Ворон был настолько стар, что даже летал с трудом, большую часть времен он сидел на ветке могуче-го дуба и думал. Жители Леса полагали, будто думы у Ворона сплошь тяжкие да мудрые, потому как именно такие думы должны быть у птицы, которая помнила Реку маленьким Ручейком, а Дуб желудем, и опасались лишний раз отвлекать Ворона. Он же решил, что все о нем просто-напросто забыли, и сердился, и мрачнел, не от мудрости, а от одиночества и обиды. С каждым днем одиночество становилось все острее, а обида обиднее. И Ворон начал разговаривать с Дубом, хотя каждый знает, что разговаривать с деревьями глупо, потому что они никогда не отвечают и только шелестят, звенят листьями, а что звенят – не понятно. Но Ворону было очень одиноко.
- А помнишь ли ты князя, который ходил воевать за Реку? – Спрашивал он у Дуба, и сам себе отвечал. – Не помнишь. В тот год на этой поляне ветер повалил Сосну, в ветвях которой было мое гнездо. И, вместо того, чтобы строить новое, я полетел с князем. Это была славная битва. Сталь звенела о сталь. Кровь лилась, смешиваясь с кровью и землей. Небо дрожало от яростных криков, и ночью луна, слышавшая эти крики во сне, долго боялась выглядывать из-за туч… Но выглянула, привлеченная огнем. Князь сложил погребальные костры такой высоты, что пламя их достигло туч. Из того похода я принес тебя. Ты не помнишь, ты был еще желудем, круглым и тяжелым, но я понял, что из этого желудя вырастет достойное дерево, ведь именно это дерево князь избрал для погребального костра своего брата… Да… Давно это было…
Дуб вежливо зашелестел тяжелой листвой. Он не помнил ни князя, ни битву, ни самого Ворона, ему казалось, будто мир – это земля, которую обнимают корни, солнечный свет, дарящий жизнь листьям, да негодник-ветер, что каждую осень пытается свалить Дуб.
- А помнишь людей, которые пришли из-за Реки? – Ворон перелетел на самую нижнюю ветку, такую толстую, что на ней можно было стоять, как на земле. – Не помнишь. Ты тогда только-только пробился и изо всех сил тянулся к свету, а я носил тебе воду и защищал от ветра. У тех людей были железные одежды и знамена с крестом, они хотели поставить крест на этих землях, а князь, уже другой, но столь же молодой и отважный, как тот, что ходил за Реку, воспротивился. И снова был бой, снова лилась кровь и земля дрожала под копытами лошадей, падали знамена и люди в железных одеждах, а ночью луна смотрела, как пируют волки. На сей раз никто не зажег погребальных костров, а умерших зарывали в землю, воздвигая над могилой крест. – Ворон вздохнул. Он мог бы рассказать, как стонала земля, отказываясь принимать мертвецов, как брезгливо жалась ко дну Река, потому что ей было противно прикасаться к берегам, от которых пахло смертью, как на следующий год на Поле проросли травы, коих никто до этого не видел, и как расцвели эти алые, точно кровь, цветы.
Но Дуб молчал, и Ворон решил, что ему не интересно.
- А помнишь… Ты уже был молодым и сильным, и почти таким же высоким, как куст Орешника… Рать шла на рать, князь на князя, пыль из-под копыт вздымалась до небес, и, вдыхая ее, солнце морщилось, а закат разливался лужей крови… У меня даже перья стали багряными… Давно это было.
Дуб протяжно заскрипел, он чувствовал – скоро начнется дождь, и пытался предупредить старого друга, но тот был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на какое-то там скрипение.
- Эх, да что с тобою говорить… - Ворон повернулся к дереву спиной. – Ничего-то ты помнишь…
На ветку упала первая капля, потом еще одна, и еще. Вскоре капель стало так много, что даже мудрый Ворон сбился со счета. Он сидел, недовольно нахохлившись, и бормотал что-то про дождь и про то, что раньше дожди были совсем-совсем другими, а дуб, старательно укрывая старую птицу от дождя, думал о чем-то своем. |
