| Литературное общество Ingenia: Байер Сара - Целуя высоту. продолжение 1 | | Целуя высоту. продолжение 1 | |
Глава 14.
Роза и шипы.
Таня медленно просыпалась в своей кровати. Леночка сидела над ней и улыбалась. В ее глазах застыл детский огонек от совершения какой-то шалости. Она чмокнула Таню в губы и продолжила сидеть в прежней позе.
- Доброе утро, - промямлила Таня, обняла девочку за плечи и удалилась к ванной.
Через минуту оттуда донесся изумленный возглас. Леночка, последовавшая за женщиной, уже стояла в дверном проеме, все так же улыбаясь.
- Ну, как? – спросила она.
Танино тело послужило холстом для большого, - во весь живот, - изображения бутона розы. Женщина еще с минуту внимательно присматривалась к себе с рисунком, поворачиваясь перед зеркалом то одним, то другим боком.
- Ничего так, - наконец, вымолвила она. – Очень мило. Клубника?... ?
- Я рано проснулась. Сбегала. Тут недалеко лавочка с фруктами.
- Ранняя пташка. А это что? – она осторожно провела по чашечки листков, из которой исходил бутон. Он определился в привлекательном месте, ниже живота. - Киви?
- Да. Но соки смешаны с кое-каким составом.
- Съедобным? Хочешь опробовать свое произведение...с составом меня? – она опустила руку Леночке на плечо и стала нежно, но не касаясь остальным телом, целовать в губы. Затем, внезапно посещенная какой-то идеей, она выскользнула из ванной, и вернулась с фотоаппаратом в руках. – Пока не тронули, на-ка, щелкни. Запечатлеем это, - сказала она.
Леночка сделала несколько кадров. Она смотрела в объектив, и непонятное чувство посещало ее. Она подалась к Тане, чтобы поцеловать ее, но та ловко уклонилась:
- Нет, ты снимай, - игриво заявила она, виртуозно выскочив из ванной и встав в новую позу.
Леночка нацелила на нее фотоаппарат. Щелчок. Еще один. Она приблизилась будто для нового ракурса. Она попробавала схватить беглянку за руку и притянуть к себе, но и эта уловка не стаботала: Таня вновь ускользнула. Леночка направляла объектив и все стремительнее жала на спусковую кнопку. Она терзалась вдруг утерянной возможностью осязания. Желание, всколыхнувшееся в ней, набирало обороты, затрагивая ранее неведомые струнки души. Она чувствовала себя и охотницей, и жертвой. А Таня улыбалась, как ни в чем не бывало, беспощадно дразня. Однако казалось, за ее сексапильной игривостью скрывается нечто большее... Женщина, о которой она ничего не знала. Ринувшись ей под ноги, Леночка сфотографировала ее снизу и тут же ухватила губами пальцы ее руки.
- Я люблю тебя, - сказала она, и сама поразилась этому.
Таня стояла, несколько ошеломленная таким поворотом, и пыталась найти что-то в девочкиных глазах. Она вынула из ее рук фотоаппарат и, отведя его в сторону, щелкнула ее лицо.
- Да? А ты знаешь, что это такое? – улыбнулась она.
- Теперь знаю.
- Мне кажется, ты просто взволнована случившимся, и принимаешь одно за другое. Любовь – слишком большое и ответственное чувство.
- Тебе нужны доказательства?
- К чему, милая? Я верю тебе, - простодушно заключила она. – Упаси меня Бог от всяких доказательств.
С этими словами Таня отправилась в ванную, прихватив по дороге сумочку. В сполошной беготне фотосессии она повредила ноготь. Нужно было его обточить. Закрывшись, Таня достала маникюрный наборчик. Из сумочки выступило дуло пистолета. Ее взгляд остановился на нем, затем перевелся на отражение в зеркале. Женщина провела рукой вдоль по животу, смазывая “краски” цветка и пристально следя за своими движениями, будто заколдованная. Из зеркала на нее смотрели давно неузнаваемые собственные глаза. Она выхватила “пушку” и на вытянутых руках приставила ее к отражению.
Когда Таня, повязав вокруг бедер полотенце, вышла вся намытая и пахучая, Леночка сидела в кресле и вертела в руках ошейник.
- У тебя есть собака? – удивлялась она скудности своей информированности.
- Была, - ответила женщина. – Такса. Ошейник был нетуго на ее шее. Она из него выпросталась и погналась за какой-то облезлой кошкой. Так ее и не нашли. Я думала, что уходят только люди.
- Смотри, - Леночка застегнула ошейник на себе и, беспечно радуясь своей выходке, пошутила: - Я же лучше собаки?... Кстати, мне идет?
Глава 15.
Леночка вышла из лифта и направилась к своей двери. На лестнице сидел, подстелив под себя газетку, Сережа, а с ним рядом – незнакомый мужчина.
- А вот и она, - сказал Сережа. – Привет, Леночка.
- Привет… А вы кто? – обратилась она к незнакомцу.
Мужчина встал и протянул руку.
- Дмитрий Стоков, - представился он. – Я пришел поговорить с вами насчет вот этого. – Он показал стопку аккуратно разглаженных листков с рисунками. Она узнала в них свои “самолетики”.
- Дмитрий считает, что у тебя талант. Но надо посмотреть другие работы, - разъяснял Сережа. – Я пришел, а он тут стоял звонил в дверь.
Леночка пожала плечами.
- Хорошо, проходите, - пригласила Леночка. – Но я никогда даже художественную школу не посещала.
- У вас есть что-нибудь на холсте? – спросил мужчина.
- Всего пара картин. Чуть больше.
- Давайте глянем, что есть. А техника – дело времени. По правде говоря, сам бы я, может, и не заинтересовался, если не мой друг. Он увидел ваши картинки, и сон потерял. А он тоже неплохой знаток, отнюдь неплохой…
Пока Стоков чуть ли не нюхал ее карины, Леночка с Сережей окунулись в беседу. Они давно не виделись.
- Я ничего, сами понимаете, обещать не могу, - подал голос пришелец.
- Наверное, и не надо, - ответила Леночка.
- Но, может, что-то и получится, - продолжал Дмитрий. – Дайте ваш телефон для связи.
Леночка продиктовала номер и проводила гостя. Она вернулась к другу, и они пошли гонять чаи на кухне. Сережа был один из тех славных пареньков, способных влюбить в себя не только женщину, но и мужчину. Эдакий очаровашка. В нем удивительным образом сочетались и мужская сила, и почти женственная чуткость движений. Кроме того, в чертах его лица, наряду с мощным основанием костяка, наблюдалась тенденция нежности в плавных линиях. Несмотря на неизбывную ироничность отношения к жизни, иногда он неожиданно степенно подходил к некоторым вопросам. Но не обсуждаемым сейчас:
- И что же, Леночка? – вымогал он. – Ты хорошо трахнулась с Танечкой, моя прелесть?
- Хорошо, - призналась Леночка. – Мне кажется, я влюбилась.
- Ах, а как же мы? – полушутя, глумился он. – Ты да я, да мы стобой. Наш светлый союз. Ты не будешь мне больше посылать свои косые взгляды дикой неудовлетворенной кошечки?
- Разве такое когда-то было?!
- Было-было, моя прелесть... Впрочем, я всегда подозревал в тебе это... Что ты будешь с жещиной.
- Про тебя я могу сказать то же самое.
- Ясное дело. Я же мужчина.
- Угу. Наполовину.
- И куда же мне деться от твоего всевидящего ока? Кстати, о сверхъестесственном... Знаешь, у меня поразительно меняется сознание. В последнее время такое ощущение, что помогают высшие силы. Удивительно... В первый раз в жизни сел за игровой автомат. И – выиграл! Как тебе, а? Лена-а-а... Ты где витаешь?
- Серега-а-а... Пойди работать. Не всю жизнь выигрывать же будешь.
- А вдруг?
- А если так, к добру не приведет. Я чувствую... Проиграть можно гораздо больше.
- Девочка моя... Ну, что же мне проигрывать? Рубашку? Я ее так отдам. Бери. Хочешь? – он стал раздеваться.
- Время... Расстратиться по мелочам...
- О чем мы вообще говорим? – Сережа бросил порывы к стриптизу и мирно сел. – Можно подумать, что уже пустился во все тяжкие. Бред какой-то... Всего лишь случайность. Расскажи лучше, что там в твоих снах?
Вечером, когда с работы вернулись леночкины родители, и она им рассказала про давешнего посетителя, интересовавшегося ее рисунками, они пожали плечами. Может, они что-то и сказали, но как будто просто пожали плечами.
Глава 16.
Черное и белое.
Из Египта я приехала загорелая, отдохнувшая, с кольцами. Дом, по сути, не ждал меня. Я быстро это поняла. Братец, прыщавый отрок, задал всем жару. Было жаль мать. Сколько она от недо натерпелась. Она переживала свою родительскую трагедию. Особенно после того, как любимое чадо отправили на лечение. Ей не было дела до меня. Отчиму, - тем более.
Одиночество – для кого-то это слово звучит синонимом страшной болезни, для кого-то оно привычно. Для меня оно открывалось простой истиной: мертва.
Все дороги ведут в Рим. Для меня он был Москва. Я собрала вещи и рванула туда, выслав Ване письмо по Интернету. Весь мой богаж – одна спортивная сумка через плечо. С ней я и пришла в назначенное место встречи. В центре Москвы, в одном из неприглядных переулков, прямо в подвале, затерялся кафе-бар. Мол, закрытого типа. Меня там знали. Я неслучайно выбрала это злачное местечко. На случай подстраховаться. Если не Ваня, то кто-то еще. В светло-желтой, изукрашенной бардовыми рисунками в стиле наскальной живописи, тельняшке; в синих несменных джинсах, порядком протертых; в бандане, из-под которой выдавались мои черные, вновь отросшие, волосы; и, конечно же, темных очках, спускалась я по винтовой лестнице вниз. Уже ощущался неповторимый и столь знакомый душок всенародной обкурки. Здешние хозяева налоги в казну не платили. Это было маленькое государство со своими порядками, неписаными законами и обычаями. Обитатели, – в основном, славные ребята с ярко-выраженным пофигизмом. Радушные и незлобливые, за словцом, в том числе, колким, они, однако ж, не стояли. Даже напротив, хитровывернутость и смысловая насыщенность острот поощрялась. Лишь бы послаще хохотнуть. Тут уж не будешь следить за тактичностью и предосторожничать, абы кто и как не вломился в амбицию. Слово “обида” в их лексиконе отсутствовала. Над красочным выраженьицем мог посмеяться и тот, в сторону кого оно было выковернуто. Да и шутили, впрочем, скорее, о жизни и ее составляющих. Глупыми тут быть не боялись: весь мир – сплошная глупость. Чужаков не пускали.
Ваня меня увидел, когда я что-то разыгрывала на флейте для пары приятелей, уверяя их, что это легко: все равно, что курить, только наоборот. Я еще издали узнала друга, хотя время внесло свои изменения. Даже одетый в простенькую клетчатую рубашку и джинсы, он выглядел безукоризненно. Имея комплекцию, скажем так, неатлетическую, держался on подтянуто и вполне вольготно. Пафосные очечки в тонкой оправе на несколько курносом носе, умные и внимательные небольшие глаза (воистину украшение на тусклом фоне ничем непримечательных черт лица), - одно это выдавало в нем интеллигента до мозга костей.
Ваня подошел ко мне и улыбнулся. Мы присели к бару. Он заказал себе виски и для меня “White angel”(водка с джином и без вермута).
- Попробуешь, - сказал он. – Думаю, он по тебе.
- Ты подкачался? – спросила я, примеряясь к непривычной мясистости под короткими рукавами рубашки. Да и грудь, и плечи у него выдались.
- Да, немного, - ответил он. - Я думал, ты уехала с концами.
- Как видишь, не совсем. Как там Настя, Костя?
- Мы разбежались. Встречаемся периодически, но вместе не живем, - он, в свою очередь, примерился ко мне: – Ты-то как?
Я закурила. Отпила коктейль и поморщилась.
- Я никак. Белые дни, черные ночи. Разве в этом может быть что-то новое? Мне нужен ствол и деньги. Впрочем, деньги я могу взять сама. Ствол.
- Новое, новое... - он посмотрел на меня поверх очков. – Не обижайся, я тебе прежде кое-что скажу? Ты живая, естесственная; куда бы ты не приходила, для всего несешь изменения; ты всегда получаешь то, что хочешь; у тебя фантастическая энергетика. Но при этом ты сидишь и говоришь: Я никак; белые дни, черные ночи... Такие как ты, способны менять мир.
- Ты ошибся насчет одного. Я мертва. И мне нет дела до всего остального, - я выкинула из рукава шестерку пик, отобразившуюся джокером. Ваня сгреб карту со стойки и протянул мне обратно:
- Может, хватит с этими проделками?
- Как? Тебе не понравился мой фокус? – невинно приподняла я брови.
- Знаешь, что отличает людей от животных? У зверей вся психика сводится к стремлению удовлетворить физические потребности и оставить на земле свои гены. Это навсегда делает для них недосягаемым тот эволюционный виток, на котором закрепилась людская расса. Человек способен чувствовать что-то помимо себя и инертности своего существования; что-то выше головы; чью-то иную Волю, наконец. Это дает ему возможность бесконечно расширять рамки видимого.
Я улыбнулась.
- Какая лекция, Ваня, - похвалила я. - Не успела с поезда сойти, и мне такое в лоб. Тебе прямо не терпелось высказать мне все это?
- Потом ты меня напоила б, и стало бы поздно, - улыбнулся в ответ Ваня. – Я же в курсе, чем у нас все заканчивается.
- Лучше б пьяными. Ты тогда не изображаешь из себя такого умного.
- Я объясню, - он извлек из портмоне и положил на стойку форографию. На ней стояли я и Света; наши лица были напротив, а в руках держали белую розу; мы заглядывали будто одновременно в бутон и в друг друга. Невыразимая чувственность body languages. Ваня продолжил: - Она приходила ко мне.
- И что?
- Интересовалась о твоей прошлой жизни... Ну, до того случая. Она уверена, что ты мертва.
- Какая догадливая Света.
- Знаешь, чем отличаются мужчины от женщины?
Я остановила его жестом, допила коктейль и попросила у бармена еще. Ваня оглядывался по сторонам. Несмотря на слаженную винтилляционную систему, в помещении стояла завеса дыма. Он отмахнул ладошкой пару раз перед собой. Видно было, что от здешней атмосферы он не испытывает прекрасных чувств.
- Ну. Чем же?
Ваня выдержал небольшую паузу. То ли с мыслями собирался, то ли в целях большей значимости сказанного:
- Тем, что мужчины ближе по своей сути к животным. Если мы убиваем, то делаем это в связи с разумением целей. Я не говорю сейчас про маньяков. У нас, мужчин, общий завоевательский дух. Он обусловлен фаллоцентризмом, который, в свою очередь, порождает тягу к вторжению. Убийство служит средством. Но у вас, женщин, все по-другому! Вы делаете все ради чувств. Вам надо убивать, разламывать какие-то чувства, чтобы посмотреть каковы они изнутри, в разрезе. Вам мало тихой гавани, вам нужно делить Небо на тысячи осколков, чтобы докопаться... До чего? До остроты ощущений, где умозрение теряет свою роль. Великое преображение. И великое падение... Я не знаю, как ты сделала то, что сделала. Честно говоря, я и не верил в это, пока не встретился с ней, - он показал на фото. – Я знаю лишь то, что вижу тебя сейчас перед собой. Может, каким-то немыслимым образом затормозилось твое падение, и ты находишься в нем до сих пор, - если допустить нетривиальный взгляд. И все же: как? Хочу ли я получить ответ на этот вопрос? Надо ли это...
- Хочешь, еще как хочешь, - ухмыльнулась я. – По твоей теории, наверное, это единственное, что отделяет тебя в пропасти понимания между мужским и женским.
- Я знаю, есть какое-то объяснение всему. Если на воду положить кирпич с абсолютно гладкой поверхностью, он не затонет. Так Иисус мог ходить по воде. Чудеса с исцелением подчас сводятся к принципу гипноза. Психический настрой на веру... Я так понимаю, от тебя я не получу ответа о ...том...?
- Почему ж? Пойдем на крышу, испытаешь сам, - сказала я. – Хотя ты даже имя боишься дать “Этому”, - двумя пальцами я как бы поставила в воздухе кавычки.
Ваня покачал головой.
- Бестия, - проворчал он. – Эх, Наташа, Наташа…
- Red Devils, - крикнула я бармену и обернулась с полуулыбкой к другу. – Теперь-то я могу его себе позволить? Ваня... – я обняла его и прислонилась лбом к его лбу. – Я люблю тебя. Я вижу, что тебе здесь не по себе. Сейчас я допью, и мы пойдем, o’key? ...Кстати, что насчет ствола?
- Будет тебе и ствол, и деньги... Я уже отговорил свое.
- Оу, у тебя неограниченный доступ к лавэ?
- Все схвачено. Навыки хакера и счет в банке.
- Умница! И что б я без тебя делала?...
Глава 17.
Убить нельзя помиловать.
Мы заехали к Ване кинуть вещи. Я приняла душ, и мы отправились на так называемую корпоративную вечеринку геев и лесбиянок. Тогда в такие клубы только взращивались в среде открытости. Догоняли Запад.
У Вани уже была шикарная машина, так что нас заприметили еще с порога – кучка вышедших или еще не вошедших курящих. Кажется, я сделала Ване одолжение, что мы покинули тот кафе-бар. Однако попали в еще более гремучее ведомство. Что ж, мне надо было развеяться. Почти физическая потребность. Так что Ваня отнесся с пониманием и даже радостью – за меня. Мы снова сели пить. Вокруг сновали или танцевали девочки, на девочек-то не похожие: грубоватые, короткостриженные, или, наоборот, слишком картинные. Мальчики, - щупленькие и жеманные. Периодически являлись пузастые дяди. Если заглянуть в их головы, некоторые часто представляли себя в женском белье. Девочки и мальчики, потерянные в череде своих фантазий, что в розовых и голубых тонах. Девочки и мальчики. Впрочем, во всем. Лишь бы не скука.
Вечер давно переметнулся за полночь. Ваньку чуть не уволокли на мужской разговор, - в роли женщины. Он отмахивался руками и ногами. Со мной было проще. В атмосфере общего безумия и транса я сдавалась сама: с кем-то целовалась, не замечая Вани. Меня немножечко выбило. Кому-то что-то обещала, перед кем-то рассыпалась в комплиментах, флиртовала направо и налево. К утру народ стал рассасываться. С очередной кучкой убывающих, пошли и мы.
Мы приехали снова к Ване. Я, совсем пьяная, чуть не грохнулась на пороге с его плеча. Потом мы засели на кухне. Он начал отпаивать меня кофе. Мы же всегда понимали друг друга, а? Почему же ты не дашь мне поспать? Просто поспать...
- Я люблю тебя, - говорил он.
- Я тоже люблю тебя, - отвечала я.
- Нет, не так, Наташа. Когда-то давно я влюбился в тебя. Ты должна знать.
- Влюбился? – я продирала глаза над чашкой кофе. До меня туго доходил смысл.
- Да, влюбился.
- Захотел меня?... Переспать, шуры-муры, все дела...? – я повертела в воздухе ладошкой сверху вниз, будто описывая ею женские формы фигуры. – Да?...
Он сказал:
- Нет. Неужели для тебя утерялось значение этого?! Любовь... Конечно, я хочу тебя... Но по-другому. Я хочу, чтобы ты однажды пришла и просто осталась. Со мной.
Мне почему-то вспомнилось, как однажды мы сидели в парке. Наша великолепная четверка была в сборе. Мы что-то отмечали. Много пили. Вот как сейчас. Слово за слово, как-то сцепились с другой ватагой ребят, тоже пьяных; шестеро парней. И началась свара. Измалывались до крови и мяса, - чем под руку попадет. Я будто в беспамятство впала. Очнулась, сидя на чьей-то недвижной руке, облокотившись о ножку скамьи, смотрю вокруг: сплошное месиво. Так я столкнулась со своей силой. Точно кто-то во мне с цепи сорвался. Наши все целы были. По крайней мере, ушли на своих ногах. Потом Ваня за мной ухаживал: я тоже пострадала. Но с тех пор в его взгляде я стала обнаруживать что-то странное.
Ваня смотрел на меня в ожидании ответа; я смотрела на него и молчала. Я поняла, для чего мне нужны деньги. Ото всего от этого – пора. Куда-нибудь далеко, где меня никто не знает.
Я снова бежала. По орбите своего заколдованного круга. Но прежде я поняла, для чего мне понадобилась “пушка”. В ожидании визы я задержалась в Москве. Случай определил меня в свидетели лица только что изнасилованной девочки. Мужик, стоявший с ней в одном лифте, прошел мимо меня, прячась от взора. Мгновения было достаточно, чтобы оценить происшедшее в стенах этого саркофага.
- Эй, парень, - окликнула я.
Он замер, видимо, сжимая рукоять ножа в кармане.
- Я тебя запомнила, - сказала я.
С секунду он колебался, бежать ли ему или наброситься, и выбрал последнее.
- Пришло твое время, парень, - пуля прошлась ему четко в лоб.
Из его поднявшейся было руки выпал нож и глухо бряцнул о пол. Его взгляд навсегда остановился. Он познакомился со смертью. И я.
- Вот ты какая...
Я нажала на кнопку лифта. На его полу сидела зареванная девочка. Я не чувствовала, что сделала что-то хорошее или плохое. Наверное, я просто ждала для себя этой очередной печати преступления. Преступления через себя.
Через некоторое время я оказалась в Америке. Я не хотела ничего помнить о России.
Глава 18.
Ученица.
С того лета задалась Леночкина карьера художника. Ей редко удавалось видеться с Таней: муж вернулся из командировки. Так что девочка посвятила себя творчеству. Она уходила в него с головой. На одной из своих выставок она познакомилась с Рафаэлем. Это и был тот загадочный друг Дмитрия Стокова, пришедший в восторг от ее рисунков. Поначалу он претендовал на роль ее духовного учителя, но затея с треском провалилась. Леночка внимательно слушала то, что ей говорили, потом вдруг оживлялась и начинала выводить собственные концепции. Рафаэль хватался за голову. С ней приходилось разговаривать как с ребенком. Она выдвигала уйму абстрактных идей, и никак не могла понять смысла слова “невозможно”. Тысячи разных “почему” обрушивались непреодолимым шквалом. Она говорила: “Мне странно, что ты не знаешь, о чем я думаю”. “Как же я могу знать, о чем думает эта чертовка, если она не впитывает учения, которые я несу? Не подлежит системе...”, - думал он, и она читала его мысли. Она говорила: “Может, для меня удобнее другая система?”. “Да какая ж твоя система? Ты не знаешь, того, что знаю я, – думал он. – Система – упорядоченная структура. Именно в своей упорядоченности она и становится рациональной к использованию”. Девочка все продолжала говорить: “Может, я уже знаю то, что мне нужно знать?”.
- Неужели ты не хочешь знать больше? – спросил Рафаэль.
- Конечно, я узнаю больше. Время идет, и Земля вертится.
- Зачем изобретать велосипед, если он уже есть?
- Зачем мне велосипед, если я пишу картины?
- Я образно.
- Я тоже.
Время шло, Земля вертелась. Лето закончилось. Леночкино имя как художника порастало славой. Вскоре она стала разъезжать по миру с выставками.
Глава 19.
Красота спасет мир.
Мы вошли в одно из придорожных кафешек. Майкл держался чуть сзади. Впоследствие он почти всегда занимал такую позицию. За его широкими плечами, до которых моя макушка даже не доставала, я чувствовала вдруг образовавшуюся и закрепившуюся безопасность с тыла. Эдакая передвижная стена с огромными ручищами и лысой головой, - он отпугивал одним видом. Откуда он взялся? Я не переставала задавать себе этот вопрос. Молчаливым исполином пророс в моей жизни, - случайный человек с дороги. Он называл меня dear и baby girl, а я при этом думала: «u`re not maestro of my heart».
За столиком у окна сидела Полина. Я сразу ее узнала: трудно не заметить Альбиноса. Напротив нее мужчина увлеченно пожирал картошку с ростбифом. Она предтавила своего брата. Мы недолго поговорили и условились на завтра о встрече. Я сказала, что меня можно найти в такой-то области пляжа. Я занималась там серфингом.
Поймать свою волну, - воистину захватывающее ощущение. Ты плаваешь в перекатах океана с доской, почти равнодушно смотришь на воду. Но это до того момента, пока не почуешь, она – идет. Азарт начинает сосать под ложечкой. Все в тебе наполняется предвкушением, пульс убыстряется. Она надвигается своей массой, и вскоре ты окажешься в ней. В нужный миг ты вспорхнешь на ноги и на доску и заскользишь на гребне, удерживая равновесие. В этих целях ты немного раскидываешь руки в стороны и – летишь. Продлится этот ход до истощения внутренней силы волны, когда придется соскочить вновь в воды. Дни бывают удачными и неудачными. Порой океан поражает воображение неистощимой щедростью, в другое время – непробудно глух и слеп к твоим желаниям.
Я вышла на берег погреться. Там меня уже поджидала Полина. Она вела милую беседу с Майклом, который для приличия приподнялся на локтях со своего покрывальца. На его лице застыло туповатое выражение, рассеявшееся с моим появлением. Он будто вздохнул свободней. Я улыбнулась. Мы еще немного позагорали вместе на пляже, потом пошли перекусить. Дело шло к вечеру.
Я сама не заметила, как стала просыпаться в одной постели с Полиной. Мы быстро сблизились. Майкл укладывался в соседней комнате и ухом не вел. Его, кажется, не интересовало, с кем я, что я, - он просто был рядом. Его никто не звал, но он не находил в этом причин беспокойства или дискомфорта. Бывало, он отлучался на час или два по каким-то своим делам, и тогда мне становилось странным не видеть его. Я не спрашивала его, куда он ходил, но специально медлила, если мне самой нужно было покинуть место, где он мог меня найти по возвращению. Это вызывало некоторое неудобство. В конце концов, я решила пустить все на самотек. Учитывая, как все получилось, я перестала думать о нем, как о неотьемлемой части своей жизни. Удивительное дело, но либо он, либо я, - мы всегда находились друг для друга. Я знала, он сбежал из какого-то своего неведомого мне мира. Быть может, он имел работу, семью, какие-то увлечения. Или ему наскучила жизнь сынка богатых родителей, к чему я более всего склонялась. Однако никогда я не пыталась выяснять о его прошлом. Так было бы легче однажды потерять его.
Васе предложили работу на Аляске в качестве ученого специалиста. Сестра поехала с ним, я – с ней, Майкл – со мной.
У Полины были северные славянские корни. Иногда мне казалось, что полярные ветра застряли в ней; завороженные совершенством ее тела, однажды коснувшись, они уже не смогли покинуть его. Состав моей крови представлялся гремучей смесью, где первые места между собой поделили цыгане, евреи, славяне. Во многом, это определяло горячность и непоседливость моей натуры. Полина – моя противоположность. Наш дуэт был бесподобен по силе контраста. Она не посягала на меня словом “люблю”, а я говорила его всем подряд. И всех все устраивало. Все были рады и довольны. Кроме Васи.
Аляска. Она встретила нас в рамках своей сдержанности и равнодушия: не раскрыла объятий, но и не оттолкнула. Я узнавала в ней Полину, изогнувшуюся сейчас под одеялом. О, до чего ж очевидное сходство! Я поднялась со стула, кидая взгляд на развернутую толстую тетрадь, в которой писала только что. Сегодня я изменила своему обычному месту, - той уютной комнатушке, будто бы отгороженной ото всего мира.
В доме стало прохладно. Я накинула дополнительную шерстяную кофту и спустилась на кухню сварить кофе. Боб, домашний наш пес, приподнялся на своем коврике, с любопытством принюхиваясь и приглядываясь к происходящему. Лениво перебирая под увесистой тушей лапами, когти которых ритмично забряцали по деревянному полу, он направился ко мне. Он уже собирался ткнуться влажной мордой в мои колени, но мой воспрещающий взгляд к этому не расположил. С какое-то время он еще помялся в нерешительности и отправился обратно к покинутой подстилке. Старый добрый пес. Он напомнил мне Майкла и связанные с ним сегодняшние события.
- Ты хочешь мужчину? – подсела я днем к Полине.
- К примеру? Майкла?
- Да.
- Мне кажется, мы могли бы разобраться и без тебя.
- Сомневаюсь. Но вопрос не в этом. Хочешь или нет?
- Почему нет.
Я спустилась к Майклу и привела его. Пока я раздевала Полину, он стоял недвижно в проеме двери, не в силах понять, что происходит.
- It’s surprise for u. She is, - пояснила я и поцеловала Полину как шлюху – влажно и по-хозяйски.
- But my baby girl… - оторопело пробормотал Майкл.
- U can take your clothes off, - я водила ладошкой по роскошному женскому телу. – She’s really delicious, isn’t she?
Признаться, меня саму это возбуждало. Я подалась несколь в сторону, когда, уже обнаженный, Майкл встал коленом на кровать и затем с бережностью, какую трудно было ожидать от такого громилы, накрыл прекрасную Полину. Я чувствовала себя случницей породистых собак. Но этому не суждено было долго продлиться.
На порог с грохотом ввалился Вася с винтовкой. Пока он оголтело кричал, что все гады трахают его сестру (кстати, любопытное замечание), я выбила из его рук оружие. До этого, надо сказать, я посещала его с целью принюхаться к настроениям. Он порос в странном мире молчания, скрытности желаний. В него давно закрался червь противоречивых чувств, изъедающий изнутри. Должно было произойти что-то. Мои пальцы впились ему в горло. Я держала его на вытянутой руке, припечатав к стенке. Он еще хрипел, глаза его выражали ужас. Я медленно ослабила хватку. Он сполз вниз и сел в состоянии транса. Я опустилась напротив и стала смотреть ему в глаза. Я долго и тихо говорила с ним. Никто не смел вмешаться. Майкл с Полиной сидели на кровати. Я рассказывала Васе о его прошлом, о его настоящем; о его мире; о том, что никто не мог знать, да и я не вдавалась в это. Я просто говорила об этом. Он слушал и уже без агрессии и раздражения смотрел в мои глаза, которые, - я чувствовала, - были такими, какие я обычно прячу под темные очки. Когда он пришел в себя и спросил, откуда мне известны те или иные подробности его жизни, я ответила: “Некоторые люди просто знают”.
- Я же люблю тебя, помнишь? – добавила я, взяла в ладони его голову и по-матерински поцеловала в переносицу.
- Спасибо, - еле шевеля сухими губами, на одном дыхании, вымолвил он. Я будто впервые услышала это слово, и оно поразило меня неожиданной красотой до глубины души.
Наверное, этот момент перевернул что-то для нас обоих.
Я затушила в пепельнице сигарету, сняла с плиты дымящийся кофе, наполнила им чашку. Достоевский – уникальный писатель. Его можно считать лесбийским из-за преложения сильных волевых качеств на женские образы, слабых и душевных – на мужские; его можно считать непревзойденным в искусстве психологизма, каким пронизаны его творения. Как бы там ни было, за ним навсегда останется одно: “Красота спасет мир”.
Прихлебнув в положении стоя горький напиток, правой рукой достала из заднего кармана штанов игральную карту и кинула ее на стол перед собой. На плантациях кофеина собираю фантазии нервного сердца. Пора в Россию.
Глава 20.
Жертва и ее ответственность.
Леночкины встречи с Таней незаметно приобрели свойство фаталистического характера. Девочка периодически вырывалась со своих выставок в Москву. В их распоряжение предтавлялись две-три недели. Женщина познакомила Леночку с мужем. Иногда они проводили время все вместе, иногда – вдвоем. С самого начала, благодяря уверенности в себе и жизненному опыту, а также слепому обожанию со стороны девочки, Таня быстро вырвалась на доминирующие позиции. Она сделала ее подругой семьи. Леночка все ей позволяла. Она не уставала восхищаться уму, неповторимому обаянию и красоте женщины. Ей казалось, что она мало дает возлюбленной из-за своего творчества и снов. Комплекс вины стал ее неизменным спутником, а Таня, в манере развившейся самости, вскоре отбросила стеснения открыто выражать претензии. Она как будто что-то искала в Леночке и, не находя этого, охватывалась внезапными вспышками гнева и раздражения. “Как можно быть такой тупой?”, - изъявляла она вслед какому-нибудь рассеянному вопросу девочки. Разве можно обижаться на любимого человека? Тем более, на богиню, недосягаемую по силе духа! “Ты когда-нибудь думала о другом, или только о себе? Ты когда-нибудь пыталась понять другого?”, - удивлялась Таня на леночкины попытки внести ясность в их отношения. В атмосфере подавленности леночкины картины стали выходить одна корявее другой. Она сердилась на себя, перечеркивала полотна в бессильной злобе. Когда-то именно любовь к Тане принесла ей вдохновление, породившее настоящие шедевры. И Леночка неотступно верила: лишь если на самом тебе ошейник, достижения имеют смысл. Она считала, что рабство способен воспринять и воспарить в нем только человек с огромной и чистой душой. Неужели она так ошиблась? Но ведь когда-то она точно видела, что может! А теперь вдруг не осталось сил, и она чувствовала и осознавала себя обычной. Это – больнее всего. Ее прошлые просветления в снах, где она видела самого Бога, казались далекой и глупой сказкой; теперь ей снилось другое.
Старик, Сережа и Леночка едут в джипе по африканским сафари. Цель их путешествия дворец в тенистых аллеях оазиса. Бородач сидит за рулем, но скоро его с ними не будет. Она почему-то знает это. Ей показывают фотографию с изображением девушки, про которую говорят, что она – ее. Они подъезжают с восточного фланга дома. Прямо перед ними вид на бассейн. Там стоит самодовольный парень Джой и флиртует с ее девушкой. Леночке сообщают, что он уже готов к сражению, и его банда в сборе. “Зачем это?” – думает девочка, но смиряется с надобностью. Ведь все происходит не по чьей-то воле, а потому что должно. Здесь нет места “хочу”. Леночка берет пистолет и кладет в карман. Она не собирается им пользоваться. К ним присоединяется та девушка, якобы леночкина, хотя они ничего не чувствуют друг к другу; они чужие. Дальше действия опутаны интригами. Проскальзывает смутный сюжет с сейфом. Они взяли в заложники Джоя и остальных его трех сообщников, но почему-то не обезоружили. Старик полагается на личную силу и мудрость. Но учиняет противно этому: он пускает в комнату с сейфом троих парней, хотя достаточно было бы одного. Их тоже трое: старик, Сережа и Леночка. Ее девушки с ними нет, она куда-то пропала. Позже выяснится, что она перешла на сторону врага. А пока Джой ранит в живот старика. Леночка поражается, насколько реальны кровь, свинец и боль. Ее охватывает страх. Старик подтверждает серьезность опасности, говорит, чтоб они уносили ноги. Леночка и Сережа спасаются от нависшей в комнате угрозы и разбегаются в разные стороны. Их вроде не останавливали даже. Леночка прячется под какой-то скамьей в саду. Она лежит между ее ножками и прижимает к груди пистолет. Чуть приподняв голову вдалеке напротив она видит, как Джой милуется с ее девушкой. Ее замечают и начинают стрелять из-за ограды. Она не смеет шевельнуться. От ужаса в ней все сжимается. Пули пролетают прямо над ней, она видит их яростный полет в воздухе. Тут все смолкает. В голове у нее мелькнула мысль о Сереже: как он там? Его, наверное, тоже убьют… Когда она понимает их обреченность в ситуации, сбоку, где ограда совсем близко, подкрадывается один из парней с “пушкой”. Ей не выбраться, и единственное, что она делает, - берет за ножки лавку и использует ее в качестве щита. На этом сон обрывается; она просыпается от адреналина в крови.
Леночке нужно было поделиться с кем-то своими внутренними переживаниями. Она позвонила Сереже. Наверное, только он и мог ее понимать. Они сошлись еще в школе на почве общего увлечения йогой и культурами Востока. Оба в достаточной степени интроверты, они совершали свои маленькие открытия в познании психо-фона, мироздания. Потом судьба немного пораскидала их. У каждого появилась своя личная жизнь, связанные с ней проблемы, взлеты и падения. Однако по-прежнему незримой ниточкой между ними пролегала таинственная связь.
Сережа откликнулся на Леночкино предложение встретиться. Он пришел к ней после работы. Как обычно, они сели на кухне чаи гонять. Леночка рассказала ему о сне.
- Представляешь, у меня было оружие, но мне даже в голову не приходило стрелять, – заключила она.
- Оружие всегда есть. Главное, что внутри... – Сережа отпил чая, и взгляд его по-особенному заблестел. – Сила духа. Моральное превосходство. Будешь трусить и дрожать, как осиновой листок, ничего не выйдет. Ты должна быть уверена в себе, тогда твои действия и инстинкты найдут, как не дать в обиду.
- Знаешь, иногда я так и делаю. Но получается мрак и враждебность. Люди не понимают моих выходок. А через минуту я сама жалею о том, что сказала или сделала. Как-то неправильно все.
- Может, тебе надо перестать притворяться кем-то другим, а стать собой? Ты пытаешься пародировать Таню. Это естесственно, ведь ты в ней души не чаешь…
- А еще я завидую ее друзьям и знакомым. С ними я вижу ее такой, какой когда-то полюбила: милой, внимательной и обворожительной. Но наедине со мной ей это больше не надо.
- Скажи… Вы еще используете принципы садо-мазо в сексе? И ты в роли “нижнего”?
- Да. В основном, да.
Сережа встал у окна и какое-то время молчал, глядя на улицу. Тело его было вытянуто, но хорошо сбито. Это обуславливалось скорее генетически, однако полгода назад он установил еще и походы в спортзал. Леночка любовалась им.
- Мне трудно, конечно, о чем-то судить в этом плане, - продолжил Сережа, садясь обратно за стол. – Но, по-моему, ты слишком далеко ушла от этого мира вообще.
- Да и раньше неблизко. Но не было так тяжело.
- Ты разрушаешь не только стериотипы для себя, но и сами модели восприятия; для остальных - продолжающие жить. В том числе, это проявляется в сексе. Человек – воплощение высшего разума, - он принципиально неуязвим, если сам не подставляет себя под удар.
- А причем здесь секс?
- Ну, специфика секса только следствие в общей системе. Все взаимосвязано.
- Не по душе мне все эти системы…
- Но ты создала именно систему! Ты выбрала человека и построила вокруг него новый мир… А все другие остались жить в старом. И Таня ни в чем не виновата. Тут каждый за себя, детка! – подытожил Сережа.
- Я просто хочу сохранить...
- Что?! Уже давно ничего нет. Ты живешь в несуществующем мире отношений. Это намного хуже любых снов.
Глава 21.
Фокус.
Однако сны тоже чреваты последствиями. Леночка, закрывая дверцу машины у бильярдного клуба, теперь определенно знала, с кем ей пришло время поговорить. Она уже собиралась проследовать внутрь, но остановилась, привлеченная необычным настроением в воздухе. Причудливая картина на горизонте украла небо. Перед ее глазами развернулась россыпь немыслимых оттенков, переливающих один в другой. Лучи заката прорезывались и терялись в клубах облаков, а за ними, внизу, расстелилась туча, представшая сплошной морской волной, нежно-зеленовато-синей, теплой и спокойной. Сверху же царило пожарище, преображающее и ликующее.
Хотя в преддверие Нового года осталось всего несколько дней, асфальт был по-весеннему чист и сух. Снег обнаруживался разве что неприглядными глыбистыми кучками. Воздух, казалось, не принадлежал ни зиме, ни лету, ни весне, ни осени; он пробрался из неизвестных сфер.
Леночка прошла в накуренное помещение. Я стояла, запрокинувшись над столом, ударила кием, черный шар – в лунку.
- Партия, - бросила я оппоненту.
Потирая руки, я обернулась к ней. Я впервые видела ее и, признаться, была впечатлена. Нет, ее нельзя было назвать красавицей, но что-то невинное и неуловимо чувственное в ней буквально приковывало взгляд. Самая опасная стерва – в овечьей шкуре.
- Я ждала тебя, - призналась я.
Она подошла ближе. Мы сели за столик. Я закинула на него ноги, прихлебывая пиво.
- Будешь что-нибудь? – предложила я.
- Ты знаешь меня? – наконец, спросила она.
- И ты – меня. Ты не завсегдатай таких мест. Мы обе знаем о цели твоего визита.
- Меня привел сюда сон.
- Какая разница, что. Хочешь, скажу: я вообще была за сотни миль отсюда.
- Ты, как будто, ненавидишь Это?
Я потерла веки. Мне не приходилось раньше сталкиваться с таким вопросом. Я выпила. Мне нравилось быть, как это называлось там, откуда я приехала, buzz.
- Нет. Не ненавижу. Это есть и все, - отвечала я.
- Я думала о тебе. Мне кажется, у тебя вообще нет чувств.
- Ты ошибаешься, - усмехнулась я. – Но мы же не будем говорить об этом.
- Я не знаю, с чего начать.
- Начни с чего-нибудь, - я смотрела на нее, и мне отчего-то дико захотелось, чтобы она просто расслабилась со мной. Раньше со мной не случалось подобного.
- У меня такая ситуация... – тем временем говорила Лена. – Я потерялась...
Долгие десять минут она рассказывала мне что-то. Я ее не слушала.
Я сжала губы, поднялась, накинула косуху, что висела на спинке стула. Она остановила свои речи и наблюдала за мной.
- Я жду тебя, - произнесла я.
Она оделась.
- Есть одно выражение, - говорила я по пути. – Tunnel vision. Оно обозначает примерно то, что в путине обстоятельств ты не можешь увидеть целиком картину. Ты смотришь линейно, тебя пугают разные тени. Тоннельная видимость, видение. Ты не можешь осмотреться вокруг.
Мы оказались на улице. Темнело. Закат тонул в мире. Я подвела ее к перекрестку. Заполоненное серостью небо вершило водоворот снежинок над нами.
- Видишь? – сказала я, запрокидывая голову. – Глубоко, не правда ли? Это – сила. И теперь посмотри на дороги. Обычно выбирают одну и идут. Но кто скажет, какая лучше и куда она тебя приведет? Когда-то давно я осталась на перекрестке. Я нашла в нем себя. Куда бы я не направилась по жизни, я всегда свободна, ведь на самом деле принадлежу Этому, - я сделала жест, будто сую чашу в воздухе вверх, потом показала на какого-то прохожего на противоположной стороне улицы: – Видишь его? Если тебя тянет к нему и ты присоединишься к его пути, ты никогда не увидишь Перекрестка, сколько б раз вы его вместе не проходили.
- А как же Чувство?
- Чувство? Вот же оно! – мы вновь запрокинули головы навстречу спускающихся на нас бесчисленным полчищем снежинкам.
Мы стояли на перекрестке и смотрели в Небо. Я взяла ее за руку. Она не отдернула ее. Я взглянула ей в лицо, и во мне что-то зазывно зашевелилось. “Неизбежность”, - подумала я. Она обернулась ко мне, и ее глаза окунулись в мои.
- Неизбежность, - словно повторила она за мной и продолжила: – Так вот суть этой неизбежности.
- Какая? – спросила я, потому что меня это действительно интересовало.
- Суть неизбежности последнего шага.
Я отпустила ее руку и протянула в ладошках две игральные карты. На одной – шестерка черв, на второй – пик.
- Выбери. Червы значат человеческую природу с его чувствами, пики – путь избранного, открытого знанию.
- Червы.
Я выкинула на дорогу червы и дала ей пики, обернувшиеся джокером.
- Но я выбрала другое, - сказала Леночка.
- Ага. Но ты ведь получила больше.
- Это вроде взятки?
- Это политика. А она всегда грязная.
- Но джокер может обозначать любую карту из колоды, - заметила Леночка.
- Попробуй преврати.
Леночка кинула взгляд на карту, которая уже вновь отобразилась пиками. Я улыбнулась.
- Вот так, - пояснила я. – Без преувеличений или ложной скромности.
- Но я выбрала червы.
- Но иначе ты не увидела б фокуса. Я же говорю, политика – грязное дело. И она состоит на чьих-то интересах.
- Ты цинична.
- А у меня был выбор?
- Неизбежность...
- Неизбежность.
- Я тоже хочу показать тебе фокус, - сказала Леночка.
- Покажи, - согласилась я.
Мы неспешно ступали бок-о-бок по припорошенному снегом асфальту. Лена прервала наш ход и встала передо мной. Она раздвинула изображаемую тугую ткань невидимого кокона вокруг меня, переступила в него и задернула за собой. Держа руки за спиной, она почти прижалась ко мне.
- Вот тут тепло, - довольно заключила Леночка.
И я почувствовала это в мгновении ее близости.
Глава 22.
Мир.
Предстоящий Новый год числился третьим после Леночкиного успеха в художественной сфере. Леночкины родители развелись. Отец уехал в Германию и благополучно там устроился, частично за счет дочки. Мать перебралась в Амстердам к своему брату, который имигрировал туда уже более десяти лет. Она начала курить, рефлексивно впала в синдром второй молодости.
Леночка сидела в объятиях Сережи и смотрела на высокую украшенную елку. Рафаэль был фейерверком деятельности и сновал без устали по квартире, отдавая спешные распоряжения то тому, то другому. К празднику собралось человек десять. Леночка и сама участвовала в приготовлениях оливье и других салатов; только сейчас пристроилась на плече друга отдохнуть.
Все уже за столом, часы бьют двенадцать. Бурные выкрикивания тостов и чокания. Все улыбаются. Рафаэль встает с места и просит минуточку внимания и тишины. Он произносит воодушевленную и даже элегантную, если можно так выразиться, речь, вследствие которой предлагает Леночке выйти за него. В этот самый момент в комнату врывается темноволосая девушка с двумя парнями, один из которых даже не поместился в проеме. Она запрокидывает в себя шампанское из бокала и обводит всех уже немного мутным взором. Я стояла в своем длинном черном кожаном пальто, или плаще (не знаю, как назвать), волосы мои сильно отрасли, ноги в высоких сапогах, доходящие до колена, под ними колготки сеткой; я в короткой юбке и кофте – черных, без затей.
- Ребята, а че притихли-то? Новый год же! – недоуменно вскрикнул Ваня, расставив руки.
- Прямо на ухо! - уклонилась Наташа.
Леночка соскочила с места и начала представлять новую гостью. Все снова завертелось. Рафаэля с его речью уже все забыли, а набросились пить и веселиться.
Наташа вспрыгнула на подоконник и оседлала его, перекинув одну ногу в открытое окно, устремив взгляд на улицу. Майкл присоединился к столу. Ему налили водки.
- Вань, будь добр, принеси выпить, - подала она голос.
Ваня оторвался от созерцания очередной Леночкиной картины на стене.
- Ты же знаешь, милая, все услуги платные.
- Хам какой. Я ведь могу поведать миру, что ты одеваешься в женское.
Майкл посмотрел на нее с вопросом. Он плохо понимал русский. Наташа показала ему знаком, чтобы налил ей бокал. Он быстро притянул ей чей-то чужой.
- Ага, если считать женским то, что обычно носишь ты, - язвил Ваня еще издали, но уже направлялся в ее сторону с бутылкой шампанского.
- Это целый мир... – заметил он, подойдя.
- Что? – она осушила бокал и подала его Ване взамен на бутылку.
- Ее картины.
- Ага, у всех нас мир.
- Нет, - хитро прищурился из-под очков Ваня, - У всех нас война.
К ним подошла Леночка.
- Хотя я и пригласила тебя, уже не ожидала увидеть, - сказала она.
- Ты мне не рада?
- Ты нас не познакомишь? – встрял Ваня.
Я представила их друг другу.
- А кто тот? – спросила Леночка про Майкла.
- Это ее большой пес, - сказал Ваня. – Сувенир из США. Ладно... Оставляю вас, - ретировался он от моего взгляда.
Я соскочила с подоконника и взяла Леночку за руку.
- Пойдем отсюда.
Мы попали в пустую комнату, и я прямо на пороге сделала то, зачем пришла. Я обняла ее сзади, прижалась к ней, вдыхая запах. Я горела. Мне казалось, я никогда не испытывала такой мягкости в самой себе. Неколебимый стержень моей натуры вдруг начал таять и изгибаться; я теряла почву под ногами, точнее, - себя. И я отказывалась совладать с желанием отдаваться этому внутреннему томительному жжению, зову. Леночка развернулась ко мне. Она смотрела на меня такими волнующими и родными глазами, что у меня подогнулись колени. Я увлекла ее на кровать. Она оказалась сверху, я лежала перед ней открытая и податливая. Она провела по моему лицу кончиками пальцев. Она наклонилась совсем близко, прошлась щекой по моей. Я тяжко задышала. Сколько ж длилось это мгновение? Я поняла. Я не боялась ничего в этой жизни; я боялась маленькую девочку, которую даже не видно с луны.
Комната осветилась. На пороге стоял Ваня.
- Наташа... – тихо проговорил он. – Надо тебя на минутку.
- Я занята. Ты не видишь?
- Надо, Наташа.
Глава 23.
Война.
Ваня привел меня к другой комнате и встал у двери.
- Тебя кое-кто ждет там, - сказал он.
Я смерила его взглядом и вошла. Передо мной сверкнуло чье-то дуло, и мое не замедлило взметнуться из-за пояса. Отточенные рефлексы. Мы стояли, держа в вытянутых руках пистолеты, целя прямо в голову, и смотрели друг другу в глаза.
- Света, - начала я. – Ты очень изменилась.
- Черт бы тебя побрал, Наташа!
Я будто видела все со стороны. Ты смотришь в свои дымящиеся глаза, ты слушаешь эхо собственного сердца.
- Он давно меня побрал. Знакомая пушечка у тебя в руках, - это была та, из которой я однажды убила. – Ваня дал?
- Сама взяла.
- Брось, Света, эту бяку. Мы же взрослые люди.
- Ты никогда не повзрослеешь. Кого ты из себя возомнила?
Я опустила свою и села в кресло.
- Поговорим нормально, - предложила я. – Новый год. Мы обе немного поддаты. Что ты хочешь доказать с этой пушкой?
- Подними! – махнула она своей. – Подними и говори.
- Стреляй, - парировала я. Потому что одичала в своем одиночестве умирать.
- Я раковый больной, мне нечего терять! Мне нечего терять в той жизни, которую ты сделала для меня.
- А я мертва, мне тем более нечего терять.
- Ты просто мразь! – крикнула она.
- Прибереги грязные ругательства для постели.
- Что ты в ней нашла?
- В ком? – удивилась я.
- В Лене. Она ж ленивая и думает только о себе. Я сразу поняла, что с такой каши не сваришь. Она даже лизать нормально не будет, если не отстежешь ремнем. Кстати, ее это возбуждает. Она не может по-другому.
- Если б любила, нашла способ разогреть.
- А кто сказал, что я ее люблю? Пускай сама разгорячается. Кто я для нее? Служанка, что ли?
- Так-то ты это и понимаешь. А вот ее понять не можешь.
- Ее это возбуждает! Она сама хочет так. Я ее знаю несколько лет; ты, в лучшем случае, пару часов. Она закопана в своих мирах, ей нет дела ни до кого.
- Ты ошибаешься, - склонила я голову на бок. – Кого ты изображаешь с этой пушкой наперевес? Меня, Света?
- Я и есть ты. Ты во мне с того самого дня.
- Да... – вздохнула я. - Ты никогда не верила, Света.
- Ты представить себе не можешь, что я тогда пережила! Меня откинуло на пол. Вокруг меня была бездна, ждущая меня к себе. Я боялась сделать шаг, потому что пропасть была повсюду! Я лежала на полу, не в силах двинуться с места, и просто рыдала, разрываясь от страха и горя. Но разве ты можешь понять это? У тебя каменное сердце, тебе на всех наплевать! Ты ни разу не подумала обо мне. Ты была жива все это время... Господи, ты была жива и ни разу не объявилась!... Теперь ты умрешь, Наташа. Со всем будет покончено раз и навсегда.
- Нельзя запугать смертью того, кто уже мертв, - сказала я и сделала к ней шаг. Ты не имеешь права ошибаться и – думать; думать – значит, ошибаться.
- Я мертва вместе с тобой. С того самого дня. Я нашла продолжение тебя в себе. Теперь ты можешь полюбоваться в свое зеркало, прежде чем я нажму на курок. Полюбуйся, что ты сделала.
- Ты забываешь, - я стояла под ее прицелом и смотрела ей в глаза. – Если ты была мной, ты бы НИКОГДА не жила кем-то другим. А то, что ты здесь, говорит об обратном. Кого ты пыталась сделать из Леночки? Себя? Или третью меня?
- Сейчас я, это я, и я пришла отомстить. За свою разрушенную жизнь.
Я схватила за дуло и вывернула его из ее рук. Пистолет выстрелил. Пуля попала в стену и рекошетом, - в сторону. Я уже и забыла, что могут быть бетонные перегородки между комнат. Я держала дымящееся оружие.
- Та Света, которую знала я, никогда бы не пришла мстить. Если тебе и надо кого-то винить в чем-то, так только себя. Запомни это.
На выстрел сбежались гости. Ваня уже не смог сдерживать их волну. Леночка прососалась между зрителями и оказалась в комнате.
- Таня?! – чуть не поперхнулась она. – Что ты тут делаешь? Ты же уехала!
- Таня... – усмехнулась я на Свету. – Куда это ты уехала?
Леночка переводила взгляд то на меня, то на нее. Я поставила пистолет на предохранитель и откинула его на кресло к своему.
- Что вы тут делали? – потребовала ответа Леночка.
- Говорили, - сказала я.
- Не верь ей!... – вмешалась Света, и боль разрезала ее голос. Она пробилась сквозь толпу и удалилась в неизвестном направлении.
Леночка пару секунд стояла в замешательстве.
- Говорили? – недоверчиво сказала она. – Я и смотрю, как вы говорили...
Она ринулась за Таней.
- Лена!... – позвала я.
Она обернулась.
- Я не ожидала от тебя... – бросила она напоследок.
Я не успела ответить.
Глава 24.
Солидарность – ступень легитимности.
Я сидела за письменным столом все в той же комнате и смотрела себе на руки. Толпа рассосалась. Я была одна. В комнату вошел Ваня. Он молча встал у окна.
- Ваня, - процедила я. – Какого хрена все это?
- У нее рак... Я недавно узнал об этом. Она имела право встретится с тобой.
- А кто ты такой, чтобы принимать решения, к которым не имеешь никакого отношения?
- Ты даже не осознаешь, что делаешь с людьми. Ты говоришь: я мертва, и мне нет дела до остального. Ты приходишь, вкрадываешься в души. Кто на это тебе дал право? Кто ты такая?
- Ваня, - проговорила я. – Знаешь, чем отличаются люди от животных? Тем, что последние не болаболят попусту и не всаживают потом нож в спину. Они просто живут. Твой поступок я могу расценивать не иначе, как предательство. Умник, тоже мне, нашелся. Дай я сейчас Свете хоть шанс, прояви я слабину, она, не задумываясь, нажала б на курок! Но сначала она должна была высказаться.
- О чем ты говоришь? Она не такая. И потом, она слаба. Она раковый больной!
- Не такая? Да она считает себя мной! Ты знал об этом?
Ваня промолчал.
- Кто ее муж? – спросила я. – Где он? Почему не следит за ней? Все можно повернуть, и болезнь в том числе.
- А ты знакома с ее мужем...
- Да? Интересно, кто же это?
- Костя.
- У-у, как все переплетается... - протянула я и потерла лицо ладошками; я вспомнила леночкины прикосновения... – Тогда все, действительно, безнадежно. А Настя где? Тоже замуж выскочила?
- Нет, она у нас свободолюбивая пташка. Живет с хахолем, но о свадьбе не думает.
- Чем она занимается?
- Психологическая практика. Что же еще можно было ожидать?
- Она в Москве? Дай мне ее телефон или адрес.
- Да, она тут, - он достал из бумажника ее визитку. – Перепиши.
Я оторвала кусочек бумаги из какой-то леночкиной тетрадки со стола и стала записывать.
- Хочешь с ней повидаться? – поинтересовался Ваня.
- Если ты в самом деле думал о Свете, ты бы не занимался таким бредом, как сегодня, а нашел бы способ другой помощи.
- Не ожидал от тебя. Зачем тебе это?
- Помнишь, ты сегодня сказал, что у всех нас война? Я никогда не любила основополагающих истин; я всегда стремилась доказать обратное.
- Все-таки мое деяние пошло на пользу, - попытался оправдать себя Ваня.
- Не обольщайся. Можно было по-другому. Только ты даже не заблагорассудил разуть глаза.
Если честно, меня просто прижали к стенке, и я вынуждена была пойти на добро. Все это не имеет значения, когда нет привязок. Я точно также, как всегда, могла сбежать и закрыть за собой дверь. Делайте, что хотите, но без меня: беситесь, проклинайте, - я буду далеко. Шантаж только тогда имеет силу, когда есть обратная связь. Оборви ее, и ты свободен. Но впервые я не хотела уходить. Я пришла к Леночке, и я буду с ней. Даже, если мне придется распутать и развязать все узлы ее прошлого; да и своего... Я делала это не для нее; я делала это для себя.
- Я не прошу прощения, - сказал Ваня.
- И не надо, - ответила я. – Просить прощения ты можешь лишь за то, что ты есть. Никак иначе. Не проси, но и не требуй этого от других.
Он собрался уходить.
- Эй, - окликнула его я. – Я тебя люблю. Несмотря ни на что.
- Я тоже, - ответил Ваня уже в дверях. – Это, скорее, мой крест... Когда кажется совсем невозможным, я люблю тебя все больше.
- Люди сами делают, или хотят что-то невозможным. Часто это далеко заводит, и они уже сами ничего не знают. Уйди от этой плоскости.
Я говорила про его поступок и его причины. Самые беспощадные и жестокие испытатели тебя на прочность, - влюбленные, но мучающиеся от этого. Они готовы втоптать тебя в землю, и смотреть, что ты будешь с этим делать. Если повезет, они увидят тебя жалкой. Но главным остается момент переступления через внутренний барьер, отделяющий верность чувству и предательство.
- Да... Ты поняла, что я хотел сказать.
- Мы же всегда понимали друг друга.
Глава 25.
Переоцени или умри.
Мы встретились с Настей в ресторане. Она опоздала минут на десять. Она двигалась ко мне, полная утонченности и самообладания.
- Ба! Какая ты!... – восхитилась я, когда она усаживалась напротив. – Шикарная сучка, - добавила я почти без отступления.
- Сучка? – уточнила она.
- Разве кобель?
Она приложила пару пальцев над бровями и тут же отставила их.
- Ах, да, я и забыла, с кем говорю, - улыбнулась она. – Ты в своей манере.
- Ты тоже, - скорее, похвалила я. – Только повзрослела, налилась женственностью, и еще более неприступна.
- А раньше я была неженственна?
- Лицо было несколько мягче, - пояснила я. – Еще хранило отпечаток юношеской припухлости. Да и подростковая неуклюжесть, нет-нет, да просачивалась.
- Ну, хоть теперь это в прошлом, - согласилась Настя.
К нам подошел официант. Мы сделали заказ и завели беседу о жизни. Через некоторое время принесли блюда, и мы принялись за ужин.
- Столько лет, - проговорила Настя. – Странно теперь тебя видеть. Конечно, в положительном смысле.
- А чего б не видеть? – невозмутимо отозвалась я над тарелкой и, подняв голову и прижимая кончиком салфетки уголки губ, спросила: - Что ты знаешь о раке?
- Рак? Злокачественная опухоль?
- Не знаю.
- Ну, если рак, то злокачественная, - растолковала она, по-дружески усмехнувшись моей неграмотности.
- Так что ты о нем знаешь? Я слышала, какой-то ваш профессор толкнул теорию, что все болезни вроде программы самоуничтожения, самоликвидации. Мол, не переоценишь ценности, - каюк. Хотя русские чего только не придумают.
- Ну, это что-то из области нетрадиционной медицины, - заметила Настя. – Один будет пить мочу и выздоровеет, другой, – хоть тоннами глуши, - нет. Все это бездоказательно. Одно могу сказать, рак сейчас лечится. Облучение, хирургическое вмешательство... В общем, комплексная терапия.
- Забавно.
- А что? Кто-то заболел?
- Да тут передо мной драму поставили. С участием Вани.
- Ваня? О, в своем репертуаре. Ну, уж он-то точно в курсе о новинках прогресса. А почему ты обратилась ко мне?
- У меня всегда было чувство, что всякую болезнь можно обмануть. Как бы психологически. По твоей специфике, - вставила я. – К примеру, у меня часто болит голова.
- Стресс?
- Не важно. Я просто притворяюсь спящей. Боль проходит.
- Как это, - притворяешься спящей?
- Вроде как лисы на дороге, или заяц в когтях у хищника. Из сказок еще помнится. Просто расслабляюсь, отстраняюсь от этого, говорю, что мне ничто не угрожает.
- Релаксация, самогипноз, - определила Настя. – Ты весь мир готова обмануть, лишь бы шкурку сберечь нетронутой.
- Ты считаешь меня антисоциальной?
- Если б не было антисоциальности, не родилось бы гениев, - констатировала Настя. – Никогда не слышала: Ломброзо, Гениальность и помешателство? Почитай.
- Ты относишь меня ко второму? – ухмыльнулась я и, не дожидаясь ответа, задала более важный вопрос: - Ты знакома с техникой гипноза?
- Если и да, на тебя он точно не подействует. Я считаю тебя абсолютно негипнабельной. Даже удивительно, что кто-то, по твоему выражению, смог разыграть перед тобой драму.
- Я завернула лавочку. Дело не в этом. Мне нужен специалист по части внушения. Не для себя. Тебе известен какой-нибудь чудесник?
- А что нужно?
- Грубо говоря, развернуть взгляд человека на сто восемьдесят.
- Ты это в состоянии сделать сама.
- Ты исключительно щедра на комплименты, но мне надо именно кого-то другого.
Я расписала в общих чертах ситуацию.
- Да уж, влипла ты, голубушка, - заметила Настя. – Затея неслыханная, но у меня есть кое-кто на примете.
Глава 26.
Игры людей.
Я никогда не любила игры людей. Долгие разговоры, печальные сенсации. Все это душевно изматывает. То же самое я чувствовала после встречи с Настей. Казалось, проблема была решена. По крайней мере, я сделала все, что в моих силах. Я позвонила Ване и предупредила о человеке, которого он должен будет привести к Свете. Положила трубку. Представила себе этого человека, который, точно также, как я, сделает все, что будет в его силах и компетенции. С досады я ударила по телефону. На шум из комнаты выглянул Майкл, как всегда, с немым вопросом на лице.
- That’s OK, - отпустила я его.
Я села в коридоре на пол и закурила. Бред. Везде и всюду бред. История со Светой из красивой истории, которую можно рассказать детям, обернулась настоящим кошмаром. Или я, вопреки себе, принимала все близко к сердцу. Я знала, чем дальше учавствуешь, тем больше тебя втягивает. Я всегда бежала; теперь – не могла.
Я подняла трубку и набрала леночкин номер. В наш первый день она оставила мне его вместе с адресом. Это было насчет Нового года. Сейчас я звонила договориться о встрече. Мы поболтали минут десять. Тон у нее был не слишком-то располагающим, но ответ дала положительный.
На следующий день мы увиделись. Сналету она предупредила, что у нее мало времени.
- Ты не могла отложить дел, или назначить другой день, коли они срочные? – удивилась я.
- Чего ты хочешь? – спросила она.
- Я бы ответила, если немного энтузиазма добавить тебе в голос, - сказала я.
- Таня ведь это Света?
- Да, Света. Та самая Света...
- Ты до сих пор любишь ее?...
- С чего ты взяла?
- Она моя. Она забыла о тебе и не хочет вспоминать. Зачем ты появилась в ее жизни опять? Зачем ты использовала меня для этого? Зачем... Мы вместе, слышишь? То было прошлое, теперь она со мной, ясно?
- Что-то раньше ты об этом не говорила...
- Минутная слабость! Ты что, подумала... – она сверкнула глазами.
- Лена! – не выдержала я и сорвалась на крик. – Очнись, девочка! Неужели ты не видишь ничего вокруг? Неужели ты не видишь...
Я замолчала. Ком подступил к горлу. Слезы накатили на глаза. Я не знала их вкуса после того избиения двумя парнями у подъезда в далеком детстве. Я не боялась ничего на свете; я боялась не умеющую взрослеть девочку, которая ничего не видит со своей луны. Мне было больно. Самое бесовское в этой ситуации было то, что она ревновала Свету ко мне. Свету, а не меня. Я поднялась и вышла. Никто не должен видеть моих слез.
Я не любила игры людей; я их ненавидела.
| | |
| |
