| Литературное общество Ingenia: Ева Романова - Прелюдия бездны | | Прелюдия бездны | | 15:10, Пятница.
Глаза… Неестественно серые, похожие на подсвеченный металл, серебро, в конце концов. Они прожигали меня насквозь, эти глаза. Мужские или женские… Не знаю. Они возникли передо мной в первые секунды после того, как приоткрылись мои влажные ресницы.
***
Я пошевелила кончиками пальцев, несколько раз моргнула и попыталась приподняться на узкой железной койке. Ноги меня не слушались, видимо все еще сказывалось действие наркоза. Внутри меня больше не было той задумчивой плавучести, теплых волн, которые иногда накрывали низ моего живота. Больше не было тошноты, которая доканывала меня последние несколько недель. Я попыталась прислушаться к самой себе и ничего не услышала.
- Как вы? Болей нет? – Я обернулась и резко вскочила. В дверях палаты появилось встревоженное лицо медсестры.
- Все в порядке, я ничего не чувствую. – Ответила я, откинув в сторону грелку со льдом. – Так, наверное, и должно быть.
- Тогда одевайся, нужно еще раз сходить на УЗИ. – Медсестра вышла. Ей было глубоко наплевать на меня, а мне было глубоко наплевать на нее. Больше всего на свете хотелось съесть огромный гамбургер, запить его прохладной кока-колой, закурить сигарету и услышать встревоженный голос на другом конце телефона.
На мониторе ничего не было и во мне тоже больше ничего не было. Я уходила из абортария опустошенная, с длинным списком выписанных мне таблеток. За шесть недель я почти привыкла к тому, что жило и постепенно развивалось во мне; за шесть недель я даже придумала ему имя (мужское имя, мое любимое). И почему-то ни разу не назвала его по имени, испугалась своей слабости, испугалась ответственности за эту непростительную слабость.
Теперь вместо ребенка во мне жила грусть…
23:41, Пятница
Дыхание было легким и едва ощутимым.
Такое ощущение бывает, когда гладишь по волосам новорожденного младенца – неуловимое и осторожное. Будто кто-то невидимый тихо, с прозрачной грустью вздохнул, и вздох этот растянулся по всему пространству комнаты. Мне пришлось подняться с кровати и включить свет, хотя ничего пугающего не происходило.
- Кто здесь? – Совершенно дурная мысль забралась в мою нездоровую голову. Мысль, которой не было оправдания. Мне показалось, что душа недоношенного ребенка, не нашедшая покоя на небесах, пришла, чтобы покарать меня за убийство. – Мне страшно, я чувствую тебя. Чувствую твое дыхание. Уходи, не пугай меня.
А он и не думал пугать. Хотя почему именно «он»? Смотрел на меня через какое-то (видимое только ему) пространство, и согревал своим дыханием.
- Чего тебе надо?
- Еще рано. – Прошелестело в воздухе. Или мне только так показалось.
***
Я увидела эти стальные глаза в стеклянной витрине супермаркета и машинально обернулась. Сзади меня рассеянно перебирала овощи тетка средних лет в грязном сером плаще. Глаза у нее были какие-то бесцветные, похожие на спитый чай. В витрине серебристые длинные зрачки продолжали мне улыбаться, а потом пропали, и я расстроилась не на шутку. А может быть, не расстроилась, а разозлилась. Они прожигали меня насквозь, застревая на уровне солнечного сплетения, и легонько гладили изнутри.
От этого ощущения хотелось плакать, как в детстве бурно и громко, уткнувшись в мамины колени. Что-то во мне словно разморозилось, начало таять, найдя выход в уголках моих покрасневших глаз. Слезы подобно стеклу резали кожу, обжигали шею и засыхали на тонких ключицах.
Из супермаркета я убежала, так и не выгрузив набитую продуктами тележку. Убежала и забилась в какой-то подъезд с открытой входной дверью, долго сидела на грязном узком подоконнике, пока он не взял меня за руку.
- Тебе плохо? Это пройдет, так бывает. – Я подняла голову и чуть не задохнулась от бьющегося внутри меня сердца. Сердце билось с такой силой, что чуть не взорвало грудную клетку. Еще секунда, и оно упадет на заплеванный пол, а я не успею подставить ладонь.
- Зачем ты наблюдал за мной? – Первый вопрос и первый осторожный взгляд в его сторону. Мои ресницы сгорели дотла, погрузившись в бездну его глаз. – Это был ты, правда?
- Не знаю. – Он пожал плечами и снял меня с подоконника, а я несколько минут стояла в оцепенении, не в силах говорить. – Не знаю, зачем наблюдал.
- Так не может быть. – Я бы узнала его из тысячи лиц, я бы почувствовала запах его кожи из тысячи других запахов.
Теперь мы стояли в непростительной близости друг от друга, и даже темнота не могла скрыть моего смущения.
- Кто ты?
- Никто. – Ответил он, грустно улыбаясь. Так грустно, что мне опять захотелось плакать. – Какая разница? – Действительно, мне не было никакой разницы, кем был этот молодой мужчина. – Я отведу тебя домой.
01:10, 14 февраля – Воскресенье.
Снег падал. Снег, который соединял грань земли с темным горизонтом неба.
- Я люблю тебя. – Его голос, хрипловатый и такой мужской, нарушил покой ночи. Он взял меня за руку и развернул лицом к себе.
- Нет, это я люблю тебя. – Мое лицо серьезно. Как впрочем и всегда, в такие моменты. Нет, нет, это в первый раз (уговариваю я себя). Я бы пошла с ним хоть на край света, без тени сомнения.
Третий день вместе, и маленький букет алых роз по случаю этой годовщины. Третий день я смущаюсь и слушаю о себе столько нового - мне не верится, что я такая. Если бы он знал обо мне все, бросил бы мгновенно, не задумываясь. А я бы больше никому не поверила. Я и до этого никогда не верила в такую любовь.
Он странный: не говорит свой возраст («-Много, малыш, столько, сколько ты себе и представить не можешь…»), где живет («-Малыш, там нет ничего живого, только такие вот бесчувственные ребята, как я …», чем занимается («-Забираю неприкаянные души, любимая…»). Он приходит только в темноте и никогда не принимает приглашения поужинать со мной, почти не смеется и не любит фотографироваться.
- Правда, мы никогда не расстанемся?
- Я не смогу без тебя. – Мне нравится рисовать его тонкие пальцы. И я рисую их тайком, чтобы запомнить каждую пору кожи. За три дня я изрисовала целый альбом, порезала себе руки, натачивая карандаши. Мне нравится целовать его ключицы (воротничок рубашки расстегнут на две пуговицы). Он охраняет свое тело, подобно запуганной греховностью девственнице. И я не спешу изучить его до конца.
- И я не смогу. – Снег мелкими крупинками падает на его лицо и не тает. Он морщится и вытирает их пальцами, не вынимая при этом моей руки из своей.
Я убеждена, что он не верит мне, потому что губы его всегда настороже: нежные ворота в рай или ад, к которым потерян ключ. И его невозможно найти. Я пыталась, но еще больше запуталась в узких дорожках души.
Снег падал. Снег, который соединял грань земли с темным горизонтом неба.
- Ты бы смогла убить? – Спрашивает он, пряча глаза в высоком воротнике своей куртки, не по погоде легкой и продуваемой.
- Нет. – Я тоже прячу глаза, рассматривая тающие снежинке на своих ботинках. Одно убийство уже имеется на моем счету (ровно шесть недель я вынашивала в себе нехитрый план). Не хватает только второго, в том случае, ежели я застану моего ангела с другой женщиной.
- Ты уверена? – Он замолкает надолго, а я представляю себе непорочность его мыслей. И повторяю про себя его имя (А. – мое самое любимое мужское имя). – Это может быть и непреднамеренное убийство. Отчаянье, одиночество… Ты ведь одинока, не отрицай. – А. был прав, я и не думала отрицать своего одиночества. Иногда оно наваливалось на меня душным облаком слез и тяжести в солнечном сплетении.
***
Я никогда не верила в Бога и напрочь забывала хоть изредка тешить себя мыслями, что кто-то сильный и безмолвный смотрит на меня сверху, изредка указывая своим перстом на мои ошибки. Прошлой ночью я опять проснулась от странного ощущения чужого присутствия. Этот «кто-то» терзал меня на протяжении второго месяца (запись в моем потертом ежедневнике), мысленно успокаивал меня и разрешал уснуть.
12 апреля, Вторник.
…Черный шелк, облегающий кожу, задерживает мои мысли. Черный шелк является единственным домом, надежным прикрытием моего грешного тела. А. отказал мне, сославшись на свою флегматичную непорочность, тем самым, лишив меня всех секретов. Секрет у меня был только один – я и не думала о том, чтобы переспать с этим милым мальчиком. Мне нужно было проснуться с А. рано утром, сжимая в своей руке его твердую ладонь, улыбнуться и подумать, что…
Теперь продолжение моей мысли не имеет значения…
Теперь уже ничто не имеет значения…
Лучше бы А. накричал на меня, обвинив в порочности и разврате (оправданием к данному обвинению служила бы душещипательная история о не родившемся ребенке), чем, мягко отстранившись, уйти в темноту. У меня не осталось ни его запаха, ни легкого вздоха (примостившегося на подоконнике, рядом с цветочными горшками). И никакого обещания с его стороны. А. никогда ничего не обещает мне. Появляется, озаряя своими серебристыми глазами мой затылок и уходит, не расставаясь с большими хлопьями снега на его волосах. Интересно, где он находит этот снег? На улице он почти растаял, остался лежать коричневатой жижей только на опушке леса, нашего леса. Я даже не знаю, когда А. придет ко мне в последний раз…
…Он ничего обо мне не знает и я жду, когда А. спросит меня о прошлом, наполненном мыслями о смерти (теперь суицидальные мысли отражаются на левой руке, чуть пониже локтя, кривой надписью «Amour»), множеством окурков ментоловых сигарет (не затушенных в пепельнице с многообещающей надписью посередине «WC – знай свое место»), гостиничном сексе с бывшим начальником.
А. бы точно не понял этого, презрительно бросил пригоршню снега к моим ногам. Он бы не простил. И я теперь каждый день молю слишком занятого Бога, чтобы А. так и не сумел разгадать мою тайну.
***
Кажется, моя тайна разгадана. Мое прошлое, старательно запрятанное в пыльных зеркалах; мое прошлое, старательно выскобленное железными щипцами в абортарии. Он больше не приходит ко мне по вечерам. А я жду. Мне больше нечего делать. Я не знаю, сколько времени прошло – устала считать часы. Они остановились для меня ровно в ту секунду, когда А. ушел в темноту в последний раз…
30 апреля, Суббота.
Эту ночь мы все-таки провели вместе. Почти рядом, на расстоянии вытянувшихся за несколько недель душ. А. кормил меня виноградом, подливая белое сухое вино, которое сам почти не пил. Украдкой я могла поцеловать его тонкие длинные пальцы (он бы непременно отхлестал меня по губам за этот жест): « - Запомни, маленький, мужчине никогда нельзя целовать руки…». Но сегодня А. не заметил моего непослушания. Он смотрел на меня так, будто видел впереди конец близкой и верной смерти. Если бы я знала, как он прав.
- Я ждала тебя каждый вечер. А ты не приходил. – Мои близкие слезы готовы были прорваться сквозь полузакрытые глаза. – Я думала, что не выживу.
- Ты должна быть готова к тому, что однажды я и, правда, не приду. – Это был удар ниже пояса. Слова, к которым я оказалась не готова, словно протиснулись внутрь, вместе со съеденным виноградом, и сжигали меня изнутри.
Он говорил долго и монотонно, рассуждая о Боге, о своей тяжелой жизни, обо мне… Я ничего не расслышала, сидела и раскачивалась из стороны в сторону, похожая на огромную нелепую неваляшку. И не поняла ни слова из того, что А. сказал.
И ни слова о любви… Ни одного намека…
- Что? – Я отшатнулась от него, закурила и закрыла голову руками. – Я никого не убивала, никому ничего не делала плохого. Что ты говоришь? Зачем?
- Успокойся! – Он весьма нелюбезно встряхнул меня, и я упала ничком на кровать, размазывая слезы по клетчатому пледу. – Малыш, я не могу быть с тобой вечно. Я пришел помочь тебе.
- Что?
- Ты бы не смогла одна. И поверь, ты не виновата. Не нужно себя корить.
- Помочь в чем?
- Я не знаю, как тебе сказать… Чтобы ты поверила и поняла. Я пришел проводить на небо твоего сына. – Я смеялась и плакала, уткнувшись лицом в собственные колени, еще больше царапая сердце воспоминаниями.
- Кто тебе это рассказал? Кто? – Голос звучал глухо.
- Срок шесть недель, мальчик. У тебя бы родился мальчик.
- Это сделал он? Он тебе рассказал? – Я назвала имя человека, от которого забеременела, не забывая покрывать его отборным матом. Странно, но А. не бросил пригоршни снега к моим ногам. И даже не ушел, остался сидеть со мной рядом. – Ты его знал? Ответь!
- Я, конечно знаю, как он выглядит, твой начальник, во сколько лет умрет. Ему еще долго жить, до семидесяти двух. Он умрет от рака легких, так иногда бывает. – Глаза А. лучились таинственным серебристым светом. Как у демона-искусителя, который напрочь забрал мой сон. – Зачатие произошло в ночь на 13 апреля, в 00:40. Ты уже забыла. А я помню. Я следил за тобой. Мне так больно…
- Больно? Да что ты знаешь о боли? Мой мальчик, мой ласковый мальчик.… Теперь я не понимаю… Я ничего не понимаю. Ты останешься со мной? – А. покачал головой и коснулся сердцем моей души, испачканной кровью на века.
- Мне нельзя. Тот, кто смотрит отсюда сверху, не сможет допустить этого.
- Бог все-таки есть? – Я уже почти поверила в несуществующего Бога. Я уже почти поверила в существующих ангелов, таких вот непорочных, как А.
- Есть. Не обижайся на него. Так должно было произойти. Ты меня понимаешь?
- Да. – Я готовилась к этим словам вечность последних ночей, изъеденных в ожидании смерти моей маленькой грязной души. Я отпускала от себя призрак моего счастья, которое сразу же вызвало во мне такие подозрения. И оно улетело, робко касаясь белоснежными крыльями моих ладоней.
***
… Туман небрежной пеленой покрыл лес, укрывая вытаращенные корни деревьев, подобно савану. Ночное небо, холодное и встревоженное, падало на голову и гудело. Гудело так сильно, что в моей голове не хватало места для мыслей; гудело так сильно, что в моих глазах застыли слезы, а я старательно моргала для того, чтобы они покатились по щекам. Слезы застыли, застыло мое сердце, сожженное заживо.
На наших ладонях голуби: черно-серый и белый с розоватым оперением на крыльях. Через мгновение они будут свободно парить в темном пространстве, постепенно приближаясь к Дому, в котором самое место Богу. Серые грустные глаза А. наполнены болью …и я вижу это. Как и он видит догорающий прах моего сердца. Его уже почти нет, и внутри огромная пустота, ревущая; - подобно гулу высокого небосвода.
- Малыш, пора… - Я пытаюсь запомнить его голос, такой мужественный, привычный и не могу… Я пытаюсь вдохнуть его запах и понимаю, что никакого запаха не существует… И от этого становится особенно больно.
Взлет руки и голубь А. улетает в небо, а моя птица никак не может вырваться из манка, устроенного моими оплавленными ресницами. Она трепещется несколько секунд, показавшихся мне бесконечностью и, наконец, взлетает, медленно исчезая в воздухе. Я долго провожаю взглядом голубку и поворачиваюсь к А. Он еще здесь, ласкает глазами мой затылок.
- Почему так скоро? Ночь еще не кончилась.
- Нет. – Улыбка медленно сползает с его губ. Такая неуловимая и редкая, что я удивляюсь горьким уголкам его рта. – Почти месяц прошел. Сегодня двадцатое мая.
- Я не заметила время. Я почти не замечаю время, А. Я не смогу. Если ты уйдешь… Я не смогу.
- Сможешь, Деси. – Он впервые назвал меня этим странным именем. Странным потому, что в моем настоящем нет ни капли нежности. Только А. так меня называл. – Послушай меня внимательно. Я вернусь, я обязательно вернусь. Не знаю, как скоро. Может быть, пройдут годы, а возможно ты проснешься в одно утро и почувствуешь меня. Только смотри не пропусти. Потому что есть только один шанс.
- Нет, я не пропущу. Я буду ждать. Я люблю тебя…
- Я вернусь… - Окончание его слов теряется в воздухе, и я больше не могу ничего услышать, как ни стараюсь. Я стою посреди лесной опушки с зажатым в ладони кулоном – единственным дышащим осколком кроме меня. Кулон согревает мои руки… Наверное, это мое сердце превратилось в прах.
«- Нет, я не пропущу. Я буду ждать. Я люблю тебя…»
Эпилог:
Сон был тяжелым, последствием предутреннего похмелья. Голова трещала невыносимо. Я представила себе, как внутри «черепной коробки» мягко неуклюже переступает лапами толстый мохнатый паук. Переступает и потягивается всем своим тельцем. Глупый был сон, глупый и чересчур наивный даже для такой отпетой сучки как я.
- Восьмое января… - Пробормотала я. Календарь висит у меня перед глазами. Остатки выпитого накануне абсента мешают соображать. – Вчера было Рождество. Ничего святого в этой жизни… Ничего…
Мои бредовые размышления прерывает телефонный звонок. Выслушав пожелания голоса своего знакомого на противоположном конце трубки, я начинаю собираться на улицу. Идет снег…
…Мы гуляем под сумрачным январским небом. На мои ресницы летят снежинки. Они преследуют, прилипают и не хотят таять, как и тогда, в моем нереальном сне.
- Зайдем к одному человеку, хоть погреемся в подъезде. - Настойчиво предлагает Андрей, и я соглашаюсь. Моя голова по-прежнему не готова к мыслям.
***
Я поднимаю глаза на человека, который вышел из теплого нутра своей квартиры, на человека, одетого в простые джинсы и клетчатую рубашку, на человека, которого я знала последние несколько лет своей жизни. Он наблюдает за мной осторожным взглядом, разговаривает со своим другом, усмехается и иногда мое сердце сжимается при встрече с его глазами. Я молча курю, сидя на заплеванном подоконнике подъезда. Его зовут А., как и ангела из моего сна… Но это не мой ангел…
«А когда ты вернёшься, то увидишь мой дом,
Занесённый снегом, увидишь, как в нём
Зеркала мертвы, услышишь, как ветер
Кричит и бьётся, услышишь, как тень моя
Тихо смеётся... И тогда ты поймёшь,
Что эти стены забыли имя твоё,
Что никто тебя больше не ждёт,
И никто не плачет ночами.
И когда я негромко спрошу:
"Кто вы?"
Ты поймёшь,
Что пришёл
Слишком поздно».
«Если бы я только знала, что потеряю моего ангела еще раз… Но теперь уже насовсем…» | | | | Обсудить на форуме |
| |
