчание. Уже давно Артембар, отмахиваясь от приветствий вождей, шагал к своему шатру, а в покоях царицы все оставалось по-прежнему. И только затекшая от долгой неподвижности нога Гаубата, заставила его придти в себя и оторваться от созерцания огненных бликов.
- Успокойся, мы сделали все, что могли, Томирис. Теперь все зависит от Артембара.
- Хоть бы всемогущие боги вразумили его! – Едва слышно прошептала Томирис.
- Если в нем есть хоть капля разумного, он согласиться. – Гаубат закряхтел, пытаясь встать на слегка онемевшие ноги. Наконец, ему это удалось и, поправляя не по фигуре широкую одежду, старик собрался уходить. - Я буду молиться об этом до самого совета. Но только в своем шатре – не хочу, чтобы тебя обвинили в блуде.
Томирис улыбнулась, но веселье царицы длилось недолго. Оставшись одна, она продолжала вдоль и поперек мерить свой шатер шагами, пока светло-розовая полоса рассвета не поползла вверх от темной линии горизонта, возвещая степному народу о приходе нового дня.
1 Занту – племя
2 Кави – царь, управлявший несколькими родственными племенами
3 Некоторые историки выдвигают версию, что «массагеты» это было не одно племя, так назывался союз нескольких сакских племен, а само название состояло из нескольких слов: «мас» + «сака» + «та», что в переводе означало «великая орда саков»
4 Дахью – каждое племя имело определенную территорию, на которой могло кочевать. Эта территория и называлась дахью племени.
5 Паркан – древнее название Ферганской долины
6 Яксарт – древнее название реки Сырдарья
7 В то время на Амударье было много крупных островов, на которых жили кочевники, промышлявшие рыбалкой и охотой в прибрежных камышах. Их так и называли – островные саки. Судя по всему, положение островных саков в массагетком союзе было ниже, чем саков, обитающих на равнине. Во всяком случае, равнинные саки относились к островитянам с некоторым пренебрежением
8 Массагеты не знали вина, не умели его делать. Но Геродот рассказывает, что массагеты собирали некие плоды, сушили их после чего бросали в костер и, вдыхая этот дым, впадали в состояние буйного веселья или, наоборот, молчаливого оцепенения.
9 Так кочевники Азии называли кустарник, ветки которого при горении выделяли сильный жар
10 Политимет – древнее название реки Зеравшан, которая берет начало в Ленинабадской области современного Таджикистана и протекает по Самаркандской, Бухарской и Навоийской областям Узбекистана, впадая в Амударью
11 Маргуши – кочевое племя, обитавшее в окрестностях современного города Мары в Туркмении
12 У массагетов не было свадьбы в привычном для нас понимании этого слова. Вместо этого мужчина просто вешал свой лук на юрту понравившейся женщины и после этого они уже считались полноправными мужем и женой. Процедура «развода» проходила в обратном порядке. Но юноша не мог думать о «женитьбе», пока не убьет первого врага.
13 Рыбоедами островных саков называли, когда хотели их оскорбить.
14 Намана – большая кочевая семья, из которых состояло каждое племя – занту.
15 Тиштр – древнее название звезды Сириус, которую древние народы Азии считали хозяином водной стихии, в том числе дождей.
| | | | Обсудить на форуме |
| |
