| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - ПАРАДОКСЫ | | ПАРАДОКСЫ | | В конце по-зимнему недружелюбного рабочего дня Гришин следовал по проспекту Мира к техническому институту. Эта точка – конечная станция, граница его участка. От драмтеатра до площади по снежной склизкой кашице оставалось одолеть совсем ничего, да слякоть мешала. Чуть впереди, слева, проглядывали бодающиеся быки – нарочитая бронзовая статуя, изображающая равенство сторон судебного процесса. Монументальная защита против скульптурного обвинения. Гришин вздохнул – через год прощай, участковая служба. Ни защит, ни обвинений – сплошная скука. Хорошо, ожидающие впереди времена укомплектовал на совесть. Выслуга приличная, пенсион - туда-сюда, нормальный грозит, привычками известными шибко не злоупотреблял, и кой-чего на книжке скопилось… Сыновьям останется, и на старость.
Гришин автоматически-выверенно вращал головой и хрустел мятной конфетой в такт хрустящим сапогам. «Непонятная штуковина, - философствовал милиционер, - тех, кто движется в попутном направлении, я совершенно не замечаю. А те, что навстречу - осязаемы, даже мешают как будто. Ощущение - против веток еловых пробираешься. Нет, чтобы в одну сторону… Мда, ерундистика. Выдали б каждому пусть плохонькие, но персональные крылья – ни тебе часа пик, ни толкотни на остановках. Угу, крылышки – и на небеса», - мысли, обуревающие с утра седую милицейскую голову, ее владельцу не нравились, тревожили. Щекотка накатывала на солнечное сплетение. Волнение. А повод?
…Утром его радостно встретил, помахивая открытой форткой, двухэтажный домишко на Зоологической. При Советской власти располагалась потребкооперация, теперь - филиал иногороднего института. А в филиале – кабинетик участкового. Со сложным названием вуза Гришин свыкся, и вообще ему нравилось служить размеренно, без беготни. Оттого и в опера не подался. Алкаши, бабки полоумные, склочники – контингент неспокойный, но известный. Нет бардака. Бумажка, ручка – всё по форме. Работа отполированная.
Много лет тому отвели здесь еще одну комнатенку под сапожную мастерскую. С черного хода ежели – не ошибешься. Дратва, шило. Воздух резиново-кожаный. Сидел на скамеечке печальный грузин – сапожник, по имени Заза. Ловко ставил набойки, заклеивал подошвы. Тянул пронзительно: «Нуца, Нуца, куда ты идешь?» Щетинистощекий, с носом-бананом, похожий на полупрожаренного шашлычника. Хотя, какой грузин не похож на шашлычника? И печалиться – лишнее. Ну, осведомитель, да. Зато гражданский долг исполняешь…
Сапожник шибко постарался в прошлом году. Сдал притонщиков-наркоманов… Барыгу Долгова с Киевской практически на блюдечке выложил. Пацанов летом…
Опустошили, по удачному воровскому случаю, юнцы магазинчик у кинотеатра «Заря» - неподалеку. Правда, досталась сплошная мелочевка. Отнесли, сгоряча, пар десять обуви в сапожку рядом – на, мол, бери, генацвале, по сходной цене. А Заза сообщил Гришину, понятно. И кто мог предположить, что за ребятками целый шлейф «заслуг»? «Ленивые ворюги нынче. Ленивые беспечные салажата. И сидеть вам не пересидеть», - так потихоньку шептал участковый, сидя за своим неподъемным прессовано-опилочным столом, удобно кутаясь в новую казенную куртку.
Топили скверно. Нешлифованная и некрашеная чугунная батарея чуть теплилась. Средство для борьбы с холодрыгой имелось. В кабинетике, за сейфом времен принципиального министра Дудорова, солдатская фляжка с «Белым аистом», рачительно затянутая в брезент. За дном порционно выбулькиваемой фляжки Гришина топтались и бормотали проблемки, сомненьица, протоколы, рапорты и нытье раздобревшей с возрастом жены. У горлышка алюминиевого сосца невозмутимо причмокивали губы капитана. Сбитое тело милиционера комфортно облегал китель с привинченным к лацкану знаком – «За отличную службу в МВД».
Пацаны… А сроки получили очень нескромные. Заза вот удивил. После суда исчез. Испарился. А может, махнул на родину – в Марнеули.
Так капитан незаметно для себя добрёл до сырой и узкой расщелины – два дома, точно перебравшие приятели, почти упирались торцами друг в друга. Но бочком протиснуться удавалось. В обход шуровать – километра полтора! Тут милиционер натолкнулся на кромешную тьму, горячее дыхание в упор и еще на что-то, а затем в спину Гришина уперся ветер и, наподдав, зашвырнул участкового под фонари. Или не ветер.
***
В считанных метрах от участкового, стоя на четвереньках, покачивался кургузенький человечек по фамилии Лякин. Лякин непослушными ручками загребал снег. Зубы человечковы стучали. Клацали. Снега почти не было, но под ущербным его холмиком скрылось то, отчего так лязгали зубы.
Складно шло с утра. Встретил Кипу – Кипина, с ним отбывали за хулиганку. Тяпнули пакетного лафиту у павильона мясного на рынке. Покурили. «Косячок пришелся бы кстати», - Лякин досадливо выдохнул. Дубак, один хрен, подкрался, пойлом обмануть судьбину не удалось. Пальцы ног противно покалывало. И злость вперемешку со страхом накатила. С детства так. Мать кувыркалась, пьянющая, с очередным мужиком, хихикала, мелькали ляжки, груди, волосы, а он наблюдал из-под кресла. По коврику на стенке скакали гордые олени – вдаль, к горам. Только отставший от них олененок цвета охры робко смотрел на маленького Лякина. Голые барахтающиеся тела казались веселыми вначале – настоящие клоуны из барахлящего телика. Собирал с жирного пола пустые бутылки, остатки сливал в кружку. И пил в черной прихожей, под вешалкой, давясь. Смех пробирал. Расслабуха. За ними – бешенство, сменяемое ужасом и тряской.
…Приперлась в обед тетка с портфелем, тронула дверь, а там замок вырван – заходи, наливай то бишь. «Хозяева! Хозяева! Почему ребенок не в школе?» «Ребенок? – он, перегарный, вывалился из комнаты. - Ну!» - оскалился нахально, и пока окошмаревшая гостья летела через три ступени вниз, высунулся на площадку и матерился сочно на весь подъезд. …А не придумал бы с остатками – прямая дорога в дурдом. Мать окончательно опустилась, и кроме хлеба, максимум - остатков макарон, в буфете обитала мышь на грани суицида.
- Гаденыш… Ыш, тыыы… - и валилась в одежде на койку без простыней.
Ухажер мамкин, дядя Митя – из последних, кого Лякин держал в памяти, поманил как-то перочинничком – там и ножницы и штопорок, и пилка… Крутил-вертел малец забаву, а дядька не терялся: принялся водить по заднице детской, тянуть на коленки. Ну и лови в колено пилкой! Ту ночь Лякин впервые провел на вокзале...
Думал соскочить, чуял, что край, что звереет. Тельцем ледащ, душой омерзителен. Но сколько ни трепыхался, прибиться к людям не мог. Наоборот, чем сильнее пытался оторваться от гадства, тем окаяннее зверел. В четырнадцать – улетел на малолетку – обобрал и избил соседского отпрыска…
Жрать после выпивки хотелось свирепо, особливо около мясного безобразия, а ни копья не осталось. Здесь Кипа подсёк, что плотный, хряковатый мент затихарился за урючниками и зекает в их сторону. «Минут пяток – стопудово!». Лякин знал, по какому поводу он нужен ментам. «И цепочку, баран беспонтовый, до сих пор не скинул», - шелохнулось яростно в пропитых извилинах…
***
«Урюк, урюк… Про урюк говорила намедни теща. Полезный, витамины… Прикупить ей? Заткнется, глядишь. Мясца на борщ – опять же... Забулдыги уставились. Голодные, поди. Ох, житуха», - Гришин расплатился с юрким смуглым торговцем.
***
Марков Вова не тужил. Он обожал пористый шоколад, и проводить рукой по натроганным гладким перилам. Вова совершенно не испытывал мыслительных бултыханий – никаких. Давно разделил пространство на дольки, и старательно выбирал те, которые наиболее радовали. Например, парнишке нравилось сооружать секретики в земле. Выкапывал с вечера ямку под окнами дома, где жил с бабушкой (Вова мешал маминой личной жизни, и она срочно пристроила сыночка своей маме – его бабушке, по имени Серенада Провна), напихивал туда битых стеклышек, обрывков разглаженной ногтем фольги от шоколадок. Накрывал широким осколком прозрачного плексигласа, присыпал мусором, землей и резво устремлялся домой, на пятый этаж. Ни свет, ни заря летел к окну. Солнце, нехотя, вываливалось из-за большого дома, что через дорогу. Хлопал в ладоши от восторга, когда солнечный луч указкой упирался в секрет, а оттуда драгоценными разноцветьями начинало высверкивать и плескаться волшебство!
***
- Здравствуйте, Серенада Провна!
- И вам здравствовать, дорогуши, - пожилая женщина опустила глаза и по-утиному засеменила к лифту.
Две менее пожилые женщины терпеливо помалкивали. Наконец, створки лифта сомкнулись, и обеих прорвало:
- Напасть, а? Внуку двадцать, а круглый идиотик. В блестяшки играется!
- Бедный. Беда, ой, беда! В дурака за полминуты превратиться. А не врут, Галь?
- Да ну! Участковый с дырой вполбока ползет, кровища лентой, а Вовка уставился, глаза приклеил… И в миг съехал, болезный.
- А того, убийцу, не нашли?
- Окстись!
***
Проскочив капустные ряды, оглянулся: мента нет. «Мандраж пустой, совпадение», - кинул в прибывающий вечер. Погрелся в дымной пирожковой. Мелочи хватило на чай.
Тему дорешать требуется. Сговорился с хануриком – лаборантом из технического, тот обещал, мол, цепочку пристроит у дяди – в ломбарде, без засветки и бакланства – по-честному. Слишком прытко ханурик интересовался камушком на цепочке. «Не парит ли чувачок? Ладно, пообщаемся», - решил Лякин, подходя к углу института. И чуть не столкнулся с давешним блюстителем! Резко вздернув ворот куртки, отвернулся: есть поблизости местечко, где зашкериться можно. Только не бежать. А руки задергались.
Так же дергалась припозднившаяся девчонка на остановке, снимая с шеи цепочку. «Не киксуй, милая, - помахал ножом-раскладушкой у шейки, перетянутой шелковым платком.
«Вглубь, во дворы. Переждать. Вдруг оцепили. Стемнеет полностью, свалю», - и Лякин спрятался за водостоком.
Издалека донесся звук чьих-то шагов. Ближе. Ближе. Казалось, приближается адский палач – ритмично стукали каблуки, послышалось мерное сопение. Лякин качнулся назад. Шаги милиционера громыхали в ушах. На глаза Лякина набежали слезы испуга – детского, растерянного. Вихри памяти панически подсовывали беспорядочные картинки. Мать, уснувшая снаружи, у порога квартиры, и он пытается открыть дверь и ревет… Зона… Горечь в груди и стриженый затылок под пальцами. Тряпичная реклама «Пирожки с мясом» на теле сбитого автобусом дедка посередине улицы… Серая манекеновая рука на асфальте... Галантерейная лавка… Набрали сапог по неопытке, снесли к грузину-сапожнику. Опять зона. Долгая, муторная… Кочегарка, где его пытаются опетушить за неповиновение… Воля. Настька с текстильной фабрики – ее постоянно помнил, шальные свидания за общагой… Прости за аборт, Настюха! Всё! Рука механически нащупала раскладушку.
***
- У меня третий уже. Старший-то сын школу заканчивает. В милиционеры нацелился, на папку глядя.
- А мой из Грузии родом. Я про мужа… Молодец. Работящий. И спокойный – представляете? Городок такой, Марнеули. Оттуда.
В родовую палату входит строгая, но сердечная медсестра:
- Лякина, тебе от матери яблоки. Сейчас малыша кормить, не пропадай, заполошная. Гришина, возьмите… милиционер ваш пирожные принес. Ну, а вы… в окошко поглядите. Заза ждет, не дождется.
Роженицы, не сговариваясь, весело выкрикивают хором:
- Спасибо, Серенада Провна!
| | |
|
Обсуждение
| Ахадов Эльдар
 | Отменная проза, Саша! Как всегда, в твоем духе. )))
28.11.2007
|
|
|
|
