| Литературное общество Ingenia: Юрий Фаев - Воин (часть 4) | | Воин (часть 4) | | Он пошевелил уцелевшей рукой, та пока еще слушала его. Надо было вытянуть из нее иглу капельницы, через которую просачивалась в него жизнь.
Он согнул в локте руку и пошевелил пальцами. На них лопнул ссохшийся панцирь крови, его маленькие кусочки посыпались на ладонь. Из-под наполовину сорванных ногтей показались алые капли, они быстро вырастали и вскоре одна за другой начали срываться вниз, сбегая по пальцам и наполняя кровью выросшие на ладони складки.
Чуть повернув руку, он легким осторожным движением стряхнул с нее кровь и вытер ладонь о край куртки. Очнувшись после взрыва, он застегнул куртку, чтобы по пути назад не растерять половину себя, а сейчас вот она опять была расстегнута, и он мог видеть торчащие сломанными клыками ребра, которые сжали со всех сторон его вздрагивающее сердце.
По-видимому, доктор расстегнул куртку. Да, точно это был он, ему, как и всем остальным докторам, как каждому, к кому воин попадал в поле зрения, не терпелось заглянуть внутрь. Только вот он не лез в мозги, как делали это другие, не пытался понять необъяснимое, как делали это третьи. Он просто решил заглянуть внутрь, возможно надеясь увидеть там сложный механизм, кучу проводов и треснувших плат с перегоревшими микросхемами. Наверное, он был разочарован, расстегнув куртку.
Воин улыбнулся, как мог, одной половинкой рта. Больше он не позволит никому копаться в нем, и вообще будет разговаривать только с одним доктором, который расскажет ему все. А иначе... Нет, он сумеет сделать так, чтобы доктор объяснил ему кое-какие непонятные вещи и дал ответ на те вопросы, которые остались за кругом, по которому долгие недели его водили, как маленького, заставляя заучивать ответы.
Все, больше никаких докторов. Только один и точка.
А пока надо застегнуть куртку обратно. Или еще лучше зашить ее, прежде подшив полы к краям разошедшейся на животе и груди кожи. Где-то тут должны быть нитки и кривые медицинские иглы с двумя острыми концами. Надо поискать.
Но прежде всего надо освободиться от капельницы. Ощущение жжения и покалывания в венах становилось невыносимым.
Он потянулся к трубке капельницы, когда услышал за дверью какие-то шаги. Через мгновение слух уловил голоса. Два голоса, один из которых принадлежал доктору. Положив руку обратно на кушетку, солдат прислушался.
И впервые по-настоящему понял, что не знает, где находится. Он приполз к зданию, которое в темноте ночи казалось таким же огромным, как само небо; его внесли по ступеням... потом несколько длинных коридоров или, быть может, это был один коридор, причудливо изгибающийся в теле здания... он видел двери и пытался что-то запомнить, уцепиться памятью хотя бы за цифры, выведенные на дверях темной краской, но у него ничего не получилось, и потому в памяти остались лишь бессвязные обрывки... ночь, темнота, потом тусклый свет коридора с десятком /сотней или, чем черт не шутит, тысячей/ дверей, его внесли в небольшую комнату, положили на кушетку, вставили в вену иглу... потом все исчезло. Все ушли, погасив свет и оставив его одного.
Но где?
Шаги приближались. Он даже мог уже различить их. Тяжелые, размашистые, отмеривающие по меньшей мере за один раз метр, принадлежали скорее всего доктору. За его широкой поступью спешили еще одни - более короткие, но такие же звучные, сопровождаемые легким поскрипыванием подошв армейских ботинок.
Военный? Никаких военных, так же как и никаких докторов, кроме одного. Того, которого зовут Валерий Анатольевич Корш. Он видел его и не перепутает ни с кем другим, будь тот хоть в трижды белом халате.
Он посмотрел на небольшой просвет между дверью и полом. Свет вздрогнул и запрыгал в проеме - две пары ног топтали его и затем остановились. Остановились за дверью.
- Только посмотреть, сержант, да? - услышал солдат голос доктора. Он не ошибся, с доктором был военный. Сержант. И что тому понадобилось? Что ему надо посмотреть?
- Да, - сказал знакомый голос.
- И ни шагу за порог, - говорил доктор. - Смотри.
Дверь открылась. Свет, несильный, но все же не слишком приятный привыкшему к темноте глазу, ворвался через дверной проем. Воин инстинктивно перевел взгляд на потолок и стал неотрывно смотреть на него, изучая проступившие от влаги на побелке темные пятна.
И еще он слушал, стараясь уловить любой звук, который долетит до него из-за двери.
Некоторое время ничто не нарушало тишину. Она долгое время хранила спокойствие, а потом не выдержала. И начала звенеть. Сначала тихо, так что этого можно было не замечать, ну а потом все громче и громче. Он слышал уже, как в этом напряженном звоне начали рождаться причудливые звуки, когда первым заговорил доктор:
- Ну как, сержант, посмотрели? - оборвал он этот звон. – Видели когда-нибудь что-нибудь такое?...
Он слушал их разговор, стараясь не пропустить ни слова. Это было трудно, потому что доктор отошел куда-то от двери и голос его стал неразборчив.
Потом они вновь замолчали, и вновь появился этот невыносимый звон тишины. Он перевел взгляд с серого потолка в сторону дверного проема, надеясь никого там не увидеть. Но ошибся.
Сержант все еще стоял там и смотрел на него. Бледное лицо с растерянным выражением и подрагивающий уголок губ. Сержант вздрогнул, когда их взгляды столкнулись. Уголок губ прыгнул сильнее прежнего и замер, нервно растянув губы; ноздри раздулись и остались в таком положении.
Несколько секунд он пытался что-то произнести, но никак не мог совладать с собой. Только вздрагивал под левым глазом нерв, пытаясь выровнять перекосившееся лицо.
- Он жив, - выдохнул сержант. - Эй, он...
Он вернулся взглядом обратно к серому потолку. Спокойно. Только спокойно. Скорее всего, доктор не поверит ему. Он пошлет этого глупого тупого сержанта ко всем чертям и не поверит. Надо только ничем не выдать себя больше. Поэтому спокойно.
Он больше не слушал их разговор. Он только понял, что доктор не собирается входить сюда. Если бы он хотел войти, то сделал бы это сразу, а так что-то держало его за порогом. Держало, и, возможно, не пускало.
Он успокоился только тогда, когда закрылась дверь, и доктор увел сержанта обратно туда, откуда они пришли. Робкий свет вновь вытянулся под дверью ровной полосой. Темнота снова воцарилась в операционной, но только более темная, чем прежде, так что к ней надо будет вновь привыкать. И он опять остался один.
Но где?
Он дотянулся до капельницы и потянул за трубку. Игла задвигалась в руке, но не вышла из нее, ее держала на кисти клейкая лента пластыря.
Он рванул капельницу изо всех сил. Все сто грамм живой влаги в перевернутой вверх дном бутылочке заволновались, закачался, ища равновесие, на своей единственной тонкой ноге штатив. Солдат отбросил от себя тонкую трубку капельницы. Ему удалось освободиться от нее, только вот игла осталась где-то под пластырем.
Следующее, что он сделал, застегнул бушлат. Повозится пришлось только с первыми двумя петлями, особенно с первой. Живот распирало, он никак не хотел быть вновь стянут. Но грубой силе пришлось подчиниться.
Ухватившись за край кушетки, солдат сел. Вся тяжесть внутренностей сместилась вниз, сердце жалобно забилось в груди. Он подождал, пока оно успокоится и осмотрелся.
Слева от кушетки негромко гудел энцифаллограф, светящаяся точка рисовала на нем безнадежную прямую. Справа в отдалении стоял столик, под накрывающей его тканью лежали медицинские инструменты. Этот столик был на колесиках. Как раз то, что надо, подумал солдат.
Он пододвинул к себе штатив капельницы, снял с него бутылку и поставил ее под кушетку. Там ей будет самое место, с помощью штатива он дотянулся до столика, зацепился за его тонкую металлическую ножку и потянул к себе.
Под материалом недовольно звякнули инструменты, им вторили металлическим звоном стоящие на нижней полке ванночки. В тишине все это прозвучало довольно громко, и солдат на некоторое время замер, слушая тишину, в которой призраком растворился звон. Кажется, он никого не побеспокоил, и, кажется, никого, кто мог бы забить в случае чего тревогу, рядом не было.
Он подтянул к себе столик, оставил штатив и поднял материал. Под ним действительно лежали инструменты и еще несколько ванночек для их кипячения. Все это он снял со столика, переложив на кушетку.
Прежде чем заняться погрузкой своего тела на столик, он взял скальпель и отрезал пустую левую штанину, остаток он пережал зажимом. Еще одним он прикрепил к карману рукав с перебитой рукой. Сейчас эти два зажима были похожи на украшения. Довольно увесистые украшения. Он невесело улыбнулся, насколько позволяло улыбнуться ему изуродованное лицо.
- Ты как новогодняя елка, - проговорил он негромко. И вновь усмехнулся. - Раз, два, три, елочка гори! - Он стукнул пальцем по повисшему на кармане зажиму. - Не хочешь... Ну и не очень-то хотелось.
Он подтянул столик поближе к кушетке и развернул его широкой стороной к себе.
- Ладно, красавица, хватит прихорашиваться, - вздохнул он. - Надо как-то шевелиться.
Оказаться наверху столика, о который нельзя было опереться, потому что его колеса легко скользили по кафельным плиткам пола, было не просто. Особенно когда можешь помочь себе только одной рукой, особенно когда все время мешается перебитая нога и живот, с которым надо бы обращаться бережно, иначе он грозится устроить такое, что будет, пожалуй, похуже грыжи или вскрывшегося аппендикса.
Однако ему удалось водрузить себя наверх. Он уткнулся лицом в холодный, как лед, полиэтилен, которым была обтянута верхняя полка, и дал себе несколько минут отдыха. И стал думать что делать дальше.
Он собирался отправиться за дверь операционной. Куда? Он не знал. Зачем? Он тоже определенно не мог ответить, хотя, наверное, ему хотелось все же узнать, где он находится. Потом он вернется и закроется в операционной. Он впустит сюда только одного человека, и будет разговаривать только с ним.
Это он решил твердо.
Отдышавшись, он попытался придать своему телу более удобное положение - сейчас он лежал животом на столе, будто приготовленная к разделке рыба, а это не очень удобная поза, - но у него ничего не вышло. Мешала нога. Правая нога, свешивающаяся вниз. Если он начнет подниматься, то она просто перевесит, и тогда он либо опрокинет шаткий столик, либо упадет сам. Так или иначе, он но рисковал оказаться на полу.
Он смотрел вниз на плитки. Белые плитки, они, видимо, еще холоднее, чем этот толстый полиэтилен, которым была обтянута верхняя полка. Ему не хотелось оказаться на них. Он представил, как он будет выглядеть, когда придет врач. Вряд ли с ним станут долго возиться, а тем более выслушивать какие-либо требования, да и предъявлять их будет более чем смешно.
Он смотрел вниз и представлял, как его, беспомощного и вяло сопротивляющегося, уложат обратно на кушетку, вставят капельницу, прежде вынув иглу из кисти и сменив бутылочку, и жизнь капля за каплей вновь побежит в него. А у изголовья будет слабо попискивать аппарат, на котором светящаяся точка нарисует рваную синусоиду.
Тогда он ничего уже не сможет сделать. Придется подчиниться. А когда приедет Корш, на вопросы будет отвечать он - 89А-6.
- Нет, - он сжал зубы. - Не за этим я выбрался сюда.
Он дотянулся рукой до ноги, схватился за брючину и поднял ее с пола. Столик под ним мелко задрожал, протестуя против такой тяжести... Колесики развернулись на месте, пружиня под изогнувшимися ножками. Он схватил зубами полиэтилен, чтобы удержаться, когда рука, дернув брючину вверх и подбросив чуть ногу, ухватилась за лодыжку.
Столик развернуло на месте. Его маленькие колесики отсчитали несколько рядов плиток и замерли, попав в очередное углубление между ними. Тонкие хромированные ножки дрожали, так, наверное, подгибаются задние ноги у молодого скакуна под непосильным грузом. На болтах, которыми крепилась к ножкам нижняя полка, помутнело и растрескалось хромовое покрытие, но резьба еще могла держать нагрузку.
На полиэтилен с губ сорвались струйки крови. Бушлат в области живота вновь стал намокать, там уже противно, чавкала влага. Сердце молило в груди о пощаде...
Он видел поле. На нем лежала тьма. Он оторвал голову от земли, вырвав из нее кусок дерна, пахнущий сгоревшим порохом и кровью. Он прополз уже десяток метров, оставив где-то за собой оторванную ногу, которую вытянуло из левой штанины, когда та зацепилась за что-то. Он слышал негромкий писк /удовлетворенный и потому негромкий писк фасолин), и эти звуки все еще окружали его, они были вокруг и даже под ним, когда он проползал над минами, приминая над ними землю. Они не взрывались, они только слабо попискивали, насмехаясь над ним. Пройдет немало времени, думал он, прежде чем утихнут эти звуки, и еще больше, прежде чем исчезнут совсем. Но когда-нибудь он оставит их позади, как оставил лежать где-то свою ногу.
А пока надо было двигаться вперед. Он вытянул перед собой руку, пальцы вжались в землю, вырыли неглубокие ямки, смешав пыль с кровью, и в сотый раз взмолились о пощаде, когда он подтянул свое тело вперед.
А маленькие фасолины тихо засмеялись, наблюдая за его отчаянными попытками...
Лежа на столике, он потянул ногу к себе. Она сгибалась, пока позволял сустав, а потом остановилась. Однако этого было не достаточно, она все равно упадет вниз, если ее так оставить, и будет мешаться. И к тому же сейчас, если ее отпустить, столик точно перевернется. Он осторожно разжал пальцы, и нога скользнула по кисти в капкан из согнутого локтевого сустава. Он сдавил там лодыжку и набрал полную грудь воздуха.
Полиэтилен начал лопаться под зубами. Столик, в предчувствии чего-то неладного, заскулил всеми четырьмя колесиками. Ровные ряды плиток покачнулись и начали мелко дрожать.
Ип-и-и-и-и-ип-и-и-и-ип-и-и,- насмехались лежащие в земле фасолины.
Пахло порохом и кровью.
Он рванул изо всех сил ногу к себе. Хрустнули сразу два сустава - вывернуло колено и разлетелось что-то в бедре, отчего лопнула на штанах пуговица. Живот вздрогнул и неприятно охнул. На полиэтилен хлынула кровь. Зубы рванули его так, что темная клеенка разошлась где-то снизу и подалась вся наверх. Столик покатился к стене, подпрыгивая на неровно уложенных плитках и дребезжа расшатавшейся нижней полкой. Из одного гнезда вырвало болт, и ее перекосило, хромированная ножка согнулась. Он тянул ногу к себе, слыша, как хрустят все суставы, начиная от спинных позвонков и заканчивая пальцами ноги. Коленная чашечка разлетелась на две половины, одна из которых прыгнула к бедру. Мелкие кости пропарывали кожу и вонзались в ткань штанины. Полиэтилен под зубами начал расходиться.
Столик уткнулся одним боком в стену, развернулся и остановился...
Пахло порохом и ночью. Первой самой бесконечной ночью в его судьбе. И еще слышен был злой писк фасолин, но он был уже за спиной. И он в тысячный раз повторил сам себе, что осталось еще совсем немного.
... Он тянул ногу к себе, пока не сдались кости, и она не упала рядом на столик. Часть полиэтилена осталась у него в зубах, клеенка вся вздулась, растянувшись длинными полосами в местах разрыва. В ее складках собрались лужицы крови.
Сердце бешено прыгало в груди, да, у него был шанс выпрыгнуть из нее. Если расстегнуть бушлат, то оно, наверное, прыгнуло бы на плитки пола. В висках ухал паровой молот и его удары отзывались гулким эхом во всем теле...
Он видел ночь. Темную, непроглядную, сливающуюся вдали вместе с землей в одну черную краску. Ты думаешь там есть выход? - носились в голове мысли. - Думаешь там, куда ты ползешь, есть выход? Есть ли там вообще что-либо, об этом ты подумал, а, солдат? Что, если через сотню метров сначала твои пальцы наткнуться на что-то твердое, а потом голова ударится об эту же твердь? Что если там стена, та самая, черная, которую видишь ты сейчас, и непробиваемая? У тебя не хватит сил вернуться назад. И умереть ты тоже вряд ли сможешь.
Ну, так как, а, солдат? Что думаешь делать дальше? Куда? Не лучше ли остаться здесь? - Темная, непроглядная ночь шептала ему это. Но он полз. Полз. Ползползползполз. Прямо на стену, не глядя на нее...
Постепенно из темноты проступили стены, он вновь увидел ровные ряды кафельных плиток. Кушетка, на которой он лежал была довольно далеко, в двух метрах от него. На ней лежал штатив капельницы, который он хотел использовать во время своих передвижений, но теперь его уже не достать. Он увидел окно - прежде он не замечал его. Оно было черным. С той, другой его стороны, к стеклу прилипла ночь.
Темная и непроглядная.
И она спрашивала его: - Ты думаешь, есть выход? Что думаешь делать дальше?
Вода прибывала откуда-то из-за ограды.
Однажды они решили проверить, откуда берет силы этот ручей, который появлялся всегда после дождя. Если дождь был сильным, то ручей становился похож на маленькую злую реку с водоворотами, бурлящим потоком, порогами, маленькими, но шумными водопадами и пеной, оседающей на камнях. Если небо сыпало всего лишь мелкий дождь или злилось не очень долго, то ручей спокойно бежал по своему руслу и быстро высыхал, а на его месте оставался лишь петляющий след в вице ямок и размытых трещин.
Жаль, что он появлялся только после дождя.
В один из летних дней, когда только-только отгремела гроза, а солнце, разогнав все тучи, начинало припекать так, что можно было видеть, как с луж поднимается пар, они - трое ребятишек, не очень сильно отличающихся друг от друга /все трое были худы и все трое были в одинаковых детдомовских костюмах, прибывших откуда-то вместе с гуманитарной помощью/ - решили проследить, где берет начало этот ручей.
Они пошли навстречу прибывающей воде. Один из них, сбросив легкие сандалии, вошел в воду.
- У-у, холодная! - протянул он, но из воды не вышел, а двинулся по ручью, стараясь пустить волны навстречу течению.
- Заболеешь, - предупредил его друг.
- Штаны бы хоть подкатал, - заметил третий. - Если воспитатель заметит, влетит. И не только тебе.
- Высохнут, - отмахнулся мальчик. В пятки приятно кололи мелкие камешки, которыми было усыпано дно ручья. И даже этот холод, путавшийся сейчас в его ногах и пытающийся взобраться выше, к коленям, был приятен. Как и солнце, греющее спину. Потом он действительно заболеет, не сильно, только горло, как это обычно бывает у мальчишек его возраста от неосторожного обращения с холодом. Но это будет потом.
А сейчас было хорошо.
Сейчас мир улыбался им всем чистым небом и высыхающими на глазах лужами. И никто из них не замечал, что они немного худы /впрочем, в двенадцать лет это не так страшно/, одинаково одеты /а так было даже лучше, потому что двенадцать лет - как раз тот срок, когда, наверное, это становится важно/ и что гуляют они во дворе детского дома, заменившего им родителей.
Сейчас никто об этом не думал.
Они шли навстречу прибывающей воде. Пройдя по двору перед фасадом здания, они свернули за угол. Тут мальчик вышел из ручья и пошел дальше вместе со своими друзьями. Сандалии он держал все так же в руке.
- А если он приведет нас в Никуда? - спросил он у друзей.
- Это как?
- А вот так. Я читал в одной книжке, что один мальчик пошел вот так вот по тропинке и попал в Никуда, где его...
- Брехня, - сказал его друг. - В книгах все могут написать. Такого не бывает.
- А если бывает? - не унимался он.
- Тогда с тобой будет то, что стало с тем пацаном.
- А с вами?
- А мы вернемся назад, домой, - сказал второй его друг. - С нами ведь ничего не случится. Только с тобой.
- Это почему?
- Потому что в Никуда попадешь только ты, потому что ты в Него веришь, а мы нет. И случится что-нибудь плохое только с тобой. Ты даже не заметишь, как мы исчезнем, исчезнет наш домушник, а ты останешься один в этом своем Никуда, где...
- Ладно, хватит брехать.
- Ну и возвращайтесь сами, - обиженно сказал мальчик. - А я останусь там. И узнаю, откуда идет ручей.
Они больше не говорили. Молча прошли вдоль корпуса и оказались перед яблоневым садом, что рос за их домом, который они называли домушником - кто ласково, кто зло, каждый по своему, кому как нравилось.
Ручей бежал через сад, но там его не было видно. Только проблески воды в высокой траве. Здесь он разливался несколькими реками, которые после обильных дождей сливались в один поток.
- Идем дальше? - спросил один из мальчиков.
- Конечно, - ответил ему другой.
- Пошли.
Они шли через сад, между невысокими яблонями, стараясь держаться как можно ближе к воде, отзывающейся из травы на солнечный свет ярким блеском. На яблонях было полно зеленых яблок. Одни из них были еще кислыми, другие очень кислыми, такими, что нельзя было всадить зубы, поэтому никто из мальчишек не смотрел на них. Никто не хотел бегать потом всю ночь на горшок. Все знали, что яблоки будут вечером, в виде плавающих в компоте разваренных долек.
Пройдя через весь сад, они вышли на объездную дорогу, по которой машины подвозили к столовой еду и по которой каждый вечер уезжал мусоросборщик, гремя от неровностей дороги всеми шестью установленными на него ящиками для мусора.
Мальчишки дошли до ограды и остановились.
- А интересно все-таки, где он берет начало, - сказал один из них.
Второй посмотрел через прутья ограды на улицу. Он увидел, что ручей бежит и там, по тротуару, и лишь только часть его срывается с цементного бортика и попадает на их территорию. За оградой ручей был еще сильнее, чем здесь.
- Да, интересно, - согласился мальчик со своим другом.
Третий достал из кармана коробок спичек - ту вещь, за которую можно было попасть под гнев воспитателя, если тот обнаружит ее в кармане у мальчишки.
- Играем? - предложил он.
- Играем, - согласились два его друга.
Он достал из коробка одну спичку, остальные спрятал вместе с коробком обратно в карман. Отломив серную головку, он поделил спичку на три ровные части.
- Играем так: сначала до сада. Кто приходит первым, после сада первый пускает свою лодку. Остальные за ним. Договорились?
- Договорились.
- Тогда поехали.
Они опустили свои корабли - обломки спичек - в воду.
- Раз, два, три...
Все трое сразу отпустили свои маленькие корабли, доверив их воле потока. Ручей подхватил щепки и завращал, увлекая с собой...
После сада ручей огибал здание, проносился быстрым потоком перед фасадом и, пробегая по спортивной площадке, устремлялся вновь за ограду. Здесь закончилась их гонка. Мальчик, корабль которого, пронесясь через все смертельные пороги и бушующие водовороты, первым дошел до ограды, выглянул через стальные проржавевшие прутья на улицу.
Он не останавливал свой корабль. Вода перенесла его через ограду и маленькая щепка, увлекаемая потоком, отправилась в далекое плавание по улицам города. Он видел, как ее уносит все дальше от него. Она то исчезала в водоворотах, то появлялась вновь, пока не исчезла совсем, затерявшись где-то в пене.
Мальчик так же заметил, что здесь ручей вновь соединяется со своим старым руслом, пробегая по которому, вода огибала их домушник.
На улицу выпрыгнула вместе с потоком еще одна щепка.
- Ты выиграл, - услышал мальчик голос своего друга.
- Да, - кивнул он.
- А я второй.
Их третий друг подошел к ним через минуту. Свой кусочек спички он держал в руке и, подойдя к ограде, выбросил его на улицу.
- Что случилось?
- Застрял по дороге, - невесело сообщил он. - Ладно, пошли домой пока нас не засекли. - Он развернулся и первым направился к дому...
Он не знал, откуда пришли к нему эти образы. Видимо, они родились из темноты, которая просачивалась через окно, или из тишины, в которой он начал медленно передвигаться, несильно толкаясь рукой от стены и тормозя о нее затылком если столик начинало заносить - он прыгал на плитках и непослушные его колесики все время пытались повернуть не туда, куда следует. Если такое случится, то его вынесет в центр комнаты, где будет не от чего оттолкнуться. Тогда он так и останется там, если ничего не сможет придумать.
Он продвигался к двери, размышляя над тем, что ему вспомнилось. Он даже не знал, кем из этих троих худеньких, одинаково одетых ребятишек был он в свои двенадцать лет. Впрочем, это было не столь важно, потому что они были очень похожи друг на друга. Важно другое – еще ничто и никогда не вспоминалось ему оттуда... что давно закончилось и чего у него больше не было. Не вспоминалось вот так, когда он был в сознании. Не вспоминалось так просто.
Появилось вдруг из ниоткуда, словно порыв ветра обдало его неясными чувствами и ушло так же обратно в никуда, улетело, оставив легкое прикосновение.
Он добрался до двери, повернул ручку и открыл ее. Свет дежурных ламп несмело коснулся его лица, потом, когда он толкнул дверь, чтобы та открылась шире, робко заглянул внутрь комнаты, немного рассеяв тень. Белые плитки действительно стали белыми, а стены серыми. На одной, по которой он добирался до двери, виднелись темные пятна высыхающей крови.
В коридоре, куда он выглянул, было тихо. Слышалось только журчание сбегающей в раковину воды. Рядом, видимо, никого не было.
Схватившись рукой за косяк, он развернул столик так, чтобы тот смог проехать через дверной проем. Столик начинал слушать его, солдат понял, как им управлять - не надо слишком много сил, не надо никаких резких движений, только немного терпения и тот покатится туда, куда захочешь.
В коридоре он увидел еще две двери с цифрами 15 и 16, выведенными темной краской. Вода бежала из открытого крана в умывальник, который был установлен здесь же. Над умывальником висело зеркало, хранившее отпечатки чьих-то рук.
Недолго постояв, он двинулся сначала вдоль стены, решив осмотреть дверь в коридор и, если удастся, то он запрет и ее.
Проехав немного вдоль стены, он остановился, а затем толкнулся от нее с таким расчетом, чтобы подкатить к дверному проему, где он сможет ухватиться за дверь.
Но у столика, видимо, были другие планы. Его колеса непослушно скрипнули, от толчка их развернуло на девяносто градусов, и сам столик покатился в противоположную от двери сторону. Солдат с ужасом наблюдал, как удаляется от него дверь. И стена, от которой он только что так неосторожно толкнулся. Он повернул голову и увидел, что толкнулся слишком слабо, чтобы столик подъехал к противоположной стене.
К тому же, дрогнула согнутая хромированная ножка, и столик повело по кругу. Стены закружились в хороводе. Мимо промелькнуло зеркало, подарив мимолетное отражение затанцевавшего посреди прихожей столика, на котором...
Он не успел рассмотреть то, что там на нем было. Слишком быстро все пролетело перед единственным глазом. Или, быть может, не очень быстро, и взгляд успел уцепиться за кое-что, так что он все же успел рассмотреть... Нет, все-таки то, что он успел заметить, не могло быть им. Нет. Он отказался верить в это.
Ему вспомнилась одна из щепок - один из трех кусочков от спички, которые мальчишки пустили в воду. Поток крутил ее и увлекал за собой. Сейчас, наверное, он был похож на эту щепку.
Подогнувшаяся ножка столика согнулась еще больше, казалось, она теряла силы. Сам столик начал останавливаться, перестал описывать неровные круги и покатился боком в сторону умывальника.
Солдат поднял голову и замер, видя, как приближается к нему грязное зеркало, а вместе с ним и отражение. То, что он видел, заставило сердце забиться чаще.
Столик ткнулся в раковину умывальника и остановился. Солдат, не отрываясь, долго смотрел в зеркало, потом опустил голову. Вода с тихим журчанием срывалась в водосток.
Нет, это не мог быть он. Это все зеркало... все оно... Тонкая стекляшка, какие обычно и висят над такими вот умывальниками в таких вот прихожих перед операционной, сошла с ума. Да, она сдвинулась, если показывает такое. Ведь это... то, что он видел, не могло быть ИМ.
.. полностью обгоревшее лицо с сорванной кожей и проступившей улыбкой скелета; бледно-розовый белок глаза, до смешного круглый, будто искусственный - такие глаза ребятишки делают зимой снеговикам; да, он был снеговиком, водруженным на тележку и потерявшим в тепле свои формы - снег таял, лицо из красивого стало ужасным, а тело расплылось по тележке, с которой уже срывались капли. Да, он стал грязной растаявшей грудой снега, которая испугалась, узрев самою себя; а еще он был...
Нет, все же это стекляшка сошла с ума.
Он дотянулся до крана. В умывальник с руки упало несколько капель крови, вода стала розовой, потом вновь светлой и опять розовой, когда в нее падала кровь. Он таял. Скоро он растает совсем, и на столике останется лежать только скелет, у которого не будет ноги и нескольких ребер.
Подержав руку под холодной водой, солдат закрутил кран. Стало совсем тихо. Так тихо, что тишина снова начала что-то вполголоса наговаривать ему, но он ее не слушал. Он лежал на столике и думал о том, что ему не хочется поднимать больше голову и видеть это...
Это сумасшедшее зеркало с ужасной картинкой в нем, частью которой был он сам.
Он мог бы пролежать так неопределенно долго, чувствуя, как тишина все сильнее давит на него сверху, как становится все ярче и неприятнее до боли в глазу свет дежурных ламп — чуствуя, как тает в тепле и тишине снеговик... он чувствовал уже, что может умереть здесь, когда в коридоре, до которого он так и не добрался, раздался сначала какой-то шум, а затем быстрые шаги.
Солдат приподнял голову и прислушался.
По коридору кто-то быстро шел. Большие размеренные быстрые шаги. Тяжелая поступь большого человека.
Доктор.
Доктор, догадался солдат, и он идет сюда. Не долго думая, солдат толкнулся от умывальника. Столик описал полукруг и ударился о стену. Все вокруг в который раз пустилось в танец: запрыгали серые стены, завращался потолок. Пол своим движением неприятно кружил голову.
Он толкнул от себя изо всех сил стену - размышлять и осторожничать не было времени. Он или успеет и закатиться обратно к себе в операционную, или доктор, шаги которого были совсем рядом, застанет его здесь.
Столик разворачивало на ходу. Подогнувшаяся ножка создала угрожающий крен, так что солдат мог в любой момент соскользнуть с полиэтилена, тем более что тот был весь влажный от крови. Он увидел цифру на двери - 17 - и ухватился за нее взглядом. И уже не отпускал.
Его перестало разворачивать. Он вцепился взглядом в цифры с такой силой, что стены прекратили свой воинственный танец, а потолок перестал кружить наперегонки с полом. Столик катился прямо на дверь.
Он вытянул руку и поймал косяк, потом протолкнул себя внутрь, где сразу же схватился за дверную ручку. Его развернуло по инерции. Столик остановился, он закрыл дверь и щелкнул задвижкой.
Как раз в то мгновение, когда доктор оказался в двух метрах от него.
Воин слушал то, что происходило за дверью.
Он недолго постоял у умывальника. Наверное, размышлял над тем, кто это мог перекрыть воду. Он хмыкнул себе под нос и... сердце солдата пропустило несколько ударов... он подошел к двери. Остановился за ней.
Полоска света под дверью стала бледнее. Он стоял и, видимо, прислушивался тоже к тишине, которая царила в палате-операционной. Только ровно попискивал медицинский аппарат.
Глаза солдата успели привыкнуть к темноте, пока доктор стоял у двери, раздумывая, стоит ли ему заглядывать внутрь, чтобы еще раз увидеть это... нет, наверное, не стоит.
Он развернулся и пошел прочь от двери. Его тяжелые шаги начали затихать.
Воин оглянулся на стоящий в углу медицинский шкаф - надо было подшить бушлат и привести в порядок живот, совсем развалившийся во время поездок. В шкафу должны быть нитки.
Он дотянулся до стены и несильно оттолкнулся от нее.
12.
ууллл таААанн дооООооххввв!!
Все еще ночь. Все еще темно.
И холодно.
13.
Яркий свет небольшого сигнального фонарика вырвал удостоверение из темноты. Солдат всмотрелся в фотографию, затем перевел взгляд на Акеева и удовлетворенно кивнул. Сходится. Твое лицо, сержант, еще похоже на ту двухлетнюю фотографию, сделанную в Москве в маленьком фотоателье, где тебя попросили сесть на краешек стула, поднять "подбородочек" чуть выше и не моргать.
Солдат переложил его удостоверение и открыл документы майора, ехавшего с сержантом в машине. Все та же процедура: постовой сначала искал дефекты в документе, ведь с каких-то пор кое-кто ловко научился подделывать их, меняя фотографии по десять раз, потом сравнивал лицо майора с тем, что было на фотокарточке.
- Все в порядке, товарищ майор, - постовой отдал честь и вернул документы, - можете ехать.
Майор взял у него оба удостоверения.
- Поехали, сержант, - сказал он.
Акеев включил дальний свет и тронул машину с места. Переехав заградительные шлагбаумы, "уаз" выбрался на дорогу и прибавил газ.
Они проехали десять километров от города с выключенными фарами, потому что любители ночных развлечений, которые начали выходить на охоту только после наступления темноты, могли долбануть издалека по фарам и устроить такой фейерверк, что подвеска машины разлетится в разные стороны. Эти десять километров они проползли черепашьим темпом, а сейчас, проехав КПП, можно было включить свет и газануть. Газануть, но не очень сильно, иначе можно было съехать с колеи и покатиться вниз с холма. Не часто, но такое тоже случалось с любителями быстрой езды на горных участках. Их находили через несколько суток, да так и оставляли зашитыми в искореженный металл, который оставался от машины. Невесело, правда?
Урча мотором, "УАЗ" прыгал на неровностях дороги. Свет фар вырывал небольшие участки могильного пейзажа по обеим сторонам от колеи, пролегающей иногда прямо через камни и в непосредственной близости от огромных горных валунов, что стояли, будто часовые у дороги, и молча провожали проезжающие машины, исчезая в темноте.
Майор бросил удостоверение сержанта за козырек лобового стекла, свое спрятал в карман, нашитый прямо на бронежилет.
- Так что у тебя с той девчонкой, которую я держу на телефоне? - ни с того ни с сего спросил майор.
Акеев сильнее сжал руль.
- С какой девчонкой? - удивленно спросил сержант.
- Ее зовут Света, - улыбнулся майор. - Ты что, не спросил даже ее имя? Ну, ты даешь, сержант. На твоем месте, я бы...
- Ничего у меня с ней, - сказал Акеев, чувствуя, как тепло подступает к его лицу. Сейчас, сержант, ты станешь красный до мочек ушей. - А почему вы спрашиваете?
Майор вздохнул, глядя на него. Его брови прыгнули вверх, он покивал головой, о чем-то думая.
- Да это я так спросил, - сказал он. - Выстрелил наугад. И вижу, что попал. В самое яблочко попал. Да, сержант?
Акеев улыбнулся, чувствуя, как предательская краска расползается по его щекам.
- Мимо, товарищ майор. Все мимо.
- Да ладно, тебе, сержант. Хорошая девчонка. Тебе в твои годы нельзя видеть все время только одну мишень, да держать в руках только приклад. Так что смотри, не проворонь девчонку.
Акеев ничего ему не ответил. Майор ведь действительно попал в самое яблочко, черт бы его побрал вместе со всеми майорскими звездочками. Он думал сейчас о ней. О Свете. Короткая стрижка и чистые глаза небесного цвета. Она сидела на трубе во дворе школы и показывала ему, какой у Буратино должен быть длинный нос. Он обещал ей лимонад, вспомнил Акеев. И Точилин достанет ему бутылку, иначе ему придется сначала вымыть все сортиры в общаге и пожить с месяц без спирта. Достанет, никуда не денется.
А еще он обещал прокатить ее на машине.
Сейчас она сидела рядом. Он куда-то вез ее. Куда? Не все ли равно? Главное, что они ехали вместе. Он слышал исходящий от ее волос легкий запах духов. Она улыбалась чему-то, глядя на прыгающую в свете фар дорогу. Что ей сказать?
Акеев посмотрел на нее.
Вместо девушки рядом с ним сидел майор. Сержант поспешил спрятать глупую улыбку, появившуюся невесть откуда на его лице - та готова была выдать с головы до ног. Но он успел задушить ее, прежде чем майор посмотрел в его сторону.
- Что такое, сержант?
- Вы обещали рассказать мне о тех восьмерых солдатах, пока мы будем ехать, - напомнил ему Акеев.
- Воинах... - вполголоса, все еще думая о чем-то, произнес майор,
- Что?
- Ничего, сержант. Я просто подумал, что тебе незачем все это знать. Если будет необходимо, то я расскажу, а так… Ты не обижайся, действительно незачем.
- Ясно.
- Ни черта тебе не ясно, - фыркнул майор. - Я сам мало что понимаю. И знаю тоже. Потому не могу ничего рассказывать. Да и волновать нас с тобой это должно меньше всего.
- Тогда зачем мы едем в госпиталь?
- Во-первых, в госпиталь еду только я, - уточнил майор. - Тебя сейчас должно беспокоить только поле. К обеду оно должно быть чистым. Сам проверишь. Вот твоя задача на сегодняшний день.
Немного помолчав, майор добавил: - А остальное я потом тебе расскажу. - И еще тише, так, что сержант его не услышал: - Если сам пойму что-нибудь.
Они направлялись к госпиталю, где доктор, пользуясь перерывом в работе, пытался уснуть. И хотя за последнюю неделю он мало спал, однако предаться забытью ему так и не удалось.
Доктор чувствовал, что ему начинает болеть голова. Уже несильно покалывало в затылке, - признак поднимающегося давления, - а значит к обеду, когда придет машина с ранеными, придется опять работать на пределе. Виски ныли тупой болью, которая пыталась перебраться на лоб, но доктор знал, что на самом то деле она стремится внутрь, к мозгу, ей просто необходимо сделать так, чтобы доктор перестал понимать простейшие вещи.
И, кажется, ей удавалось это. Он уже плохо понимал то, что говорил ему майор. Вернее, он ничего не понимал.
- Извините, майор, секунду, - перебил его доктор. Он размял пальцами собравшиеся на лбу морщины и помассировал переносицу. - Что-то я никак не соображу, о чем вы говорите? Какие искусственные солдаты?
Майор с шумом выпустил воздух.
- Я не говорил искусственные, - терпеливо сказал он, чувствуя, что терпения в нем хватит еще всего на несколько фраз. - Я не говорил этого чертова слова, доктор, хотя и имел его в виду. Если бы вы внимательно слушали меня, то все поняли бы.
- Я вас внимательно слушаю, - сказал-повторил доктор. Эти же слова он произнес пять минут назад, когда пожал майору руку и предложил ему пройти в приемную, где было теплее.
Все сначала. Внутри майора что-то оборвалось. Что-то тяжелое. Оно неприятно сдавило внизу живот, под глазом майора несколько раз дрогнул нерв. Это терпение, понял он. Чертово терпение, находящееся в нем в шатком подвешенном состоянии, сорвалось. Хотелось крикнуть на этого доктора так, чтобы тот в испуге присел, но майор еще помнил, где он находится - в военном госпитале. И он тут не начальник. Здесь все подчинено ему - отупевшему от усталости и операций доктору.
Вряд ли доктор виноват в том, что он не может сразу понять ЭТО.
Майор подождал, пока в нем перегорит желание повысить голос. Неосторожные слова могли подействовать на доктора так, как действуют на солдата пули. То есть могли убить. И не только его. Доктор был человек, от твердости рук которого зависело почти все, ведь жизнь это почти все, что было у человека. Что было у солдата на войне.
- Вот, - майор достал из кармана сложенный вдвое листок. Это был приказ командующего округом, который вручил ему медик из ИСМХ. Майор с тех пор так и держал его в кармане, не вынимая, до сегодняшнего дня. - Вот, может это поможет вам лучше понять.
Он тряхнул бумажку, чтобы та скорее разложилась, и передал ее доктору.
- Почитайте.
В висках кольнуло сильнее обычного, когда доктор взял у майора документ. Это не был тупой ноющий отзвук на вздрогнувшее в груди сердце. Это было похоже на предупреждение. Не бери в руки бумажку! Только попробуй взять ее! Не разворачивай! Не вздумай прочесть с нее хоть одну строчку, иначе...
Доктор знал, что будет иначе. В висках уже начал тихонько вращаться стальной стержень, соединяющий две половинки его головы - правую и левую. Стержень шел от виска к виску и где-то на нем были ножи. Острые, как бритва, сияющие на отточенных концах болью. Стержень повернется и ножи вонзятся в мозг, пройдут по нему, деля на ровные доли, каждая из которых вспыхнет огнем и разверзнется в море боли.
Не бери…
Но он уже держал лист бумаги в руках и буквы уже начали выстраиваться ровными рядами. Доктор искал глазами начало. Тихо заныл лоб.
- Приказ... - выдохнул доктор вслух.
И начал читать.
Доктор читал приказ с глупым видом школьника, которому вместо букваря сунули "Войну и Мир". Он понимал слова, но выстроить из них что-либо был не в силах. Мешалась эта... скручивающаяся в голове тугим узлом стерва, бьющая хлыстом по мыслям.
- Это что-то слишком непонятное для меня, - сказал доктор, еще читая. - Слишком. Я бы даже сказал невероятное...Институт сложной молекулярной хирургии... ИСМХ 32, - говорил, читая, доктор. - Никогда о таком не слышал. Сколько живу, столько ничего о нем не слышал... Странно... группа из восьмерых человек, прошедшая полную боевую подготовку... - читал доктор, и его отяжелевшие брови начали подниматься…- 89А... Что это, майор?... Проверить в боевых условиях...
Он дочитал приказ и выдохнул:
- Так не может быть. Где вы взяли эту бумагу, майор?
Майор вспомнил как тогда, перед прибывшим из института №32 доктором, который привез восьмерых новых солдат, он, майор вооруженных сил, насквозь пропитанный приказами, запахом пороха и сгоревшей солярки, выглядел так же глупо, как выглядит сейчас перед ним доктор. Или еще хуже.
- Где вы взяли эту бумагу? - еще раз повторил доктор. Удивление в его голосе достигло самой высокой ноты, на какую оно только было способно.
Майор уже жалел, что дал доктору прочитать приказ. Надо было действовать как-то по другому. Теперь уже все равно.
Мне прислали ее по почте, доктор, - сухо выговорил майор. - Вместе с новогодними поздравлениями и пожеланиями счастья. Дедушка Мороз постарался, уважил.
- Мне не кажется все это настолько смешным, чтобы посмеяться вместе с вами, майор, - сказал серьезно доктор. - Или все-таки это все шутка?
Он опять посмотрел на приказ, который он держал в дрожащих руках. Ему захотелось еще раз пройтись по тексту, но майор вырвал у него бумагу.
- Хватит, доктор, - сказал он довольно резко. - Какие тут могут быть шутки. С тех пор, как я оказался здесь, на языке вертится только грязный мат, а из него не слепишь смешной анекдот.
Он сложил приказ и спрятал его обратно в карман. Там ему самое место. Больше он не будет никому его показывать, на войне можно свихнуться и без этого.
- Одна такая шутка лежит сейчас у вас доктор, - сухо проговорил майор. Слова тяжело соскальзывали с языка, оставляя на нем неприятное ощущение. - Сейчас мы пойдем туда. Мне надо поговорить с ним.
Доктор развел руки.
- Вы говорите о том солдате, которого принесли ко мне ночью?
- Да, черт возьми, - вспылил майор. - Да, да, да! Уже час как я говорю вам о нем. Уходит время, доктор, проведите меня к нему.
- Но он... - доктор запнулся. - Он что, из этих?
- Да, из этих, - подчеркнул майор. - Он воин, он солдат, он модель из института хреновой хирургии, и он сейчас у вас.
Доктор о чем-то думал. Майор смотрел в его темные глаза, но так и не смог поймать взгляд.
- Нет, майор, никуда вы не пойдете, - покачал головой он. - У меня лежит смертельно раненный солдат. Он очень плох. Очень, - выразительно повторил доктор. - Вот и все, что я знаю, и что я хотел бы знать. Остальное меня не касается...
- Но, доктор…
- Не должно касаться. Я, вы правильно заметили, доктор, - продолжал он, повысив тон. - И все, что меня интересует, так это жизнь солдат. Все остальное, вся эта война, все эти ваши приказы, дурные бумаги, дьявольские распоряжения меня не касаются. Если я буду думать еще и об этом, то я точно сойду с ума. И потом, я вколол ему снотворное. И он будет спать до тех пор, пока не приедет из района помощь, которую я вызвал. Вам ясно, майор?
Тот устало покачал головой.
- Я не могу столько ждать.
- По моим расчетам они явятся часа через два, - начал было доктор, но остановился, видя, что майор начал смеяться.
- Часа через два? - переспросил он. - Вы говорите через два часа? Да они будут здесь минимум только после обеда или к вечеру.
- Это почему?
- Потому что никакой дурак не отправит ночью, пока темно, в рейс по горам машину. Неужели это так трудно понять, доктор? Тем более никто не отправит медиков, руки которых оплачиваются на той стороне золотом. И высылать пару вертолетов в поддержку машине тоже никто не будет. Тем более из-за какого-то там солдата, который собирается умереть. Умереть во время войны. Да, доктор? Вы понимаете?
- Н-нет, - выронил тот.
- Я говорю о том, что если бы здесь прищемило самоходкой большой палец на ноге какому-нибудь генералу, то тогда да, тогда можете звонить в район и просить помощь. И она будет вам в течении часа. А солдат... - Майор махнул рукой. - Я подписываю в день минимум десяток похоронных писем, и я уверен, что половину из этих душ можно было бы спасти, окажись помощь во время. Вот я к чему доктор.
- Там ведь будет... я хочу сказать, что на машине будет ведь красный крест… и ...
- Красный Крест, доктор, давно уже стал мишенью. Как до вас, черт побери, не доходит, что вокруг творится. АД, доктор. Настоящий АД, другого слова нет. И здесь по крестам любого цвета бьют с такой же легкостью, как по башням танков.
- Вы говорите страшные вещи, - тихо сказал доктор.
- Потому что все вокруг стало страшным, - заключил майор. - Мне иногда кажется, что прищеми тому генералу яйца, то эта война закончилась бы в два часа. Не надо много, чтобы разбомбить тут все на хрен, оставить только камни и забыть, как страшный сон.
Доктор поморщился. Боль начала вонзать клыки в его голову.
- Я иногда не понимаю вас, военных, - растерянно сказал доктор. - Мне вот кажется, что идет две войны. Одна там, у вас, а вторая здесь, у меня.
- Это потому, что у каждого она своя, и идет она здесь, - майор показал на свою голову, ткнув указательным пальцем в седые волосы. - Вот она где. А не там, у линии фронта, которой и нет-то как таковой. Но вы должны понять меня, доктор. Постараться понять.
- Что понять?
- Мне надо увидеть того солдата. И поговорить с ним.
- Это невозможно, - сказал доктор. - Его нельзя трогать. Я боюсь, что он... что он умрет.
Майор хлопнул руками себя по бедрам.
- Опять вы начинаете! Я толкую уже час, что он не может умереть. Если он до сих пор еще жив, то он вряд ли умрет если поговорит со мной.
- Он...
- Он не чувствует боль, доктор. Это машина. Он ничего не чувствует. Мне надо только поговорить.
- Я не видел никакой машины, - морщась от головной боли, говорил доктор. - Я видел только изуродованного солдата, за которого я теперь несу ответственность. Перед Господом, майор, если хотите. А это кое-что да значит.
- Это не солдат, глухо выговорил майор. - Это машина. Танк, доктор, самолет, гаубица, автомат. Это подорвавшаяся на мине машина.
- Чушь! - хохотнул доктор. - Или я сошел с ума, или это бред.
Майор сделал решительный жест.
-Ладно, всё, хватит. - Он подступил на шаг ближе к доктору и заглянул тому в лицо. - Вот что, я вел эту беседу только из уважения к вам, доктор, понимая, кто здесь хозяин. Но если вы не хотите понять меня и поверить бумаге, - он хлопнул себя по карману, где лежал приказ, - то действовать я буду, извините, по другому.
- Госпиталь не военное учреждение, - напомнил доктор.
- Плевать я сейчас хотел на это невоенное учреждение, - тяжело выговорил майор. Скулы на его лице собрались в тугие комки. - Понимаете, доктор? Если на то пошло, то плевать я хотел.
Мозг доктора таял, растворяясь в разбушевавшейся лаве из боли.
- Не надо забываться, - сказал он и повторил тверже. - Не надо забываться кто вы и где вы. И...
- Да! - схватился майор. - Да, я забываюсь. Забываюсь потому, что сегодня, вот сейчас, через несколько часов два десятка моих людей отправятся туда, откуда только что вернулся этот солдат. Эта машина. Модель 89А, которую окрестили Воином. И я не хочу половине из них подписать похоронные бумажки, на которые...
- Я не...
-... на которые потом будут ронять слезы родители, - оборвал майор доктора. - Я не хочу, ясно вам? Не хочу, чтобы за половину из них вы несли ответственность, как вы сказали перед Господом.
- Мы не о том с вами говорим, - вставил доктор.
- О том! Как это не о том? - вспылил майор. - Если с человеком случится то же, что и с этой машиной, то его уже не будет. А что может случится вы сами видели. Вы, доктор, этого хотите? В этом есть ваша война, да?
- Нет, - глухо ответил доктор.
- Тогда отведите меня к тому солдату. Или я пойду к нему сам.
- Я подниму медперсонал...
Майор улыбнулся.
-Это все, чем вы можете напугать меня?
- Я не пущу вас туда.
Майор набрал в грудь воздух и закричал:
- МАТЬ ВАШУ, ДА МНЕ НАДО ПОГОВОРИТЬ С НИМ.
У доктора потемнело в глазах. Он схватился за голову и покачнулся. Боль слишком глубоко влезла в него. В груди молотом стучало сердце, голова гудела, как перегревшийся паровой котел.
- Не надо кричать.
- А я буду кричать! - гаркнул майор.
- Нет не будете! - рявкнул изо всех сил в ответ доктор. - Или я вас выставлю к чертям собачьим!
Майор круто развернулся на месте и подошел к одной из стен.
- Ладно, доктор, я успокоился, - сдержанно сказал он. - Но я прошу вас отвести меня к солдату. Вы будете ведь рядом и, если что, я, повинуясь первому вашему слову, уйду.
Доктор тяжело дышал. Он чувствовал, что ему нужна таблетка... или лучше укол... все равно что, только бы успокоилось сердце. И эту боль.
- Я говорил вам, что он спит. Я ввел ему снотворное, - выдохнул на остатке сил доктор.
Майор быстро подошел к нему и заглянул прямо в глаза.
- Так вы разбудите его.
Доктор отстранился.
-Нет...
Они все-таки добили доктора - эта боль, танцующая в нем в ослепительно-ярком платье, так что отблески мелькали у него перед глазами цветными точками, и этот майор, который шел сейчас за ним, чуть сзади, пытался натянуть поверх бронежилета белый медицинский халат и что-то говорил. Что-то на счет осторожности и послушания.
Все пустое. Доктор не слушал его. Он шел по длинному коридору и слышал, как каждый шаг отзывается в его голове маленьким сотрясением. Боль сидела у него на плечах, сдавив ручонками шею. Доктора начинало подташнивать, прямо как в детстве, когда за головной болью следовала тошнота.
Он сглотнул изо рта терпкую слюну. Хотелось бы вместе с ней проглотить еще оскомину, осевшую на зубах от постоянной пульсации в голове, но это не удалось. Доктор подумал о том, что еще не хватало, чтобы его стошнило прямо здесь.
Перед майором.
- Что вы говорите? - спросил доктор, оглянувшись на ходу.
Майор никак не мог справиться с халатом.
- Я говорю, что буду осторожен. Может, я даже не буду разговаривать с ним долго. Все зависит от того, как этот парень…
- Парень? - удивленно спросил доктор. - Вот он уже стал для вас парнем.
- Не надо цепляться к словам, - осторожно произнес майор, поспевая за широкими шагами доктора. - Я обещаю вести себя осторожно. И слушать вас.
- Это хорошо, - кивнул доктор.
- И еще я говорил, что этот халат на меня малость тесен.
- Какой был.
- Ну да, - буркнул себе под нос майор. - Выбирать не приходится.
Они прошли длинный коридор. Доктор свернул в блок, где лежал солдат. Майор последовал за ним.
Доктор думал о том, что ему, видимо, придется сделать себе укол, если он не хочет окончательно развалиться на части к тому моменту, когда придут первые вертолеты, чтобы разгрузить раненых и забрать прооперированных ребят. Боль не на шутку вгрызлась в него. Но он найдет способ утихомирить ее. Сейчас, вот только он покажет майору солдата и тогда доберется до аптечки. Это ведь не займет много времени - майор увидит, что с парнем и что тот спит и откажется от своей бредовой идеи поговорить с ним.
Это не должно занять много времени. Надо немного потерпеть. Совсем немного.
Так думал доктор, вступая в операционный блок.
Если бы он только знал, как ошибается сейчас.
- Что это? - майор остановился и вопросительно посмотрел на доктора.
- Не знаю, - ответил тот.
Майор присел и внимательно присмотрелся к пятнам на полу. Он потрогал одно из них. То, что осталось на пальцах, он поднес к глазам.
- Кровь? - он посмотрел снизу-вверх на доктора. - И на стене вон тоже. Что это, доктор, кровь?
Доктор согнулся, чтобы рассмотреть отпечатки чьих-то рук на стене. Пятна действительно напомнили ему засыхающую кровь.
- Да, вероятно, - предположил он. - Но откуда она здесь, я не имею понятия. Что вы об этом думаете май…
След шел по полу от умывальника к двери с номером 17. Майор встал и подошел к ней.
- Он там? - спросил он.
- Да, - почти беззвучно выговорил доктор, распрямляя спину.
- Вот что я думаю об этом. - Майор надавил на ручку двери.
- У вас есть ключ? - спросил майор.
Доктор непонимающе поднял брови. Он тонул в море боли, а у него требовали какой-то ключ.
- Что? - только и смог выговорить он.
- Откройте дверь, - попросил майор.
- Но я не закрывал ее, - сказал доктор, подходя ближе. Его побледневшее лицо выражало крайнюю сосредоточенность, он старался всеми силами удержаться на плаву, не утонуть, не выпасть из бытия. Если оставить здесь одного этого солдафона, с трудом совладавшего с медицинским халатом, то тот мог такого здесь натворить.
Майор еще раз вопросительно посмотрел на дверь и только сейчас заметил, что в ней нет замка. Только ручка, поворачивающая послушный язычок. Он опять надавил на нее. Дверь только чуть-чуть вздрогнула, слегка подавшись внутрь, и остановилась. Язычок срабатывал. Что-то держало дверь изнутри.
- Но она заперта, - сказал майор.
Доктор прислонился плечом к стене.
- Ну да, там внутри есть защелка. Когда идет операция, я всегда запираюсь, потому что молодые сестры имеют привычку врываться прямо в операционную, если что случается...
Майор ждал, глядя на изможденное лицо доктора, пока до того дойдет смысл происходящего. - Кто тогда там, внутри? - приглушенно спросил он.
- Никого... - доктор осекся и было видно, как он весь внутренне подобрался - ... только солдат... он был там один час назад, когда я выходил отсюда, больше никого, никто сюда не мог пройти без моего ведома... - Доктор подошел к двери и подергал ручку. - Действительно закрыта.
- Кто ее закрыл? - вполголоса спросил майор, подозрительно глядя на доктора. - КТО там еще, кроме солдата?
- Я же говорю, никого. Я уходил...
- Но дверь закрыта. Закрыта изнутри, - тихо говорил майор, вталкивая слова в доктора. -Значит, там кто-то есть. КТО-ТО закрыл её, так?
И тут они услышали смех. Странный, похожий на предсмертные всхлипывания животного. Однако, не смотря ни на что, это был смех. И доносился он из-за двери с номером 17, у которой стояли, замерев, майор и доктор.
Доктор ощутил, как в нем начало зарождаться чувство страха. Оно было пока еще неясным, но он все же узнал его. Это был страх, самый настоящий. Он знаком каждому с детства. Он появился где-то внизу живота из ниоткуда, пустил по телу мелкую дрожь - тысячи маленьких мурашек ринулись во все стороны, в один момент рассыпались по животу и спине и замерли, оставив на теле ощущение холодного зуда. А страх медленно полз вверх, к сердцу. Он двигался на его робкие удары, и доктор ничего не мог поделать с этим.
Он подумал, что нет, наверное, ничего хуже, чем тонуть в море боли и испытывать при этом страх, - да, уж он то никогда не даст выбраться, выплыть, даже вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздух.
Доносившийся из-за двери смех породил в докторе это чувство. Он ведь начал догадываться, кто это так смеется, но пока отказывался верить во все это …
Да к тому же еще эта боль. Он закрыл глаза, чтобы остаться наедине с ней, и, возможно, чтобы попросить о пощаде, но и тут, в маленьком пристанище забытья, он мог слышать всхлипывающие и смеющиеся над ним звуки.
Первое мгновение у майора было желание отступить от двери. Он покачнулся на месте, но устоял. Не хватало еще испугаться чего-то. Его зрачки сузились, поймав в стоящие на двери цифры. Он ждал, так же, как и доктор.
Смех внезапно оборвался. Из-за двери раздался голос:
- Кого вы там еще привели посмотреть на меня, доктор?
Опять смех. Неприятный, застревающий в горле и оттого хлюпающий звук. Доктор попытался вместе с тяжелым вздохом выпустить хотя бы часть той тяжести, что нахлынула на него, но ему это не удалось. Груз остался лежать в груди. Он не давал вдохнуть. Только сердце еще как-то продолжало биться под его весом.
Смех прекратился: - Слышишь меня? Эй, доктор! С кем ты там опять явился?
И вновь - звук клокочущей водосточной трубы, так похожий на смех.
Рука доктора нашла стену и прижалась к ней ладонью, сам доктор этого не чувствовал.
- Что вы так смотрите на меня? - спросил он у майора.
- Доктор, вы слышите меня? - раздалось из-за двери. Да, это был Он, его голос. Но этого не могло быть. Услышав его, доктор опять чуть было не стало плохо. - Скажите тому, с кем вы пришли, что на сегодня просмотр окончен, - доносилось из-за двери. - Маленькое представление окончено, больше я сегодня не выступаю по причине легкого недомогания.
Майор узнал этот голос, хотя тот очень изменился. Он гадал сейчас, кому из восьмерых парней он принадлежал. Он помнил точно, что это был голос одного из них, но вот которого? Нет, номер он не мог вспомнить. Так же, как и лицо. В памяти все время всплывало что-то нечеловеческое.
Он приблизился вплотную к двери.
- Это я, майор Дегтярук, - сказал он громко, чтобы парень за дверью отчетливо мог услышать его фамилию. - Помнишь? Я пришел поговорить с тобой.
- А, майор, - протянул солдат. Майор услышал попискивание, похожее на писк сухих подшипников. Голос за дверью стал ближе к нему: - Как же, помню вас, майор. Это вы отправили нас туда…
Майор оглянулся на доктора. Тот стоял у стены, бледный, как мел, на его высоком лбу выступили бисеринки пота. Вряд ли он слушал их разговор.
- ... в самое пекло, - говорил солдат. - Но нам там даже понравилось. Понравилось всем, майор, вот только я, дурак, решил вернуться. А как ваши дела?
- Нормально, - ответил майор. - Мне надо поговорить с тобой.
- Поговорить? - усмехнулся солдат. - А я знаю, о чем ты хотел бы меня спросить. Как там приняли нас, верно? - Опять негромкий писк за дверью. Майор пытался угадать что это могло бы быть, но он был слишком короток. И слишком неясен. Солдат продолжал: - Нас приняли хорошо, майор. Там вообще хороший прием, с фейерверком и хлопушками. Я же говорю, что нам там понравилось. Я вот вернулся за тобой. Пойдем туда вместе завтра, не пожалеешь. Вот только беда, я растерял всего себя по дороге назад, так что придется тебе пронести меня на руках. Ну, как, майор? Договорились?
Майор налег на дверь, но та не поддалась.
- Может, ты все-таки откроешь, и мы поговорим? А то через дверь не очень приятно.
- Не о чем мне разговаривать с тобой, - отрезал солдат. - По крайней мере сейчас. Первым, кто переступит этот порог, будет мой личный доктор. Ты должен помнить его, майор. Валерий Анатольевич Корш. Поэтому первое, что ты сейчас сделаешь, так это отправишься к телефону, свяжешься с ним и вызовешь сюда. А потом мы уже сможем поболтать и с тобой. Если я захочу, конечно.
- Корш будет только к обеду, - сказал майор.
- Вот тогда и поговорим.
Майор нервно улыбнулся.
- Открой, парень, или я выломаю дверь.
Смех. Опять. На этот раз короткий смешок, похожий на легкий кашель, и потом:
- Не советую. По двум причинам. Во-первых, здесь стоит легко бьющаяся и наверняка дорогая аппаратура...
- Энцифаллограф, - заметил доктор. Его голос прозвучал слабо, будто из забытья. - И еще там...
- ... и у меня хватит сил расправиться с ней, стоит вам только прикоснуться еще хоть раз к двери. Не стоит даже дергать ручку, иначе я начну с маленькой штучки со множеством кнопок.
- Измеритель, - выдохнул доктор.
- Вот-вот, доктор, измеритель. Так что убедите, пожалуйста, майора отойти на несколько шагов от двери. Я могу сейчас наблюдать его ботинки в щель.
Доктор умоляюще посмотрел на майора.
- Лучше отойдите, - попросил он. - Там действительно аппаратура, какой нет больше нигде. Если мы лишимся и этого...
- Какого черта вы, доктор, положили его сюда?! - прошипел зло майор, отступая от двери. - Мне может стать наплевать на ваши стекляшки!
- А куда его класть? - взорвался доктор. - Откуда я знал, что он... - Доктор осекся. - И потом я вколол ему наркотик, так что…
- Эй, доктор! - раздалось из-за двери. - Не надо там ругаться. И вы, майор, тоже успокойтесь. А то как бы мы тут не наделали глупостей
- Да, сынок, - майор пригрозил пальцем в сторону двери. - Ты, боюсь, вынудишь сделать меня какую-нибудь глупость.
- И чтобы этого не произошло, вот что скажу тебе я, - не торопясь, говорил солдат, выделяя каждое слово. - Сейчас у меня в руке два скальпеля. Знаешь ведь, это такие острые штучки, скажи ему, доктор. Так вот, каждой из них я запросто в одну секунду могу достать до своего сердца. Не знаю, майор, чем это кончится, но, думаю, что тогда мы уже вряд ли поговорим.
Майор молчал, размышляя над его словами, потом произнес:
- Ты не сделаешь этого.
- Сделаю, майор, не сомневайся . Мне ничего не стоит отправиться туда, откуда я вернулся. Меня даже туда тянет, потому что… Вот доктор понимает меня, он меня видел. Я и так слишком задерживаюсь тут с вами. Так что я запросто сделаю это, и, думаю, тебе не стоит проверять это. С тебя ведь снимут за меня голову, майор. Это я тебе точно говорю. А пока, чтобы ты поверил...
После недолгой паузы послышался звон железки, упавшей на кафельные плитки, и через секунду в щель под дверью проскользнул скальпель. Он оставил за собой темную дорожку из крови. Доктор отшатнулся от него. У майора при виде блеснувшей на свету металлической ручки сжалось сердце. С лезвия скальпеля на пол начали стекать капли крови.
Следом за скальпелем из-под двери выкатился указательный палец.
- У меня, майор, остался еще один ножик... - донеслось до них из-за двери. | | | | Обсудить на форуме |
| |
