| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - ПОБЕГ | | ПОБЕГ | | На днях умер старик Громов с соседней улицы. Старик как старик. Из прошлой жизни.
Но каким образом я попал на его поминки? Может быть, кто-то из соседей Громова помнил меня по годам детства и позвал?
Детство мое прошло в семидесятых, когда люди - и взрослые, и дети - были совсем другие, чем сейчас, а встреча каждого праздника была совместным событием - и для тех, и для тех.
По воскресеньям мы рубились в лапту, взрослые иногда составляли нам компанию. И трехэтажный дом, где раньше жили многие из нас, а теперь в нем тихо скончался старик, остался в тех семидесятых навсегда, как подшивка «Пионерской правды», завалившаяся за шкаф, - такой же жалкий и несуразный, в черно-желтых пятнах, явно портящий нарядную картинку обновляющегося нашего городка на пути радостных капиталистических перемен.
…Наконец, вспомнил. Позавчера я встретил внучку старика - Настю. Теперь, правда, она Анастасия Павловна - завмаг, полнеющая, с годами все больше похожая на утку, но пропорционально этому душевно простая и такая же громко и резвоговорящая, как лет тридцать назад.
- Дед помер, Вить, ага. Отмучился, - щеки ее устало и медленно сдулись, колыхнулась и опала могучая грудь под кофтой. - Кашлял всю ночь. Думала, разорвется. Утром затих. А ты чего подшофе? Вроде не суб…
Но я не даю ей договорить:
- Помнишь, как мы в детстве его боялись? И дразнили дедом-артиллеристом? А однажды картошку у вас во дворе печь надумали. А старик котелок принес. Фронтовой. И мы в котелке ее в костер... В жизни ничего лучше не ел.
- Ага. Да ладно, что теперь. На поминки в среду приходи.
- Угу.
С некоторых пор я не пропускаю подобных приглашений. Мало того, выработал особое чутье на мероприятия, где возливают. Плохо только, что теперь мне стало без разницы, где и у кого. Лишь бы было. Или была. Я становлюсь алкоголиком. Правда, до дешевой червивки со звучным лейблом «Гагарин» я еще не опустился. И даже квартиру не разменял на пресловутый домик в деревне, как некоторые мои современники. Исчезнувшие в результате обмена. Канувшие. Вот и я из газеты ушел. Канул. Чем горжусь ужасно. Не успели вытурить, я их опередил. А что - воспевать нынешнюю жизнь? И переть неизвестно куда с этим дурацким потным электоратом? Как-то не горю. Короче, нашел подходящее оправдание опутавшему меня змию. А потом, прихватив ребенка, подалась к приятелю жена. И откуда только у жен такая гнусная привычка - уходить к приятелям? Нет, чтобы к незнакомым мужикам, хоть не так противно. Несколько первых месяцев я встречался с дочкой, а потом…
Три последних года воришками прошмыгнули - легко и незаметно. Годы-воришки вытянули из меня последнее: деньги, надежды, талант, приоритеты. Друзей. Всё это время я пил, опускался, спал с вокзальными шлюхами, трижды попадал в вытрезвитель, однажды зимой, когда еще был при деньгах, трое каких-то биндюжников взяли на «гоп-стоп» и если б не случайный прохожий, кто его знает…
Но никак не умирал.
Периодически, рывочками мелкими, пытался встряхнуться, бросить пить, потом вновь разменивался и разменивал, соскальзывал и соскальзывал с отвесного склона… Тыкаться по редакциям и прочим организациям мне окончательно надоело. Всё одно. Лучше спиться. Потихоньку, интеллигентно. Что я и делаю регулярно в своей старой однокомнатной.
***
Квартира у Громова уныла и однообразна. Да и собравшиеся - похожие серые люди - неприметные и нелюбимые жизнью женщины и мужчины. Некоторых я знаю, некоторых знал, но забыл их имена и делаю вид, что мы не знакомы. По сути, мне все равно.
Что надо уже сделали: в обед упокоили деда на заранее купленном на старом кладбище участке - возле старухи его, скончавшейся так же тихо и скромно лет пять назад. Близкие накрыли небогатый стол. Из самых-самых остались муж дочери старика, Семен и внучка Настя, терпеливо ожидавшая всё это тяжелое время, пока рак дочиста обглодает деда, и она останется одна в наследованном жилье. Дочь Громова пропала года три назад - поехала в Ярославль к подруге в гости и исчезла. Канула. Заходил после к старику милиционер раза два, расспрашивал-допрашивал, да только проку никакого. Так все и затихло. А вскоре захворал дед и стал вянуть…
В общем, собравшиеся по нынешнему унылому поводу казались одинаковыми и однокровными. Впрочем, разницы, чтобы опять напиться, никакой. Я устроился на задрипанном диване и принялся подсчитывать количество серых ромбиков на выгоревших обоях напротив. «Если по горизонтали чётное число - значит, выставят водку, нечетное - вино». Ромбиков оказалось двадцать четыре. На стол водрузили два графина с вином. Рябой Абросимов с первого этажа - то ли слесарь, то ли токарь - обиженно крякнул. После чего Настя извлекла из серванта литровку «белой». Касатушка. Не мог же я ошибиться, подсчитывая ромбики.
После третьей душа встрепенулась, огляделась легко и зорко, расправила затекшие суставы. После пятой захотелось карандаш и бумагу - как раньше. Ну, эту стадию я научился усмирять довольно быстро. Македонским способом. Это когда две рюмки - по одной в каждой руке, опрокидываешь поочередно, словно лупишь из нагана с двух рук - по-македонски. Хвать, хвать - и следующий этап мягкой лирической пеленой обвил, тоской опутал, придавил…
Люди за столом стали противными. В засаленном пиджаке, на лбу роса хмельная, Генка из таксопарка разошелся, чуть песни не поёт… Остальные быстренько гребут ложками-вилками, сидя в тарелках разномастных, рассекают белоснежную скатертную гладь стола. А потом я проваливаюсь во что-то вязкое и...
Открываю глаза. Ночь всеобъемлющая. Или ад. Я-то давно там. Во рту отвратительный привкус скисшей водки, квашеной капусты и профуканных лет. Сажусь на кушетке, нашариваю на стуле помятую пачку «Астры». Меня выгрузили проспаться в чем был. Брюки, наверное, как из… вытащенные. В кисельной темноте рука не сразу натыкается на выключатель. Пока прищуренные глаза адаптируются к свету, закуриваю и размышляю, что делать дальше. Да ничего не делать, аки смиренная муха осенняя, затерявшаяся в межвременье. Хм, это мысль. Улыбаюсь, оглядев комнатку: на комоде лежит упаковка таблеток... Вот удача! Нет, не здесь. Нашариваю внизу липкой дрожащей рукой ботинки, держа их в руке, аккуратно иду в прихожую. Влажу в свое выцветшее полупальто. Не читая названия на оболочке, тщательно потрошу картонный гробик, высыпаю на ладонь десятка два желтеньких пилюлек. Глотаю их и сразу вываливаюсь на улицу.
Скоро весь воздух куда-то исчезает. Задыхаюсь. Жгуче холодно, панически тошно. Почти рычу от мерзкой и едкой горечи в пищеводе. Скручиваюсь в диком штопоре, в танце сумасшедшего, в агонии подстреленного волка. Едва не валюсь в лужу у обочины. Меня выворачивает наизнанку, рвет желто-зеленой массой. Между позывами нашариваю в кармане брюк упаковку, неверными слезящимися глазами читаю: «Фурацилин». Выплескиваю слюну литрами, вою вполголоса, шоркаю ватными ногами, как лыжник... Прихожу в себя только на незнакомой улице, возле газетного киоска. В кулаке до сих пор злополучная смятая бумажка от таблеток. Отшвыривая ее в сторону, падаю на колени и сгибаюсь, застывая, словно неистовый верующий. «Уж продохнуть бы, опорожниться от дряни, уж хватит, ты, волшебник великовозрастной», - примерно такая каша варится во мне, ее ошметки бьются внутри, причиняя неимоверную боль…
Проползает то ли час, то ли два. Я жив. На сердце отчего-то становится ясно и спокойно. Неожиданная и неизвестная сила встряхивает меня. Медленно, удивляясь происходящему, поднимаюсь, отряхиваю ладони от грязи. Первое движение дается тяжело, последующие легче. Резко и свежо пахнет мартом. Я делаю робкий шаг вперед. Потом еще. И еще. Пытаюсь ускорять шаги. Смелее, быстрее. Еще быстрее! Я уже бегу. Я бегу вверх по улице. Ветер лупит в грудь плотными толчками, но я не сдаюсь. И даже пробую кричать что-то. И вот я уже почти лечу, не глядя под ноги. А еще через пару минут о моем пребывании на пасмурной улице напоминает только рваная упаковка от таблеток. Но порыв ветра и ее уносит прочь.
| | |
| |
