| Литературное общество Ingenia: Алла Февральская - Рыжая душа | | Рыжая душа | | Здравствуйте. Я уже несколько часов сижу на этом холодном каменном полу перед дверью. На улице как назло вьюга. Злая вьюга – так и хлещет, так и хлещет по щекам, и бокам. Но я все равно сижу. Уже точно не уйду, ни за что. Не знаю, сколько мне еще тут сидеть. Там, в соседнем доме старые двери без домофона. Можно бы зайти и погреться. Но нельзя, потому что я могу пропустить...У меня уже сводит зубы и горло охватывает ледяной коркой. Не могу даже скулить, не могу почти шевельнуться, я весь закоченел. Но я не уйду ни за что.
По-моему, я здесь умру. Неужели не дождусь? Ладно...я подремлю... вернее, провалюсь в небытие, из которого все с бОльшим трудом вырывает каждый скрип открывающейся двери. Все-таки, люди – сволочи. Видят, как я тут умираю, занесенный инеем и снегом, и не пускают погреться. Ну что им с того, что я чуть-чуть посижу в подъезде? Я же не прошусь в квартиру – у меня своя есть, в этом самом доме. Я даже луж делать не буду и пачкать тоже. А они не пускают. Смотрят брезгливо и не пускают. Как будто я тут без дела сижу. Да я тут по самому важному и главному делу своей жизни! Сволочи.... Вот Снежана бы меня пустила.. В любой, самый шикарный подъезд, в любую самую шикарную квартиру, да что это! Она пускала меня к себе в постель, позволяя свернуться рыжим калачиком в ногах и сладко сопеть, грея ее. А она мечтательно смотрела в окно и перебирала мою шерсть в руках. У меня очень красивая шерсть, вы не смотрите, что сейчас я такой свалявшийся и грязный. У меня очень красивая шерсть. Рыжая и пушистая. Я не очень породистый, но это совсем неважно. Я дам фору многим задавалам с длиннющей родословной. Глупые, не в ней же дело. Снежана, Мама, Сева, баба Надя любили меня и так. Снежана вообще считала меня самым красивым. «Солнечный пес» - так она мне говорила. И назвала меня Веснушкой. Смешно было, но я привык. Снежана говорила, что душа у меня рыжая, солнечная, теплая. Она верила, что у животных есть душа. Ее любимый Джеймс Хэрриот тоже так считал. А как можно вообще думать иначе? Но и такие люди есть.
Снежана – это моя хозяйка. Я не виделся с ней очень давно, я не умею считать, как люди считают время, потерянное навсегда, просто я знаю, что не видел ее уже минимум целый день, а это уже очень долго. И таких дней было много...много... Кажется, именно это люди называют «давно». А для нас это «давно» начинается с первых минут разлуки. Мы со Снежаной были неразлучны. Она у меня красивая очень. Балерина. Тоненькая стройненькая, танцует так красиво и легко, словно порхает. На бабочку похожа, когда танцует, честное слово. Очень красивая. Все пыталась мне объяснить, тыкала носом в экран телевизора. Я глянул –ух ты! – там фигурки танцуют, ну прям как три Снежаны наших, только маленькие. Вот она все и говорила, что тоже так танцевать будет. Все о Большом Театре мечтала. Ну о большом все мечтают, я вот тоже всегда мечтал о большом куске мяса.
Она очень красивая. Я уже говорил это? Мысли путаются... У нее нежное-нежное лицо, большие карие глаза и каштановые длинные волосы. Она всегда говорила, что мы с ней рядом красиво смотримся: я рыжий, как солнце и она, каштановая. Мы почти все время вместе были. Ну когда она дома была. А когда нет - обо мне заботились Мама (это мама Снежаны, мы ее все мамой зовем), или баба Надя (а это мама Мамы). Ну иногда Сева. Но он редко. Сева – это от Всеволода. Он большой, волосатый, в очках, очень серьезный и всегда поздно приходил, много ел и много спал. Всеволод был каким-то крупным руководителем. А раньше он вместе с Мамой преподавал в Университете. Мама была в два раза ниже Севы, светловолосая и сероглазая. А Снежана была больше похожа на Севу и цветом волос, и глаз...Девочка моя, как же я соскучился по ней! Как давно не видел. Она, наверное, стала еще красивее. Интересно, не остригла ли свои роскошные волосы? Я так отчетливо помню ее, ее глаза. Улыбку, словно только минуту назад она вошла в подъезд. А на самом деле я не видел ее с того самого дня. Того дня...
Какой же я был глупый тогда, глупый, изнеженный, избалованный домашний пес!! Скакал радостно вокруг Снежаны на прогулке и не видел, и не понимал ничего вокруг! Рядом со мной был центр моего мироздания, моего существа, моей любви, смысл моей жизни, что еще мне было нужно для полного счастья? Сущие пустяки: задрать ногу у ближайшего дерева (на худой конец сойдет и куст), обнюхать метки, оставленные другими и погонять кошек. И все это я имел на каждой нашей прогулке, разве что кошек Снежана гонять не разрешала. Она добрая, ей их жалко. Она же не знала, как эти мелкие хитрые поганки дразнились, а потом ехидно хихикали, глядя, как она отчитывает меня. Несправедливо!
Был вечер, теплый осенний вечер, причем довольно поздний. Народу почти не было, и мы со Снежаной прогуливались по безлюдной набережной. На противоположной стороне блестели огоньки и вывески, и огромная цветная бабочка «Эльдорадо», уставшая к концу дня, указывала о близком расположении «территории низких цен». Снежана, как всегда, улетела в своих мыслях куда-то далеко и задумчиво смотрела на воду, мерцающую и колышущуюся в свете огне фонарей на противоположной стороне реки. Я не знаю почему, но в тот злосчастный день, на нашей стороне не горел ни один фонарь. Ни один фонарь. И ни одного человечка, ни души было там, где лучше бы была целая толпа. Но это я понял позже, а тогда мы были рады своему одиночеству. Я деловито трусил рядом со Снежаной, сжимающей мой резиновый мячик. Во всех моих жилках бушевала энергия, я жаждал, чтоб она взмахнула рукой и отправила мячик далеко-далеко, он летел бы со свистом в воздухе, а за ним бы несся я, радостный и сияющий. Но мне не хотелось грубо дергать Снежану за руку с мячом, рычать, или еще что хуже лаять. Я видел, так делают многие. Нетерпеливые и невоспитанные, хотя все они были домашние, а многие даже очень породистые. Я никогда не проявлял такого неуважения к Снежане. Я тихо трусил рядом и ждал, когда она отвлечется от своих мыслей и закинет мне мяч.
Я не сразу увидел, но мгновенно почувствовал. В воздухе запахло алкоголем и еще чем-то. Я не знал тогда что это, запах был новый и незнакомый, совсем незнакомый для меня, выросшего в атмосфере любви и добра. Это был злой запах. Много позже я узнал, что так пахнет опасность, много позже этот запах стал неотъемлемой частью моей жизни, и я свыкся с ним. Но это было потом, а тогда я только успел втянуть этот запах и навострить уши, как перед нами, как из-под земли, выросли две темные фигуры.
Голос волчьих предков из глубины веков заговорил во мне, я превратился в один большой инстинкт, в один большой нерв, ощетинился и напрягся. Что-то нехорошее повисло в воздухе. Снежана испуганно остановилась, я прижался к ее ноге.
Если бы они кинулись сразу, если бы только кинулись! Я бы понял, я бы все понял и вцепился бы в них, рвал, драл когтями бы до конца и не подпустил бы ни на йоту к своей Снежане. Но они сперва заговорили. Просто заговорили.
-Красотуля, закурить не найдется? – прохрипел один из них, странно и неестественно произнося слова, затягивая одни слоги и проглатывая другие. Я не видел их лиц полностью, но увидел, что второй сально улыбнулся на эти слова.
-Я не курю, извините – дрожащим голосом ответила Снежана. Потом, видимо собрав, в кулак всю свою силу, выпрямилась и сказала уже почти ровно: - Я очень спешу. Я чувствовал ее внутреннюю дрожь, но, дурак, все еще не понимал, что к чему, заговоривший инстинкт угасал, мне казалось, что раз люди разговаривают, они неопасны....Я по-прежнему жался к ноге Снежаны, и пытался понять что-нибудь.
-Куда? – ухмыльнулся все тот же тип, а его дружок добавил: «Мы можем проводить!» Они оба заржали, и нас обдало душной и мерзкой волной перегара.
-Нет, спасибо!- твердо, но ужасно испуганно сказала Снежана. Даже такой идиот, каким я был тогда, понял, что она смертельно напугана и почти парализована страхом. Я снова напрягся. Видимо, ее страх чувствовал не только я. Сннежана, собрав последние силы, резко и уверенно шагнула чуть в сторону, показывая, что хочет идти, но две фигуры мгновенно передвинулись туда же, загородив ей весь путь. Я зарычал. Они посмотрели на меня.
-Заткни своего пса, а то мы отрежем ему голову – хищно сказал один из отморозков, и в доказательство достал из кармана складной ножик. Блеснуло лезвие. Снежана дернулась и схватила меня за ошейник. На мгновение она пережала мне эти горло, поток воздуха прекратился, и я был вынужден замолчать. Снежана слегка шлепнула меня по морде, как он делала, когда хотела, чтобы я замолчал. Я перестал рычать.
-Молодец – впрервые за все время подал голос второй. –А теперь пойдем с нами, прогуляемся, а? Вон до тех кустов!
Они оба снова заржали в голос, и во мне поднялась волна омерзения и бессилия. Душно пахло бедой и перегаром, я чувствовал, что что-то нехорошее может случиться, но не знал, что делать. Снежанина дрожь внезапно прекратилась, я почувствовал это боком. Я повернул голову и посмотрел ей в глаза. Они блестели стальным блеском. Так бывало, когда она принимала какое-то решение. Я снова опустил голову и посмотрел по сторонам. Ни души. Сегодня мы гуляли позднее обычного – Снежану задержали на репетиции, а из остальных никто не догадался меня вывести. Окна домов светились гостеприимными и теплыми огоньками, и я больше всего на свете хотел оказаться сейчас дома. И я был не одинок в своем желании, я чувствовал, я знал, что Снежана хотела бы этого также всей душой.
-Ладно, пошли! – вдруг резко, почти визгливо произнесла Снежана. -Куда?
Она смотрела на них с такой уверенностью, что они слегка опешили. Я был поражен. Несмотря на всю свою глупость, я понимал, что это злые люди, и от них нужно было держаться подальше! А Снежана собралась с ними куда-то идти. Может, она знала или видела что-то, чего не мог знать я? Может, это была какая-то игра, одна из тех странных игр людей, которые мне всегда было трудно понять. Например, иногда они наряжались в других людей и притворялись другими людьми, и это назывался театр. Может и это что-то похожее? Я, конечно, не знал, я послушно пошел за Снежаной, я не знал тогда, что она затеяла это только, чтобы спасти мне жизнь...
Ну? – Снежана была как кремень.
Парни ухмыльнулись, как-то недоверчиво, но кивнули в сторону кустов и слегка расступились, чтобы пропустить ее между ними. Один из них протянул руку, чтобы взять ее за локоть и в этот самый момент Снежана резко двинула ему левым локтем в пах, а правой рукой размахнулась со всех сил и швырнула мяч в противоположную сторону от той, куда мы еще мгновение назад, кажется, собиралась отправиться всей развеселой компанией. «АПОРТ!!!» - завопила Снежана с такой силой, что я испугался за ее легкие. Еще через мгновенье она со всей силы врезала пощечину стоявшему справа и побежала на огромной скорости вперед. Если после ее крика у меня еще были какие-то сомнения, то после того, как она побежала, я понял: все-таки все в порядке, это игра, странная, но какая-то человеческая игра, и я зря боялся и нервничал, а вот мячик сейчас точно улетит, а я, лопух, его упущу. Я радостно взвизгнул и кинулся в темноту, за давно улетевшим мячом.
Глаза такие тяжелые, даже не могу поднять...Кажется, скрипнула дверь. Очередное «вдруг», наверное, семидесятое уже, но все же, вдруг это они... Надо..надо приподняться...надо........
...Снежана запулила мяч та-а-а-к далеко, что я замучался его искать. Я все бежал, и бежал, и бежал, потом вдруг понял, что мяча-то впереди нет, развернулся, побежал назад, потом мне показалось, что где-то там, в стороне что-то темнеется, и я понесся туда. В итоге я запутался окончательно и бесповоротно. Когда я, потеряв надежду найти мяч, решил возвращаться к Снежане, я понял, что не представляю, где нахожусь. Мне было страшно, я весь запыхался, и все пережитое напрочь отбило у меня нюх. Я не мог вернуться к Снежане! Я представил, как она бегает и ищет меня, зовет, плачет, как переживает, и меня обдала волна ужаса. Я побежал сломя голову, потом остановился, потом опять побежал... Но я был совсем одуревший, и заблудился окончательно.
...А потом я долго бродил по улицам. День, два, не знаю я сколько! Я был измучен, желудок сводило от голода, а еще я был совершенно потерян. Я пытался подходить к людям, вилять им хвостом, улыбаться, как делал обычно. Я надеялся, что они, может быть, меня узнают, отведут к Снежане или хотя бы покормят! Я был поражен: я всегда думал, что в мире людей совсем немного, и что они все знают меня... А это было верно только для моего мира, в котором я родился и вырос. Но происходило то, чего я совсем не ожидал: они махали на меня руками, кричали, и несколько раз даже пнули ногой... Я ничего не понимал, я все еще пытался достучаться до них, но после того, как какой-то парень Снежаниного возраста, который ел хот-дог, и к которому я просто подошел, виляя хвостом, надеясь, что, быть может, он угостит меня кусочком, стукнул меня по морде так, что выбил зуб, я перестал подходить к людям. Я стал от них шарахаться. И это был первый этап моего превращения в настоящую бездомную собаку. Мой мир людей, когда я еще жил у Снежаны, был невелик. Наша семья, друзья семьи, хозяева других собак нашего двора, с которыми мы иногда гуляли вместе, Снежанины подруги и друзья и противный врач-ветеринар, к которому меня сразу тащили, как только у меня начинало что-то болеть – вот, пожалуй, и все. Про врача я даже погорячился – он,конечно, противный, потому что все время делал мне всякие мерзкие и неприятные штуки. Но зато потом все проходило. Так вот все эти люди всегда были мне рады, улыбались, гладили, угощали. Я купался в любви, и думал, что так бывает у всех, а оказывается, я ошибался.
После выбитого зуба я совсем потерялся. Бродил по улицам, пускаясь наутек, как только видел в непосредственной близости человека, пытался подобрать какие-то объедки, убегал от злобных собратьев, которые не хотели говорить со мной, которые тут же бросались на меня и начинали грызть и рвать. Они были сумасшедшие, честное слово! Мне казалось, мир сошел с ума, и я начинал сходить с ума вместе с ним.
А потом, вот так скитаясь и бродяжничая, я пришел на какую-то помойку. К тому моменту я похудел, наверное, килограммов на двадцать! Шерсть моя свалялась, я был весь в грязи и запекшейся крови, у меня все болело, у меня была порвана губа, выбит зуб, постоянно болели бока, лапы, голова, одно ухо безжизненно повисло – какой-то бродяга пытался меня за него утащить с собой. Я с грехом пополам научился искать еду, прятаться и убегать от людей, не нарываться на склоки дворовых и не претендовать ни в коем случае на чужую территорию – тогда точно не выжить. В общем, я начал привыкать к такой жизни, научился биться и выдирать у нее каждую кроху, стал забывать о прошлом, уютном и теплом. Мысль о том, что когда-то у меня была своя подстилка на пуху, вкусный теплый обед, что меня любили и гладили казалась странной и глупой. Но чего я никогда не забывал – так это нашу семью. А по Снежане я вообще тосковал со страшной силой. Ни на минуту я ее не забывал! Ни на минуту....
Так вот на той помойке, на которую я приплелся, жила собачья стая. Это было их место, их там было очень много, и жили они там очень давно. В тот день у меня совсем не было сил, я понял, что пришел на чужую территорию, я знал, что меня ждет, но мне было все равно. Даже вечный инстинкт выживания дал сбой. Я устал. Я хотел спать.
И тут – впервые за мою бродяжью жизнь – случилось чудо! Хотя, вру, конечно, это было вторым, а первое было когда молодая девушка купила два горячих хот-дога и отдала их мне! Я был такой голодный, такой несчастный, и она показалась мне ангелом. Почти такой же красивой, как Снежана(но Снежана, конечно, красивее всех!). Она так ласково улыбалась мне, я сначала подумал, что, может, она замыслила какую-нибудь пакость(Помните, я говорил про бомжа, который чуть не оторвал мне ухо? Так вот он тоже протянул мне кусок пирожка с мясом, а когда я подошел, чтобы взять его, схватил меня за ухо!), я шарахнулся от нее, но она так терпеливо, медленно и ласково подошла ко мне поближе (расстояние я все-таки держал!), положила эти два горячих, ароматных хот-дога и отошла. Я, все еще боясь, решил рискнуть. Подошел, готовый в любую минуту отскочить. Но она не двигалась. Смотрела на меня и улыбалась. Смотрела, как я ем эти хот-доги, как я давлюсь ими, стараясь заглотить побольше и улыбалась. Я назвал ее про себя Ангелом.
А второе чудо было то, что меня не загрызли насмерть на этой помойке и не прогнали прочь. Меня там приняли. Когда я пришел туда и улегся внаглую, прямо посередине, ко мне подошла большая, грязная белая собака.
-Ты кто? – спросила она меня.
-Веснушка – пробормотал я.
- А ты знаешь, что это наша помойка?
-Да...
-А зачем же ты пришел сюда?
-Умирать, наверное.
Она улыбнулась.
-Забавный ты. И имя у тебя забавное. Заморское какое-то. Что оно означает?
Я немного оживился. И даже забыл и про боль, и про усталость. Я ведь так давно нормально ни с кем не общался, и, что более важно, так давно никто нормально ни обращался со мной: ни люди, ни собратья.
-Видела кого-нибудь рыжих людей? Ну оранжевых таких?
-Ну видела.
-Видела у них на лице такие...точки рыжие...ну конопушки такие. Ну увидела, нет?
-Да ну видела и что?
-Ну вот это называется веснушки.
-А тебя почему так назвали?
-Потому что я рыжий. – тут я посмотрел на свои черно-бурые лапы и бока и понял, что надо добавить – Был когда-то.
Так я вошел в эту стаю. Та белая собака упросила их вожака взять меня. Его звали Хромой, а ее, кстати, Снежинка. Они оба родились и выросли на улице, но Хромой был старше. Они вместе жили сначала в одной стае, но потом их стаю отравили, и выжили только эти двое. Теперь у них была новая семья, и Хромой был в ней вожаком. Старый, седой, весь в шрамах, с перебитой лапой и выбитым глазом, он был настоящей дворовой собакой. И он научил меня многому. Научил, как искать еду, как драться, чтобы выжить, как убегать от людей, куда кусать их... Он научил меня всем тем законам, по которым они выживали. А начал он с самого первого и главного: люди – сволочи. А те, которые не сволочи - притворяются. Я пытался первое время объяснить ему, что это не так, что не все такие, пытался рассказать про мою семью, про Снежану, про Ангела, угостившего меня хот-догом, но он не желал слушать. Он начинал рычать и огрызаться. Хромой родился и вырос на улице, у него на глазах забили до смерти его мать и братьев с сестрами. Он один смог спастись и выжить. «Легко» отделался – «всего лишь» перебитой лапой. Потом у него появилась любимая. Чернушка – так ее звали. Хромой никогда о ней никому не рассказывал, но все равно все знали. У них с Чернушкой родились щенки, и Хромой их очень любил. Но однажды, когда он вернулся в логово с полуобглоданной костью для своего семейства, он нашел только лужи крови и страшный запах смерти. За эту больше не нужную кость Волчара из соседней стаи рассказал ему, что приезжали живодеры и расстреляли его семью. Чернушка – рассказывал он – до последнего закрывала своих малышей, но ее всю изрешетили пулями. А потом застрелили и щенков. Всех до одного. Стреляли в голову. В глаза. В морды.
Хромой снова остался один. Потом была у него стая, которую отравили – я уже, кажется рассказывал. Или нет...Рассказывал? Я так заледенел, что даже мозгами не могу шевелить...Ну так вот, отравили. И потом он стал вожаком нашей стаи. Меня там тогда еще не было, конечно. Я в те времена жил со своей девочкой... У Хромого больше никогда не было любимых. Он был прямо как старый пират – одинокий и израненный. Он ненавидел людей, однажды он даже загрыз какого-то пьяного бомжа. Тот ничего ему не сделал, просто подошел погладить, но Хромой бросился на него, вцепился ему в горло и рвал до последнего, пока тот не перестал хрипеть. И наш вожак ничуть не жалел об этом случае. Напротив, он говорил, что случись такая же ситуация, он бы с радостью сделал тоже самое еще много раз. И это были не пустые слова. Он бросался на людей, кусал детей. Старый вояка, почти всегда он уходил от преследований. Да... Уходил. Я не всегда соглашался с ним, я был порой возмущен тем, что он делал, но...я понимал его. Я знал его судьбу и все понимал. Он имел полное право ненавидеть людей. Мне и самому уже казалось, что Снежаночка, мама, Сева, баба Надя – они все приснились мне со своей добротой и любовью. Давно уже я не получал от людей ничего кроме тычков и угроз.
Я полностью переродился. Ничего не осталось ни от моих манер, ни от моей былой жизнерадостности и добродушия, ни от моей рыжей шерсти...Снежана так ее любила. Интересно, она меня узнает сейчас? А не разлюбит? Шерсть-то повылазила, да и грязная и слипшаяся вся....Ну что ж не идет-то никто, а? Пустите погреться, людиии...ииии....сволочи....
А со Снежинкой мы подружились. Она классная была. Веселая, смелая! А еще у нас имена как будто похожи немножко. Снежинка тоже родилась на улице, но она не была так озлоблена, как Хромой. Ее мать умерла своей смертью, ее братья и сестры и по сей день бегали где-то по городу, ей удалось избежать и живодеров, и серьезных ран. Она была жизнерадостной. И за это я ее ужасно любил. Ужасно. Да... Имя у нее, кстати, было чем-то похоже на «Снежана»...
Мы с ней целыми днями бегали вместе: гуляли, искали еду...Кстати, вы вот знаете, как можно отличить дворовую собаку от домашней? Мне Снежинка рассказала. Нет, не по шрамам и грязному виду. Даже если вымыть и начесать дворовую, вы все равно точно вычислите ее. Если присмотритесь, конечно. Домашние собаки считают, что они – хозяева этого мира. Их поступь и походка тяжелая и уверенная. Они не оглядываются на каждое свое движение, они такие вальяжные и спокойные. Им нечего бояться. А уличные парни – совсем другое дело. Мы ходим как по ножам, как по иголкам, как по битом стеклу. Мы как будто летим над землей, едва касаясь ее. Мы словно боимся, что излишне тяжелый шаг обернется нам побоями или еще чем пострашнее. Мы бежим легко-легко. Мы – уже не на земле, мы где-то между небом и землей. Мы – смертники, для которых каждый день на лицах города может оказаться последним.
Забавно...Говорю «мы», а ведь когда-то был домашним, когда-то бегал тяжело...Сейчас я навряд ли уже хоть как-нибудь смогу бегать – лапы совсем отмерзли. И морда, и бока...Хвоста-то я давно не чувствую...Я перестал его чувствовать задолго до того, как оказался здесь, на родном крыльце.
А знаете почему? Потому что за всю мою бродячую жизнь об страшном слове «живодеры» я знал только со слов собратьев. Из истории Хромого. Из ночных страхов Снежинки. Из леденящих кровь рассказов. А потом пришло время и мне встретиться с ними.
Не знаю, сколько к тому моменту я уже жил в стае. А это случилось ночью. Мы спали со Снежинкой в какой-то коробке из-под телевизора, когда страшно завыл Хромой. Это значило опасность, беда. И запах. Этот запах, который я не мог распознать в тот вечер, когда последний раз видел Снежану. Снежаночку... Теперь я его узнавал сразу.
Да, это были живодеры. Мерзкие, отвратные мужики, пахнущие собачьей смертью. В их глазах я видел смертельную боль миллионов замученных ими собак. И в голосах их я слышал их предсмертный вой.
И они начали стрелять. Метко стреляли, сволочи. Хромой кинулся на одного из них, но не успел. Ему выстрелили в голову. И он умер...
А потом начали умирать и остальные. А эти ублюдки все стреляли и стреляли. Мы со Снежинкой пытались убежать, обезумев, рвались из этого ада, пропитанного кровью и выстрелами. Я сумел. А Снежинка нет. Нам почти удалось выскользнуть, когда в нее ударила пуля. И она сразу перестала чувствовать задние лапы. И упала. Я крутился рядом с ней, я облизывал ее мокрый и соленый нос, я хотел порвать их... Но она сказала, чтобы я бежал. Что она умрет. Что она знает. Что если я сейчас не уйду и умру вместе с ней, она никогда не заговорит со мной там, на небесах, где мы все встречаемся после смерти. И умоляла меня пообещать ей, что я уйду. И я пообещал, глядя в ее стекленеющие глаза. Они уже бежали к нам, но я успел. Я последний раз лизнул ее в нос, и помчался прочь. Они стреляли мне вслед, но только одна пуля попала в цель, перебив мне хвост. С тех пор я его не чувствую. Я бежал и бежал, не чувствуя боли в хвосте, и услышал за своей спиной выстрел. Они добили мою Снежинку.
Вот так я лишился второй своей семьи. После этого я долго прятался по разным местам, ел что попало... К людям не подходил, к стаям не прибивался. Просто тупо бродил по городу. И сегодня вот забрел в этот двор. Что-то дернулось у меня внутри. Никогда раньше ни в одном дворе не дергалось, а тут... И запахи...Знакомые какие-то. А это оказался мой двор. Тот, в котором я жил. Со Снежаной. Я чуть с ума не сошел, когда понял это...Вы представляете? Нет, не представляете вы ничего.
И вот нашел свой подъезд, двери тут покрасили недавно – запах резкий. Я царапался в него, но никто не услышал. Вот лег и лежу. Давно уже лежу. Замерз совсем. Ерунда. Снежаночка моя здесь. Дом мой здесь. Семья моя здесь. И я ее скоро увижу. А что холодно – да ничего. Потерплю. Главное – дождаться. Да...Дождаться....
...Консьержка, зябко кутаясь в каракулевую шубу, торопливо прикрыла за собой дверь. Собралась было юркнуть в свой, соседний подъезд, но остановилась. У ее ног лежал заснеженный рыжий клубок. «Михална, глянь! - позвала она - это не Воропаевых ли из двадцатой квартиры? У них вроде такой был, у дочки-то ихней....»
-Похо-о-ож, хотя тот потолще и покрупнее, кажись был!! – прищурившись и впившись в него взглядом, отвечала высунувшаяся из окна Михална в пуховом платке. – Девочка-то у них была, такая лапочка, такая умница. На балерину училась. Такое горе, такое горе...Вот ведь хулиганы какие: забили девочку до смерти. Она убежать от них пыталась, а они и озверели...Вот горе-то. Мать почернела вся. На чем только держится, голубушка...Ты, пожалуй, это, посиди-ка минутку за меня. Я их позову, вдруг и правда ихняя псинка-то...»
Наконец, открылась в сотый раз дверь и вышел Знакомый Запах. Он принадлежал черному пальто, платку с ароматом Шанели №5, хранившему память о лучших временах. Это был запах Мамы. Маленькая, худенькая женщина. Это не Мама. Непохожа. Мама всегда была полная, с лучащимися глазами, жизнерадостная. А это привидение, с черными кругами под скорбными глазами, узкой полоской губ, морщинами. Но запах...это же ЕЕ запах....Запахи не могу лгать, у каждого он свой, единственный и неповторимый. Его нельзя подделать, а если кто-то и попытается, то собачий нюх его все равно раскусит. Он же особенный у нас, наш нюх. Привидение присело...Смахнула с меня снег. Она меня гладит! О, как давно я этого не испытывал...Волшебные ощущения от нежных прикосновения, теплые волны по всему телу....Я помню...Помню...Почему я этого не чувствую сейчас? Вообще не чувствую. Надо же, как замерз, что даже родных рук не ощущаю. И почему я смотрю на все это с высоты? Слезы...Вот, вижу, мне на нос упала горячая соленая слезинка. Еще....Я знаю, каково это, однажды, Снежана плакала навзрыд, уткнувшись в меня. Плакала и плакала, и я был весь мокрый и соленый от ее слез, но продолжал сидеть и слизывать их с ее лица. Может, у Мамы другие слезы? Я не чувствую их. Я вообще ничего не чувствую...Ну ладно. Главное, я их нашел, главное меня встретили, узнали. Главное...Снежана, я совсем скоро ее увижу, если только она не на репетиции. Да что же со мной такое? Я не могу открыть глаз, но я вижу все происходящее...Как странно. В ушах свистит вьюга...Нет, постойте, это уже не вьюга, это Вивальди, который так часто играл у нас дома. Ви-валь-ди. Это композитор, я знаю. А почему Вивальди? Что это? Что за сила подхватила меня под лапы и резко вознесла в высоту? В ушах музыка Вивальди, а Мама все дальше и дальше, она уже превращается в маленькую черную точку, роняющую слезинки на бездыханный комок рыжей свалянной шерсти...
Что это? Что... Мне же нужно домой, я нашел Дом, мне нужно к Снежане.... Я же нашел ее...
Его похоронили за оградой того же кладбища, где была похоронена Снежана Воропаева. Фотографию Снежаны в траурной рамке заменили фотографией, где они были вместе: смеющаяся Снежана крепко обнимала Веснушку, который радостно переливался всеми оттенками рыжего на солнце. Они снова были вместе. Он вернулся домой.
| | | | Обсудить на форуме |
| |
