| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - СОЛНЦЕ ПУХОВА | | СОЛНЦЕ ПУХОВА | | Полысевший, несколько сморщенный – а по-прежнему, Славик да Славик. Ведь Пухов – тишайший человек, микроба не обидит. Славик и есть. Тем обиднее, когда Пухову хамят или грубят. Происходит такое часто. Автомобиля у Славика нет, следовательно, ездит на общественном транспорте. А там - или пошлют, или сдачу дать забудут. Проживает в протекающей полумгле коммуналки, семьей не обзавелся. В понедельник, как всегда, отстояв очередь к скромно струящемуся душу и щедро, по-весеннему, бурлящему туалету, получает дежурный раздрай от соседки Серафимы Игоревны:
- Воду в ванной вчера не закрыл – раз. Форточку в коридоре – два. Электричество с утра на кухне включил – три – а вполне хватает природного освещения. – Так и сказала: «природного освещения».
Покорно кивая, Славик терпит дребезжание неприятной Игоревны, пока до него не доносятся слова про утро. Утро – значит солнце. А он уважает эту звезду. С того дня в детстве, когда открыл огромный и бордовый астрономический атлас и прочитал про габариты светила, расстояние до него, температуру на поверхности, бури и протуберанцы. Это ж надо мощь, сила – а называют карликом! Пухов обожает смотреть на солнце сквозь поднесенные к глазам полупрозрачные лодочки ладоней. Узкие ласковые лучики совсем не ослепляют – напротив, бережно, заботливо струятся внутрь, в самую душу. И тогда Славик счастлив.
Пять дней в неделю он находится на службе в литературном отделе периферийного издания. Сочиняет несмешные анекдоты, иногда ребусы с шарадами. Перманентно в гуще народа. Сам виноват. Крутиться-суетиться не умеет. Хваткость, напористость отсутствуют напрочь. Перца бы ему побольше. Ан нет – такая натура. Диетическая.
- Мужчина с заплаткой на локте! Мужчина! С лысиной! Да мужчина же! – истерически надрывается женский голос сзади. Пухов мнется и затравленно оборачивается. Могучая дама с неохватной авоськой участливо тычет куда-то в его сторону и тянет с выпуклой обидой в баритональном голосе:
- Шнурок развязался-а-а-а… что, не видишь, да?
Пухов трудно выдавливает слова благодарности, завязывает шнурок и увеличивает темп. Город не отстает. Солнце над домами улыбается сочувственно, прячется в тучке-стожке. У самой автобусной остановки Славика цепко ухватывает за хлястик куртки пожухлый, но неожиданно ловкий старичок в парусиновой шляпе:
- Унучек, ты шта эта на коленки наступаишь, э? - Крупные волосатые мочки шевелятся под аккуратным головным убором, предвещая недоброе.
- Какие коленки, дедушка? Я на работу иду.
- Работа-работой, а… знаешь, паря, как в тридцать седьмом годе мы у одного троцкиста вредную литературу изнимали. А тот, значит, деру дать решил…
Но Пухов, не дослушав до конца въедливого старичка, вырывается из потных вяленых щупальцев и галопом несется дальше. Чай, на дворе не тридцать седьмой.
Около здания редакции, напоследок, бодро влетевшая в лужу колесом нарядная иномарка обдает брызгами левую брючину, из окна укоризненно выглядывает хозяин автомобиля: мол, не видишь, что я еду?.. Пухов, пожалуй, подустал.
Сгрудились тучи. Дождь скоро, наверное.
Редакция муторна, шумлива, полнится бестолковой толкотней, хихиканьем, покашливаниями, противными звуками придвигаемых-отодвигаемых стульев. Окна полузашторены, и сумрачно, как в лесу. Пахнет лежалыми подшивками родной газеты и остатками сигаретного дыма. Совещание. На прошлой неделе по велению главного редактора Мудрецова произошло очередное перераспределение сотрудников по кабинетам. Зачем – неизвестно. Мудрецов – бывший шахматист, чемпион города периода прошлого века. Вот и любит рокировочки, многоходовочки. Раз в квартал муравьиные цепочки подчиненных, прижимая к груди архивные папки, мониторы и угрожающие дыроколы, перемещаются в новые помещения. Десятый кабинет в полном составе въезжает в пятый, Седьмой во второй, а попивающий корректор Кошкин меняется рабочим местом с завотделом писем старой девой Синельниковой.
Из года в год Славик покорно курсирует из кабинета в кабинет с коллективом себе подобных. Из года в год зеркальные дни, анекдоты и ребусы, похожие как куличики из песка. Расходный материал.
…Кто ж знал, что вместе с новым креслом прибавятся дополнительные обязанности. Не предполагал Славик, что с ними, с дополнительными обязанностями, по указанию Мудрецова, его должен был ознакомить Петя Мишагин – непосредственный начальник. Но не ознакомил. Ушел в отпуск – как водится, в пятницу. Теперь, на собрании, Мудрецов загипнотизировал, подавил волю к сопротивлению, отчитывает, а у Пухова нет сил объяснить, что ведать не ведал о срочном задании сочинить воскресный кроссворд на тему «Морское дно». Как и о колонке с гороскопом на неделю – к субботе.
- Выговор. На первый раз выговорок, Славик. Не мальчик уже, пойми правильно, - развязно распространяется шеф.
Славик было сконфуженно поморщился. Но откуда-то выскочил солнечный зайчик, стрельнул в графин с прошлогодней водой, дающей жизнь зеленоватым микроорганизмам, стегнул наотмашь по лбу испуганно отпрянувшего шефа, щекотнул висок Пухова, спрыгнул на паркет, рассыпался на тысячи солнцебусин. Мудрецов, помедлив, покряхтев, выуживает темные очки, прячется за ними, явно рассерженно продолжает:
- Видишь ли, в шахматах существуют строгие временные рамки, и присутствует такое понятие как цейтнот. Ограниченное виртуальное время для каждого реального шахматиста. Не уложился – пропал… Ты недопонял, недослышал, не уложился. Материал не выработан. Стало быть…
- 1881 год, - ни с того ни с сего выдает Славик. – И я не Славик. Вячеслав Андреевич. Старше вас. Любопытная штука, - медленно добавляет Пухов, - в том году астрономами зафиксирован облет солнечной системы странным объектом… Не в курсе, - каким? А окно в коридоре не надо закупоривать. Пусть свежий воздух постоянно… И из газеты я увольняюсь.
- Ка… кой год? – заикаясь, озадачивается Мудрецов, распахивая рот. – Почему Андреевич?
- Вам нравится солнце?
- То есть?
- Первый международный шахматный матч по телеграфу между Ливерпулем и Калькуттой состоялся в 1881 году. Да вы не поймете, прощайте, - бросает Пухов у самой двери.
До дома семь остановок, но лучше пройтись пешком. Дождь поморосил и угомонился. Солнце кувыркается высоко-высоко. Пухов бы заглянул в его глаза - не через ладони, да чревато. Пусть так. Зато на душе хорошо.
| | |
| |
