| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - ПОРОКИ И УРОКИ (Цикл «Вчера и завтра») | | ПОРОКИ И УРОКИ (Цикл «Вчера и завтра») | | Первая после срочной службы филфаковская сессия дается не то, что бы тяжело. Она – валун, сметающий меня - бедного Сизифа, на исходную. Она - цунами – неумолима и катастрофична. За два солдатских года в голове осели, бросили якоря уставы, приказы, построения на плацу, ноябрьские дождливые кроссы в чугунных шинелях, монолитная каша в мятых алюминиевых мисках и однообразные физиономии сослуживцев. И лишь иногда возникали в памяти светлые образы доцента-литературоведа Днепровского, профессора Шрама с кафедры русского языка, умницы Анатоль Петровича Хризантемова - доцента той же кафедры.
Переключить тумблер на новую жизнь непросто. Пока отъедался домашними котлетами, да бравировал многозначительно служивым прошлым перед студентками, грянула она – эта самая сессия.
Лопатин к тому времени переметнулся на заочный, Юрка Павленко переехал в Москву и стал студентом МГУ. На курсе остались сплошь девчонки и мы с Киселёвым - Кисой. Тот восстановился пораньше – ибо уходил с весенним призывом, а я осенью. Несколько предметов сдали нахрапом и по-солдатски. Неведомую информатику, к примеру, - посредством взятки в виде десяти бутылок сносного чешского пива. У бородатого препода-очкарика-компьютерщика в синем битниковском свитере предательски дрогнул кадык, когда он увидел, с каким именно багажом некие типы явились на его зачет. Мы с Кисой переглянулись, я протянул пакет, «очкарик» с достоинством пэра его принял. Киса, ёрничая, чётко кивнул головой и вытянулся. Так же молча, по-букингемски, мы пожали электронщику руку, тот «завизировал», как полагается, зачётки. И аудиенция благополучно завершилась. В коридоре я отвесил Кисе лёгкий пендаль: не юродствуй. Чуть погодя, двинули в кафетерий «Семь гномов», притулившийся у Северного вокзала. Там регулярно водились свежие пухлые булочки и удобоваримый кофе. Само заведение, однако, славилось исключительно названием. Точнее, вывеской с названием. Последняя первоначально была скомпонована из отдельных алюминиевых вычурных букв. Раз в неделю, стараниями неких таинственных идиотов с вывески исчезала буква «н», и обыватели, проходящие мимо, довольно гоготали: «Гомы, гляди – опять гомы… Гыыы! Целых семь гомов».
Нас ждут перемены: два подпитых работяги приколачивают новую вывеску – цельную. Конец кошмару. Из-за тюля в боковом окошке на процесс водружения железобетонно и сыто взирает дынная прищуренная ряха – возможно самого директора кафетерия.
Попивая кофеёк, в паузе поднимаю вопрос дня:
- Киса, милый, я тебя как филолог филолога хочу спросить, ты знаком со старославянским языком?
Вообще-то, ответ известен. Курс лекций по старославу «внушает» Роза Васильевна Алова – профессорша, старая дева и едкий, противный человек. Как-то раз, оглашая список студентов, она на всю аудиторию громко и с выражением произнесла фамилию безобидной Надьки Ровной как «Говная». Надька, не могущая и мухи обидеть, да еще на седьмом месяце беременности, молча плакала полпары. С того дня наш курс терпеть не может зловредную Розочку. Киса тоже «обожает» Розу Васильевну. А именно: его от нее трясет высоковольтно. Седенькая, ромашкообразная на вид, Розочка, тихо и монотонно отбубнив у нас пару десятков лекций в семестре, завтра принимает экзамен - и пощады не жди. На экзамене – долой личину нарочитой умиротворенности. Будет крик, стенания по поводу нравственного падения молодежи и загнивания всех устоев. Ну, и примеры из какого-нибудь Домостроя, конечно. Хотя, они более всего пригодятся Таньке Чирковой, в сотый раз перекрасившей волосы в трудноразличимый цвет. Нам же с Кисой уготован особый прием - царский. Ибо на лекциях Розочки мы увлеченно состязались в интеллектуально-разминающую «балду», писали гекзаметром дурацкие пародии на преподов и однокурсниц, а семинары просиживали в «Гномах» или на чердаке универа, где курили и спорили до посинения, кто круче – Бурлюк или Лёша Кручёных.
- Нет, Саша, не знаком, - обреченно отвечает однокашник.
- Как экзамен сдавать будем?
- Авось прорвемся, майн херц. - С этими словами бесшабашный Киса хлопает меня по плечу. И убегает на свою электричку.
Такое отношение не радует. Впрочем, кое-что в голове моей созрело.
… День экзамена, как обычно солнечен, светел, приветлив. Это каникулы всегда полны воды, жидкой грязи в городе и отсутствия денег. Мерно вышагиваю с трамвайной остановки в сторону универа. В правой руке белая спортивная сумка. В ней – завернутая в газету «Правда» икона конца XVIII века. Казанская Божья Матерь. С младенцем.
Любовь к иконописи, как и вообще искусству привил мне папаня. «Гривны», «титло», «штейнеристы», «гурт», «левкас» – эти слова постоянно и свободно гуляли по нашей квартире. Отец – нумизмат и ценитель старины, собственным коленопреклоненным отношением к истории открыл огромный кладезь того, куда я обращался в моменты опустошения и утрат, а то и просто из интереса.
Будь я прилежным студентом, давно бы одолел старославянскую грамматику, все ее палатализации и дифтонги. Ведь лет с десяти я свободно читал на нашем праязыке, благодаря монетам, иконам, в особенности - ветхим церковным книгам, в некотором количестве присутствующим на широких полках отцовского кабинета.
Сегодня я несу с собой икону – как последнюю надежду на то, что мои практические знания в содружестве с данным образцом русской и славянской культуры собьют Розочку с панталыку и заветное «уд.» ляжет таки в зачетку.
Собратья (вернее – в основном, сосестры) возле экзаменационной аудитории – дрожащие, посмеивающиеся – нервно, интенсивно жующие (некоторые), жмущиеся вдоль стен и расхаживающие с толстенными «гроссбухами» конспектов (лица ненормально-задумчивые, губы шевелятся) - всё это впечатляет не в лучшую сторону. Возникает Киса – несколько подавленный:
- Выставили шестерых. Из восьми в первой партии.
- Очень обнадеживает, - отвечаю невесело. - А ведь вчера кто-то блажил, что прорвется. Не знаешь, кто?
- Пошел ты… - мямлит, обиженно покрываясь багровыми пятнами, Киселев и отворачивается.
- Вашество, боюсь, идти придется вдвоем. Одной дорогой. И не позже, чем через пару часов.
Киса ныряет в кучу подергивающихся в волнении студиозусов, через минуту протягивает пару чужих тетрадей:
- Бери, глядишь, по-по-по… ригодятся, - он начинает заикаться, подбрасывать плечи, словно что-то припекает спину.
На душе тревожно-улыбчиво. Заразился коллективной истерией.
Дожидаемся, когда из всех «трясунов» остается человек пять (результат пока такой: не сдал каждый второй) и вваливаемся в их числе – последними. Шествуем, как гладиаторы, словно парижские коммунары - на окончательный кровавый бой. В моей правой руке – нет, не короткий фракийский меч (которым бы Розочку да по головушке), а спортивная сумка.
Мы двое – последние сдающие. Пытающиеся, точнее. Билет, который сейчас передо мной, – лес темный и колючий, в лабиринтах, корягах, оврагах и болотцах топких. Более того, я никогда не забирался в сию чащу. Лишь издалека поглядывал. Издалека. И проходил мимо.
Киса уже перед Розочкой. Сидящую за длинным столом, ее было попытались загородить вазами с цветами (принесенными, конечно, «от души»), дабы воспользоваться шпорами. Но Роза – тертый калач. Сгуртовала букеты аккуратным массивом на дальнем краю стола. Шпаргалки теперь не пройдут. Алова ласково смотрит на Кису, и я слышу:
- Итак, юноша, мы столь редко встречались, что у меня имеется предположение: вы пришли нас огорошить знаниями… потрясти – чего там! Ну-с, приступим, Киселев Александр.
- Вопрос: Пять неправильных глаголов, - обреченно бубнит «потрясатель», - и сразу замолкает.
- Замечательно! Приступайте.
- Пять неправильных глаголов имеют ряд особенностей.
- Да ну! Неплохо. Далее. Назовите глаголы и упомянутые особенности.
Киса тоскливо озирается. Ассистентка Розочки – сама еще недавняя студентка Нелька сочувственно вздыхает.
Розочка бесстрастно продолжает:
- Так что же, Александр Киселев? Быть может, мы перейдем к следующему вопросу… Ага, прекрасно. Расскажите нам про аорист…
- Аорист… - акустически внемлет Киса. Брови его ходят вниз-вверх.
- Да-да, дорогой коллега, - Розочка ловко вскакивает, подходит вплотную к бестолковому бедняге. - Поведайте нам об аористе глагола «быти»! Никак?! А чередование заднеязычных согласных – блеснете ли вы в сей области? Ну же, расскажите о первой палатализации! - почти вползает профессорша в красное, поникшее по-собачьи, ухо Кисы. Бледный Киса капитулирует:
- Я пппойду, Роза Васиииильевна, - лепечет незадачливый он.
Но Розочка решает насладиться сполна. И следующая потенциальная жертва – я.
Съесть нас обоих – тандемом. Заглотить единственную мужскую составляющую курса – вот ее заветная мечта. Прямо со стоптанными ботинками – Кису. В пижонских туфлях - меня.
- О, не покидайте нас, Александр. Присядьте, пока я пообщаюсь с вашим коллегой, - шипит она, ощериваясь. И любезно приглашает меня занять место Кисы:
- А вы, друг мой, по всей видимости, покоя не находили, все в трудах, в подготовке к экзамену, не так ли? - Пальцы ее сжимаются и разжимаются. Пигментные пятна на коричневых кулачках исчезают и появляются – в такт. Синхронно. – Назовите, для начала, известные вам союзы, - уже практически камлает, подвывая, профессорша.
Маршируя фельдфебельской поступью с сумкой к доске, я бодро выбрасываю из себя:
- Понеже, зане, яко, еда, аште бо, ибо… Дифтонги же стянулись уже после того, как прошла первая палатализация, но до того, как возникла вторая. В отличие от первой и второй палатализаций, третья не была строго последовательной… Когда мы говорим о последовательностях… Сам Фортунатов по этому поводу отметил, что… - четко и бесстрашно произношу 10-15 предложений, выученных накануне. Такова первая часть плана.
Нелька остекленела во все глаза. Киса замер, точно бушмен перед броском копья в антилопу…
- Суть в следующем, Роза Васильевна, - продолжаю атаковать Розочку. – Ваш предмет чрезвычайно необходим мне в непосредственном изучении памятников старины глубокой, - цинично провозглашаю я, непринужденно выуживая из сумки газетный сверток. – Вот, извольте. Одигитрия.
- Саша, милый, - руки профессорши эпилептически трясутся и струятся к иконе, челюсти дребезжат, поклацывают. Из груди рвется сиплый стон… Однако, паузы я ей не предоставляю (согласно части второй):
- Видите ли, Роза Васильевна, собственно говоря, теоретическую часть предмета я знаю только на тройку… Но мы с Киселевым готовились (подмигиваю ошалевшему Кисе), правда, он что-то растерялся… Изучаем свидетельства зари славянской общности: тексты грамот, Православный Молитвослов… Киселев неделю назад репринтку достал хорошую - Славянский церковный букварь, - знаете?..
- Подождите, подождите… Зачем же вы оба пропускали лекции, мои семинары, ребята?.. - Розочка растеряна.
- Да мы как раз надписи на иконе читали, знаете, там такое… - чуть не портит все незадачливый тезка.
Свирепо цыкая на Киселева, на одном дыхании стремлюсь продолжить свою мысль:
- Вы уж не гневайтесь на нас. Понимаете, столько источников... – все хочется охватить.
Но Розочка, глядя на икону, что-то пришептывает, поглаживая доску сбоку - едва-едва, закрывает глаза, улыбается, бормочет: «Ковчежная. И школа чувствуется». Неожиданно, еле слышно она произносит дважды: «Сыночек. Сыночек».
- Скажите, Саша, - проникновенно смотрит на меня профессорша, - а вы знаете, что кроме Одигитрии, где Иисус располагается рядом с матерью, основными типами в иконографии Богородицы являются…
- Да-да, еще Оранта – когда младенец на фоне Божьей Матери - прямо по центру композиции, и Умиление - младенец соприкасается щекой со щекой Матери...
- Давайте зачетки, ребята, - вздыхает Роза Васильевна. – За пропуски я не вправе поставить положительные оценки… Но тройки… Саша, - снова обращается ко мне, - а откуда икона? Разве ей в сумке место?..
Я, глядя ей в лицо, серьезно отвечаю:
- Понимаете, Одигитрия принадлежит одному человеку. Он преданный любитель далекого прошлого, верит в Бога, по-своему, но не верит моленью на иконы.
- Понятно. Я и сама... Ну, отрадно, что хоть так. Пусть так. - В глазах ее не слезы – другой человек. Совершенно новая Роза Васильевна.
Всматриваясь в явившегося человека, начинаю понимать. Почти ощущать скорбную боль злого одиночества. И тот человек - в ее глазах - меня прощает.
Молча забираем зачетки. Аккуратно помещаю Одигитрию в сумку. Выходим из аудитории.
- Слушай, к чему она нашептывала про сыночка? - спрашиваю Кису.
- Про какого сыночка? Хотя говорили, у нее в автокатастрофе...
- Не надо продолжать. Идем.
Мы направляемся на трамвайную остановку. Отчего-то грустно. Наверное, потому, что сегодня почти предал себя. Но Роза не позволила.
…Через полгода, на следующей сессии, Киса «заваливается» на экзамене по русскому фольклору.
В то утро он притащился в универ хмельной, в руке - бутылка с пивом.
- Киса, ты обнаглел до крайности. С пивом в универ?
- При чем здесь крайности? Я всю жизнь повторяю, что пиво – напиток активизирующий, отнюдь не алкогольный, старичок…
…На экзамене Киса пытается самостоятельно сочинить частушки и выдать их за пример народного творчества. За что с позором изгоняется.
Пересдать фольклор он так и не соизволил. Любовь к пиву одержала верх над филологией.
В июле я женился. Через пять лет развелся. Потом миновали еще - дни, месяцы - много. Но ту зимнюю сессию, глаза Аловой я вспоминаю до сих пор. И до сих пор мне кажется… Но это уже не важно. | | |
| |
