| Литературное общество Ingenia: Юрий Фаев - Запрещенные виды любви. Часть 1. | | Запрещенные виды любви. Часть 1. | | -Ты думаешь, я буду кричать, - Марк Гурман улыбнулся жене. Отложив дымящуюся сигарету на край пепельницы, он откинулся на спинку кресла. Улыбка на его лице засветилась сильнее. Так блестит на солнце лезвие бритвы.
Марина подняла на мужа глаза, но не смогла посмотреть ему прямо в лицо. Взгляд убежал в сторону, к окну, потом вернулся к рисунку на ковре. Она успела только заметить широкий стол из черного дерева, стол, перед которым она сейчас сидела, чувствуя себя никчемной букашкой, сжавшейся от страха и утонувшей в мягком диване. Над столом возвышалась спинка кресла, обтянутая черной кожей, а в кресле сидел ее муж.
И улыбался. Лениво расплывающийся в воздухе перед его лицом сигаретный дым делал улыбку ужасной.
-Думаешь, что я выйду сейчас из себя и сорву горло, - говорил спокойно Гурман.
Марина посмотрела на свои дрожащие руки. Пальцы нервно перебирали складки платья.
- Нет, - выдохнула тихо она.
- Тогда ты думаешь, что я выгоню тебя из дома. Действительно, я могу приказать прислуге выставить тебя за ворота. Прямо так, в этом вот пестром платье и с сумочкой. Я даже могу набить тебе эту сумочку деньгами. Это будет последнее мое участие в твоей судьбе. Ты этого хочешь?
- Нет, - сдавленно выговорила Марина.
- Если нет, то, видимо, ты решила, что я сейчас убью тебя.
Марина вздрогнула и взглянула на мужа. Он больше не улыбался. Его лоб прорезал ряд глубоких морщин, глаза потемнели и смотрели сейчас откуда-то из темных провалов, над которыми тяжело нависли брови.
- Нет, - вздрогнула она еще раз. Пальцы сильнее сжали ткань платья.
- Не бойся. - Он тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Сигарета дымилась на краю пепельницы, от нее вверх поднималась тонкая струйка, которая заволновалась, когда Гурман заговорил вновь. - Я не собираюсь делать ничего плохого. - Он помолчал, потом добавил: - По крайней мере сейчас.
Марина услышала, как беспокойно бьется ее сердце. Она сидела в кабинете мужа уже минут десять, но только сейчас заметила глухие и беспокойные удары у себя в груди. Заметила и поняла, что она не одна. Она не одна переживает этот разговор, с ней есть ее сердце... и скоро появиться еще одно, тоже там, в ней, только чуть ниже.
Она едва не улыбнулась. Вовремя спохватившись, Марина украдкой взглянула на мужа. Тот не смотрел на нее и потому не мог заметить, как дрогнули уголки ее губ.
Да, когда ты не одна, не так страшно. Стало легче.
-Я просто хочу знать, о чем ты думаешь, - говорил Гурман. Струйка дыма танцевала в воздухе.
-Я грязная шлюха, - сказала Марина - Я не достойна быть твоей женой.
Кресло под Гурманом заволновалось. Он взмахнул над столом рукой.
-Не то! - воскликнул он. - Я же говорю, что не о том ты думаешь. Если бы была недостойна, то никогда не стала бы моей женой. Я бы не выбрал тебя из сотни других дам, которые желали хоть на время соединить со мной свое сердце и из тысячи тех молоденьких шлюшек, что мечтали стать украшением стоящего у края бассейна жезлонга... - Он осекся, увидев, как при слове "шлюшек" побледнела жена. Тут он, пожалуй, хватил лишнего. Но сегодня была не та ситуация, чтобы извиняться. - Ты стала моей женой, потому что была мне нужна. Можешь называть это любовью, если хочешь. Но сейчас мы будем говорить не об этом.
Он дотянулся к сигарете, сбил с нее пепел и поднес к губам. Марина заметила, что муж тоже волнуется. Это было чем-то новым для Марка Гурмана. Его руки мелко дрожали, а губы, пожалуй, слишком жадно обняли фильтр сигареты, дымящийся кончик которой пробежал значительное расстояние, когда муж затянулся.
Да, это было чем-то новым. Хотя подобную ситуацию, в которую они оба попали по ее вине, переживаешь не каждый день. И еще не известно, как повел бы себя на его месте другой мужчина
Он вернул сигарету на край пепельницы, и выпустил едкий дым. Запах табака пополз в сторону Марины.
-Я хочу, чтобы ты рассказала мне, как все случилось. С самого начала. Когда ты познакомилась с ним?
-Ты сам его представил. Это было четыре месяца назад, помнишь? - Марина попробовала улыбнуться, но у нее ничего не получилось. - Не помню, что мы тогда праздновали. Мы были в гостях у Шиманских, и там ты подвел его ко мне и мы...
Гурман опять заулыбался - отточенное лезвие бритвы засияло вновь холодным светом. Марина внутренне содрогнулась.
-И ты сразу полюбила его?
-Я не любила его никогда, Марк, - ответила она - Я не знаю, что на меня нашло.
-И тем не менее это что-то продолжалось четыре месяца. И еще неизвестно, сколько могло бы продолжаться.
-В тот же вечер он дал понять, что хочет от меня...
-Конечно, он мог рассчитывать на это, - прервал ее Гурман. Он говорил с каким-то нездоровым презрением к себе. - Мне уже шестьдесят лет, а ему еще нет сорока. Он еще молод, еще красив, и мог рассчитывать на возможность утешить тридцатилетнюю жену старика. У него были все шансы получить то, что он хотел. И он получил.
-Я не любила его, - повторила Марина.
-Он знает, что ты ждешь от него ребенка?
-Нет.
Гурман выразительно посмотрел на нее. Черные провалы его глаз казались бездонными.
-Ты должна обещать мне, что он никогда не узнает об этом.
Марина согласно кивнула
-Я обещаю.
-Иначе…
Ее брови прыгнули вверх, губы дрогнули:
- Ты убьешь его?
-Да.
-Нет, Марк, не делай этого. - Сжимавшие платье пальцы начали ныть. Сердце тяжело ухало в груди. - Не надо.
Гурман кивнул и долго смотрел на нее, сохраняя молчание.
-Если хочешь, чтобы он остался жив, ты должна пообещать выполнить один мой приказ.
-Какой? - спросила Марина
-Прежде, чем я скажу тебе это, ты должна знать, что я люблю тебя. Даже после всего этого я не стал любить тебя меньше. - Голос Гурмана звучал ровно и, казалось, даже не нарушал всегда царившую в кабинете тишину. Слышно было нервное тиканье настенных часов. - Ты должна будешь сделать это ради будущего твоего ребенка. Я не сомневаюсь, что для тебя он много значит. Ты сделаешь это, если хочешь, чтобы Шиманский остался жив.
Он подался вперед. Его глаза чуть приблизились, однако Марина все же не смогла рассмотреть в них дно. Это были все те же черные бездонные провалы, которые стали еще страшнее.
-Я люблю тебя, - повторил Гурман. - Но ты должна будешь умереть. Умереть тогда, ко¬гда я тебя об этом попрошу.
* * *
Марк Гурман стоял у окна в своем кабинете на втором этаже особняка. Он наблюдал за играющим на лужайке мальчиком. Малыш бегал по траве и вместо того, чтобы останавливаться, когда ему необходимо было резко повернуть в обратную сторону, падал на четвереньки. Потом вставал и бежал, резво перебирая ножками по зеленой траве.
Вся эта церемония детства совершалась около плетеного кресла, в котором сидела мать малыша и жена Марка Гурмана. Она читала газету недельной давности – наверное, очередная статья о том, как можно избавиться от налипшей на ауру грязи путем целебных ванн и недельного голодания.
Гурман улыбнулся. Малыш сделал очередной заход над своими игрушками, цветные кубики, сложенные в подобие замка, разлетелись в стороны. Сам малыш запутался ногами в лежащей на траве подстилке и упал на нее.
Марина посмотрела на своего ребенка, но, увидев, что тот смеется, бесцеремонно разбираясь с накрывшей его тканью, продолжила читать.
За спиной Гурмана едва слышно шепнула что-то дверь. Он оглянулся и увидел парня, который руководил сегодня прислугой в доме. Гурман звал его Никитой, хотя у того было совсем другое имя, - ему просто всегда хотелось иметь кого-нибудь в прислуге с таким вот именем.
-Вы хотели меня видеть? - вежливо спросил Никита
-Да, - Гурман повернулся к окну спиной. - Позови мою жену. Пусть она поднимется ко мне в кабинет, а ты проследи, чтобы нам никто не мешал. И пусть кто-нибудь займется ребенком.
-Хорошо. Может, желаете что-нибудь еще?
-Нет, - Гурман вновь развернулся лицом к окну, а за его спиной что-то тихо повторила, закрываясь, дверь.
Мальчик уже выбрался из цветной подстилки, та лежала сейчас скомканная чуть в стороне от него, и занялся своими игрушками. В данную минуту его интересовали машинки. Цветные кубики, которые еще совcем недавно развлекали его больше других игрушек, лежали забытые в траве.
Марина все так же читала. Ее не волновали свежие газеты, они непременно должны были вылежать неделю или даже больше, чтобы заинтересовать ее. Новости обязательно должны были устареть, первые полосы выглядят гораздо лучше, если их тронет желтизна, и вообще газета должна иметь выдержку - как вино набрать вкус, только тогда ее можно по-настоящему оценить.
На дорожке появился Никита. Гурман ценил старательность этого парня - тот сам выполнял все, не перекладывая поручение на другие плечи, хотя вполне законно мог это делать.
Да, Гурман всегда мечтал о таком старательном парне, с таким вот именем. Он попытался вспомнить настоящее имя и фамилию Никиты, но не смог. Надо будет узнать, решил Гурман. И сделать парню что-нибудь приятное. Вроде подарка на день рождения.
Никита тронул плечо Марины и обменялся с ней несколькими фразами. Она поднялась с кресла, отложила газету, поправила на голове шляпу, защищающую от солнца, и посмотрела вверх. Прямо на окно, за которым стоял Гурман.
Первым его желанием было сделать шаг назад. Однако он понял, что жена не видит его. Слишком яркое сегодня солнце, а окна имеют привычку блестеть в его лучах и потому ничего не видно за стеклами. Все же на всякий случай он помахал ей.
Она ничем не ответила ему. Полы шляпы скрыли ее лицо, когда она опустила голову. Сказав что-то Никите, наверное, что-то на счет ребенка, Марина направилась к дому.
Нет, она не заметила его. Гурман приблизился к окну еще и смог заглянуть в глаза своему неясному отражению. Ему не понравилось, как смотрит на него тот старик со стекла, и он отвел взгляд.
Мальчик на лужайке проводил взглядом свою маму, потом поднялся на ножки и побежал к креслу, где она только что сидела. Никита попытался поймать его на бегу, но малыш ловко увернулся от рук слуги, подбежал к креслу и схватил газету. Не устояв на месте, он упал на спину. Однако газету из рук не выпустил. Кажется, отпечатанному тексту действительно необходимо некоторое время, чтобы он стал на самом деле хорош. Настолько хорош, что им начнут интересоваться даже двухлетние козявки.
Гурман хотел улыбнуться своим мыслям, но не мог. Слишком уж пристально и сурово смотрел на него из призрачного отражения старик. Гурман ощущал на себе его жесткий взгляд.
Никита расстелил на траве скомканную подстилку и начал складывать на нее игрушки. Малыш сидел на земле перед креслом и держал в руках газету.
В груди Марка Гурмана кольнуло сердце. Мир пошатнулся за стеклом. Редкие облака вздрогнули в небе. В саду пригнули кроны деревья, а ветер уцепился за карниз окна и разбился о стекло.
Старик в отражении начал дрожать. Наверное, от злости. Ему все время что-то не нравилось, и потому он все время был так зол. И страшен. Страшен настолько, что иногда Гурману не верилось в то, что это он там в стекле.
Да, там был кто-то другой. Особенно в это верилось тогда, когда начинало вдруг беспокоиться сердце. Тогда все становилось...
Ненастоящим.
Малыш развел руки в стороны. Газета легко поддалась и разошлась на две половины. Никита тоже делал что-то непонятное...Он собирал...грибы? цветы? Нет, на лужайке не росли даже одуванчики, за этим строго следили...тогда что?...он собирал детские игрушки. Он поднимал их с земли и переносил по одной на подстилку. Он делал это не спеша, будто во сне. Он старался. Надо будет его за старания...
Сердце сжалось в груди. Не заболело, а просто сжалось.
На лужайку наплыла тень. Облако закрыло солнце, отрезав яркие лучи.
Старик явственнее проступил в стекле. Гурман посмотрел на него и провалился в черные глаза… Нырнул куда-то с головой. Куда-то, где не было ничего, кроме этого старческого лица..
-Ты не смеешь делать это! - послышался угрожающий рев отца - Ты...
Мать оборвала его безумным хохотом.
-Смею! - взвизгнула она - Еще как смею. Потому что это мой сын. И я воспитаю его так, как я захочу.
-Я не дам тебе, - голос отца дрогнул.
-Тогда я убью тебя, - выговорила четко она. - Понял? Не смей мешать мне. Это мой ребенок.
-И мой тоже, - пытался было начать вновь отец, но мать перебила его.
-И ты хочешь, что бы он вырос таким же неудачником, как и ты? Да чему ты можешь его научить? Посмотри на себя. Ты весь слеплен из дерьма, и насквозь провонял им. И ты хочешь, чтобы таким же вырос мой сын?
-Нет...
-Нет хочешь. Ты хочешь, чтобы он был похож во всем на тебя, - шипела зло мать. - Но я не допущу этого. Я сделаю из него настоящего мужчину. И я не позволю, чтобы ты мешал мне.
-Интересно как?
-Не заставляй меня повторять дважды...
Мать больше и не повторяла это. Она это сделала. Отец больше не сможет помешать ей.
Старик в отражении начал меняться. Это был все тот же Марк Гурман, но только другой. Медленно расползались прочь от глаз и уголков рта морщины, разглаживались на щеках старческие ямки и складки. Не так быстро, как все остальное, менялись глаза. Они светлели. Едва заметно, но все же это происходило с ними.
Таяла седина. И брови уже не висели тяжелыми мешками над бездонными провалами.
За окном стало темно.
Ночь. Холод. Он исходил от окна и пронизывал мальчика, который смотрел на свое отражение в стекле. Он стоял на кухне, свет был выключен, так что мальчик мог видеть, как за окном кружат снежинки. Они касались стекла, иногда прилипали к нему, чтобы быстро растаять, но чаще просто ныряли в разлившуюся за окном черную краску, чтобы утонуть в ней.
Мальчик не замечал холод. Он видел в отражении, как слезы рисуют на его щеках мокрые дорожки. Он понимал, что плачет, однако не чувствовал этого. Была только тупая боль в голове, желание остаться недвижимым и незамеченным у этого окна, хотение провалиться в черную краску вместе с исчезающими там снежинками...
Ведь она сделала это. Отец больше не помешает ей.
Она будто знала, что мальчик думает о ней. Когда он услышал ее шаги, было поздно, - она стояла позади, заслоняя часть попадающего из коридора света. Мальчик увидел ее фигуру в отражении. Казалось, ожила сама смерть, что витала вот уже второй день в их тесной квартирке, ожила и решила заглянуть на кухню и стояла сейчас черной тенью в светлом дверном проеме.
-Марк? - спросила Смерть.
Мальчик никогда не видел ничего более страшного. В груди заколотилось маленькое сердце. Мальчик сжался, глядя на качнувшуюся в проеме фигуру.
Она была за спиной. Эта Смерть, - черная, страшная, говорящая, - пришла за отцом. Мать привела её.
-Что ты делаешь здесь, Марк?
Он узнал голос матери, однако легче почему-то не стало. Странно, но тогда он пожалел, что это не Смерть, а всего лишь его мать. Мальчик вытер ладошкой слезы. Мать не должна была видеть их.
Она подошла к нему и тронула за плечи: - Марк, - повторила она еще раз его имя.
И тогда он вздрогнул. Вздрогнул от прикосновения ее сухих рук, и еще от того, как прозвучало его имя - будто затрещали под тяжестью сухие ветви.
-Ты что?
Она повернула его лицом к себе. Кухня сделала вокруг мальчика пол оборота, и теперь на месте окна он видел свою мать.
-Ты плакал? - Она пристально смотрела ему в глаза. Мальчику не понравилось это, и он отвернул голову. Она присела перед ним. - Не надо плакать, малыш. Папе надо было сейчас уйти от нас. Но мы ведь будем думать о нем. - Она поправила ему волосы и погладила сухой рукой по щеке. От ее ладони исходил ледяной холод. Он рассыпался по шее мальчика, разбежался по спине и защекотал переносицу, где высыхали дорожки слез. - Папа всегда будет с нами. А плакать не надо...
Изо рта матери пахло гнилью. Мальчик старался не замечать прикосновения к своему лицу ее дыхания, он пытался не заглядывать в ее глаза, он следил за тем, как в черном платке, повязанном на голове матери, вьется тонкая серебряная нить. Она блестела в темноте.
-Может, ты хочешь поспать? - говорила мать. - Мы еще долго будем сидеть. А завтра отвезем папу на кладбище. Поедешь с нами?
От платка исходил запах старого шкафа. И еще пахло горькой настойкой.
Мальчик помотал головой.
-Не хочешь? - Мать вновь коснулась его щеки. Он вновь вздрогнул от разбежавшейся по нему волны холода - Тогда останешься дома. - Она заглянула в его глаза. - Не хочешь сейчас пойти посидеть рядом с папой?
-Нет, - ответил мальчик,
-Тогда спать?
-Нет.
Она хотела сказать что-то еще, но мальчик остановил ее слова своим взглядом.
-Что? - вздохнула она
Он крепко сжал губы. Секунду он раздумывал, потом спросил:
-Зачем ты убила его?
Мать прижала его к себе. Ее острые худые руки обняли его и сжали так, что замерло в груди сердце. Он почувствовал прикосновение ее губ к своей щеке.
-Ты уже совсем большой и все понимаешь, - горячо говорила она. Ее черное платье тоже пахло шкафом. Серебряная нить обрывалась сзади на кончике платка - Когда-нибудь ты поймешь и это. Но не говори так больше никому. Слышишь? Папа просто должен был уйти. Ради тебя, мой малыш.
Ее руки крепче сжали его.
- Не говори больше так. Пока ты еще маленький мальчик… Но потом, когда вырастешь, ты узнаешь, что нельзя останавливаться, когда идешь к цели, ни перед чем. Я хочу, чтобы ты понял это... Я хочу научить тебя этому. Ну а покаты еще мал, чтобы все понять.
Мальчик задыхался. Он не мог выдавить из себя ни звука. Тонкие руки матери душили его. Кухня опять пустилась по кругу. И перед ним вновь появилось окно - черный провал, за которым ничего нет. Только снежинки вылетали из него, чтобы посмотреть на то, что происходило за стеклом на кухне. Одним из них хватало лишь короткого взгляда и они вновь исчезали в темноте, другие, более любопытные, прилипали к стеклу и таяли.
-Марк? - встревожено произнесла мать. Голос у нее был какой-то другой, не ее голос.
Руки отпустили его. Стало легче. Мальчик вдохнул полную грудь.
-Марк, слышишь меня? - опять этот странный голос.
Снежинки исчезли. Начала таять черная краска. На ней появилась зеленая. Проступило нежное пятно бледно-голубого цвета. Небесный цвет. Небо...
Марк Гурман отступил от окна, но не отвернулся от него. Тень сошла с лужайки, и солнце опять залило ее своим светом. Гурман увидел лежащий в траве кубик, который не заметил Никита.
Это было похоже на картину. Детский кубик - нежное розовое пятно краски, случайная капля с кисти художника сорвавшаяся на холст и застывшая на лужайке.
Сердце оживало в груди.
Нет, это была не картина. Ветер гнал куда-то по траве две половинки газеты, которую разорвал мальчик. Вздрагивало пустое соломенное кресло, решая, видимо, на какой бок ему лучше упасть.
Мальчика уже не было. Наверное, Никита забрал его с собой в дом.
Гурман почувствовал, что он не одни в своем кабинете. Он круто развернулся на месте и увидел свою жену.
-Я звала тебя, - развела руки Марина - Но ты не отзывался. Тебе плохо?
-Нет.
-Ты хотел поговорить со мной?
-Да - Он указан на диван. - Садись.
Время вернулось. Остановилось. Замерло. Оно исчезло. Просто перестало существовать такое понятие как время. И от всего этого начала кружиться голова. Марина закрыла лицо руками и уставилась в черноту, вставшую перед глазами.
Все.
Она должна умереть. Пришло... Наступил... Исчезнувшее понятие лишило смысла рождающиеся фразы.
Прошло два года после разговора с мужем, когда она дала обещание умереть рада своего сына. И ради сластолюбца Шиманского, так ловко забравшегося ей под юбку. Прошло уже столько... что она постепенно начала забывать о своем обещании. И вдруг.
Марина оторвала от лица руки. На ладонях остались влажные следы слез. Она посмотрела вокруг.
Все то же. Тот же кабинет, большой письменный стол мужа, возвышающаяся над ним спинка кресла, диван, на котором она сидит. Даже занавески такого же бирюзового цвета, как в тот день, два года назад.
-...мальчик уже достаточно взрослый, что бы обойтись без матери, - говорил Марк Гурман. С кончика сигареты, лежащей на краю пепельницы, вверх поднималась тонкая струйка дыма. Она волновалась, когда Гурман говорил: - Дальше я сам смогу вырастить и воспитать его. Я обещаю тебе...
И ковер... Марина изучала узор на нем. Ковер так и не сменили за эти два года, хотя мебель в доме меняли каждый сезон. Кабинет мужа, где она сидела, не подвергся воздействию вре... Он просто не пропускал его в себя. Его здесь не было. Здесь два года равнялись одному мгновению.
- ...Мальчик станет моим сыном, - продолжал Гурман. - Он унаследует все.
Марина плохо слышала мужа. Она думала о том, куда это вдруг делись два года. Неужели они действительно исчезли? На ней, кажется, тогда /сейчас/ было одето тоже платье...
- ... в спальне в столике лежит флакон со снотворным...
Смерть... конечно, она похожа на сон, думала Марина. Кто-то когда-то даже пожелал такую смерть, если она похожа на сон.
-...Я не смею тебе сейчас указывать. Выбирай сама. Сегодня вечером все уедут из дома. Ты останешься одна. И сделаешь это. - Марк Гурман сломал в пепельнице сигарету и отогнал от лица дым. - А я обещаю тебе, что брошу курить.
+ + +
- Он бросит курить! - презрительно скривилась Марина, - ОН БРОСИТ КУРИТЬ!!! - закричала она. Пустой дом вздрогнул от крика, по коридорам загуляло тяжелое эхо. Барабанивший о скаты дождь ударил по стеклам тысячей капель.
Она рассмеялась ужасным пустым смехом, потом приложилась в очередной раз к горлышку уже почти опустевшей бутылки бренди. Сладковатый напиток смыл с языка неприятно сухой вкус таблеток снотворного, которые она уже приняла. Марина отставили бутылку - не глядя, просто отвела руку в сторону и, когда дно посудины ударилось о журнальный столик, разжала пальцы.
-Он бросит... - хрипло выдохнула она. Силы постепенно покидали ее, начинало действовать снотворное.
Она сидела, вытянув на диване ноги, положив на спинку голову, и смотрела в высокий потолок. Она ждала свою смерть... Сейчас та должна была явиться за ней. А интересно, какова она?
-Дура... - вздохнула Марина и улыбнулась. Она смотрела на горящую у потолка люстру пока играющий в хрустальных подвесках свет начал резать глаза. Тогда она согнула руку и накрыла локтем глаза
Свет исчез. Остался только дождь, что-то пытающийся крикнуть ей из-за окна. Марина не могла разобрать что. Наверное, мешало стекло. Надо было открыть еще и все окна, так, как она сделала со всеми дверьми в доме. Может быть, тогда было бы не так одиноко.
Сверкнула молния, Марина вздрогнула и отвела от лица руку. Она посмотрела на окно, рядом с которым волновались занавески. Ветер подергал карниз, моля впустить его, спрятать от грозы. Глухой раскат грома прокатился над домом, потом опять все затихло...
Все, кроме дождя.
Марина посмотрела на бутылку. Там еще оставалось бренди. А во флакончике, что стоял на столике рядом, еще лежало несколько таблеток снотворного.
-Что-то меня начинает мутить, - тяжело выговорила Марина, потянувшись к таблеткам. - Надо бы принять лекарство. Ну же, будь послушной девочкой, Мариша, - Она вытряхнула из флакона на ладонь еще четыре желтоватые таблетки. - Это тебе поможет.
Она хотела взять в другую руку бутылку, но остановилась.
-Фу, ты пьешь как свинья, - скривилась она - Разве могут так пить достопочтительные дамы, жены богатых мужей? - Она встала с дивана. Пол зашевелился под ногами, стена с раскрытой пастью камина двинулась на нее. - Спокойно.
Спотыкаясь о гладкий ковер, она добрела до бара, дернула на себя дверцу и выбрала из длинного ряда посуды бокал. Оставив бар открытым, она вернулась обратно к столику и наполнила бокал бренди.
-Ну же, Мариша, это ведь не касторка. Это лучше.
Марина смотрела на таблетки, прилипшие к влажной ладони. Руки дрожали. Бренди стекал по краям бокала на пальцы.
-Будь послушной девочкой, Мариша. - Губы Марины вздрогнули, она всхлипнула, чувствуя, как ее начинают душить слезы. - Ну же. Это надо для того, чтобы остался жив твой мальчик. Выпей это, девочка моя. Ну же, давай!
Всхлипывая, она собрала дрожащими губами с ладони таблетки. Рот наполнился горьковатым привкусом порошка. Бокал больно ударился о зубы, но Марина не заметила этого. Не заметила она и примешавшегося к бренди вкуса крови из рассеченной губы, только сделала несколько жадных глотков, проталкивая таблетки в себя.
Бокал отозвался пустотой, Марина отняла его от губ и увидела, как по нему сползает вниз капля крови.
-Вот и молодец, моя девочка, - прошептала она, тяжело дыша. - Вот и все. Она улыбнулась. Пораненная губа кольнула болью. - А это ничего, сейчас пройдет. Сейчас тебе станет лучше.
Она уронила бокал на стол. Тот, жалобно звякнув, сделал на нем полукруг и замер. Марина смахнула со лба холодный пот.
-Кажется, мне надо принять ванну. Она ухватилась за диван, чтобы не упасть. Стена медленно двинулась в наступление, держа наготове раскрытую пасть камина - Да, надо…
+ + +
Была пустота. И в этой пустоте - холод... или даже не холод, а только легкая прохлада, которую Игорь Зданевич ощущал подушечками пальцев и частью ладони. Прохлада исходила от ствола револьвера и лакированной ручки. Пустота была в голове.
Зданевич покрутил барабан, потом надавил на курок. Щелчок звонко отозвался в комнате, барабан повернулся на одно гнездо и подставил под ствол новое отверстие. Порядок.
Итак, в пустоте был порядок. Прохлада уже испарилась. Впиталась в пальцы, растаяла в ладони, которая за последнюю минуту успела здорово взмокнуть.
Отбросив барабан, Зданевич вставил в него три патрона. Три гнезда остались пустыми. Поставив барабан на место, он отложил револьвер на стол и подтянул к себе папку для бумаг.
Он не спешил открыть ее, он даже некоторое время еще решал, а стоит ли смотреть в нее вновь. Все, что в ней было, Зданевич знал наизусть. Только за последние сутки он перелистал папку с десяток раз, надеясь найти то, что он мог упустить. Что стало бы спасением. Что положило бы конец всей этой истории.
Зданевич взглянул на часы, что висели на стене комнаты. Зеленые цифры электрического табло показывали половину четвертого утра. Уже скоро начнет светать. Если потянуть время еще немного, то не хватит сил прекратить всю эту канитель, и начнутся новые сутки, которые будут тянуться бесконечно долго, час за часом, пока их не оборвет очередная ночь.
Тянуть Зданевич больше не мог. Он чувствовал, что не выдержит еще один день.
Он открыл палку. В ней содержался материал о старике, имя которому было Марк Гурман. Сейчас ему было семьдесят три года, и все его года были разложены на страницах бумаги перед Зданевичем, который искал зацепку. Какую-нибудь оплошность, которую Гурман допустил в своей жизни и которую прятал от посторонних. Каждый допускает ошибки. Они есть у всех, а тем более они должны быть у Гурмана. Так думал Зданевич. Он приказам своим людям собрать всю возможную информацию о старике, но то, что легло в папку, не содержало ничего интересного.
Ничего, за что Гурман мог бы согласиться пойти на переговоры. Согласиться хотя бы не участвовать в делах. Ничего, что могло бы предотвратить смерть.
В папке было только то, что без труда мог узнать каждый, кто всерьез заинтересовался бы личностью Гурмана.
-Я думал, папаша, что за твоим лисьим хвостом остался хоть какой-то след, - улыбнулся Зданевич. Он поправил на столе лампу. Свет отразился в глубине его глаз, которые бегали по знакомым уже строчкам. - Но ты оказался крепким орешком. За тобой не осталось даже запаха. Запаха того дерьма, которым пропитано твое имя, - злобно выговорил он. - Все всё про тебя знают, но никто не может поймать за яйца. - Он вновь улыбнулся. – И, похоже, уже никто и не поймает. - Зданевич перевернул первый лист.
Марк Гурман родился в 1930 году. Рано потерял отца. Рос на воспитании матери. В остальном же его детство ничем не отличалось от детства других мальчишек военной поры. После войны закончил восьмилетку. Потом три года армии. До 1956 года работал на заводе в своем родном городе, вламывал на славу первых пятилеток, строил, как и все, озаренное лучами солнца светлое будущее.
Затем из родного города перебрался в Москву. Следующей датой был только 1960 год.
Зданевич размял пальцами собравшиеся на лбу складки.
-Где же ты был, папаша, все эти четыре года? Не может быть, чтобы ты так долго добирался до столицы. Даже из самой далекой Мухосрани это можно сделать за несколько месяцев, притом пешком. Дорого бы я дал, чтобы узнать, где ты пропадал.
Он поправил лампу. Свет начинал резать глаза. Взгляд случайно коснулся черной фигуры револьвера. По спине Зданевича пробежал холод.
-Клянусь, палаша, именно тогда ты начал убивать. И деньги прятал, наверное, где-нибудь в земле в темном лесу, набив ими трехлитровую банку. Ты ведь знал, что тебя ждет.
В 1962 году Марк Гурман женился. Его избранницей была дочь директора предприятия, где он работал простым работягой, помогая вколачивать гвозди в общий крест очередного пятилетнего плана. Семейное счастье длиось недолго. В 1963 году Гурман был осужден за покушение на убийство. - Ты оступился, старый лис, - злорадно ухмыльнулся Зданевич. - Ты чуть было не лишился своей шкуры. Однако тебе еще повезло.
Это была первая и последняя судимость Гурмана. И, похоже, самым страшным, что он претерпел из-за нее, был развод. Остальное, наверное, было похоже на легкий шок, потому что через два года Гурман был оправдан и полностью реабилитирован.
И все. Больше никакой грязи в биографии.
- Одна вонь, - скрежетал зубами Зданевич. - И кровь. Эта папка должна быть насквозь пропитана ею.
Гурман вышел из тюрьмы в тот год, когда появился на свет Игорь Зданевич. Если бы он знал, с кем спустя тридцать восемь лет сведет его судьба, он задохнулся бы в родильном отделении от крика. Но разве мог он знать что его ждет?
-После тюрьмы ты, старый потрох, поехал проверять свои банки в лесу. А может, сразу повез но¬вые. Я не знаю, как ты назывался в то время. Наверное, мясником. Ты убивал, пока я сосал цицку матери. И потом, когда учился в школе. Ты делал это всегда, И делаешь до сих пор.
Они почти одновременно начали заниматься бизнесом. В 1992 году Гурман создает на базе научно-производственного объединения Кристалл акционерное общество, которое служит ему прикрытием и ситом для отмыва денег. Зданевич открывает первое ночное заведение, из которого девочки отправляются прямо за рубеж, на лучшие панели столиц мира.
-Меня звали "папой", - вспомнил Зданевич. - А тебя наемным убийцей. Ты жил в законе. Ты хитрый лис, и ты даже не уворачивался от рук. Ты просто обходил капканы.
Гурман женился во второй раз. Второй его женой стала простая бухгалтерша. Через год у них родился сын, а еще спустя два года жена Марка Гурмана кончает жизнь самоубийством.
-Клянусь, ты приложил и к этому руку, - произнес сдавленно Зданевич. - И если б я только мог это доказать. Или ты и в самом деле чист, как младенец? И на твоих руках нет ни одного грязного пятна? Твой дом, стоящий в долине Золотых лимонов - ты ведь честно заработал на него. Ты копил всю жизнь, чтобы построиться там и провести тихую спокойную старость.
Зданевич захлопнул папку.
- Ты чист, папаша, - сделал он вывод. - И в этой жизни на самом деле побеждает сильнейший.
Он взял револьвер, закрыл глаза и раскрутил барабан. Три патрона и три пустых отсека.. Пятьдесят на пятьдесят... Игра с жизнью, которую называют русской рулеткой.
И играть в нее Игоря Зданевича заставил Марк Гурман. Это он выкопал всю грязь из биографии сегодняшнего руководителя рекламного агентства Игоря Александровича Зданевича. Это он...
Барабан остановился. Зданевич взглянул на часы. Четыре утра. Прошлой ночью он тоже играл в эту игру и сыграет следующей, если сейчас ему так же повезет.
Опять пустота. И в ней электронное табло часов отсчитывало вспыхивающей точкой ускользающие секунды. Зданевич приставил револьвер к виску, и тот час под холодным стволом начала испуганно биться жилка. Прямо как прошлой ночью.
Он ждал, когда на табло сменятся цифры. Он отводил себе время на размышление, ведь можно плюнуть на все и остаться жить... сменить удобную квартиру и подмосковную дачу с шашлыками и выпивкой по выходным, на тесную казенную комнату и кислую пищу..
Зданевич улыбнулся. Он уже думал об этом, и оказалось, что, если подумать как следует, то лучше умереть.
Табло часов испуганно моргнуло. Светящаяся точка помедлила секунду, затем угасла. Все.
Зданевич нажал курок.
"...Мне кажется, что я опять сделал плохо. Это рассказал, мне сон. Он приснился прошлой ночью. Я не помню, что мне снилось. Когда я просыпаюсь, сон сразу забывается. А если не забывается, то я все равно не могу понять его. Может быть, это потому, что я еще маленький? Ведь мне всего двенадцать...
Я уже когда-то писал в свой дневник про этот сон. Он иногда сниться мне. Всегда, когда я его вижу, я как-то понимаю, что делаю плохо. Только не понимаю что.
Я никому еще не рассказывал про сон. Я боюсь, отец меня не поймет. Учитель... он только тот человек, который иногда приходит в наш дом. Если рассказать Никите, то он передаст все отцу, а я не хочу, чтобы он узнал про это так. Так ведь будет только еще хуже. Поэтому я никому ничего не рассказал.
Может быть, сделаю это в другой раз, когда ОН мне опять присниться. А может быть, и нет. Будет видно.
Хотя вряд ли я когда-нибудь решусь рассказать про это. Сон только говорит мне: ПЛОХО, ПЛОХО, ПЛОХО МАЛЫШ. ОЧЕНЬ ПЛОХО, ПЛОХО, ПЛОХО... А про плохое трудно рассказывать.
Я только подумал, что напишу это в свой дневник. Я рад, что могу рассказать про это хотя бы так. Пусть узнает сначала все моя тетрадь. Я посмотрю, что получится из этого..."
Сон был тяжелым. И липким. Мальчик хотел вырваться из него, но не мог. Не хватало сил. Он чувствовал, что начинает задыхаться в своем сне. Он даже хотел задохнуться там, ведь быть может тогда, получится проснуться.
Этот сон дурно пахнул. Так может пахнуть забродившее от времени варенье... или сгнившие до черноты яблоки... или плохой сон.
Еще ничего не произошло, но мальчик уже знал, что сейчас он увидит нечто плохое.
Плохое? Ха, малыш, ты увидишь кошмар! Настоящий. И это будет тебе не киношным трюком. Это будет тем, отчего ты весь покроешься гусиным страхом. Это будет...
Мальчик повернулся на кровати. Он не проснулся, он только попытался сбросить с себя покрывало ужаса, выпавшее на него из черноты ночи. Мертвый лунный свет, что просачивался в комнату через большое окно, коснулся лица мальчика и застыл на нем, придав мальчишеским чертам неживую бледность.
Нет, он не проснулся.
Он все еще чувствовал этот запах. Все остальное куда-то исчезло. Растворилось, растаяло в испуге пред тем, что подступало. Все, что он видел ранее, превратилось в черную воронку, из которой повеяло гнилью.
Воронка проглотила и звуки. Мальчик остался один. То, чего он боялся больше всего на свете, случилось...
Багира открыла глаза. Ей не хотелось спать. Она выспалась днем на одном из своих деревьев, которые росли за домом в саду. Сейчас она вспомнила, как это было приятно, и потянулась. Острые когти выдвинулись из бархатных подушечек лап и вошли в ковровую дорожку, устилавшую коридор. Черная пантера широко зевнула, обнажив два ряда крепких клыков, что украшали пасть.
Да, было чертовски здорово устроиться жарким утром на одной из веток дерева и уснуть под ее покачивания. Ветер гладил бока, расчесывая черную шерсть. Зеленая листва шептала о чем-то, рассказывая сказки, которые принес издалека все тот же ветер.
Под когтями пантеры в дорожке начали рваться слабые нити. Она недолго слушала их треск, потом расслабилась, догадавшись, откуда он исходит. Портить вещи в доме Хозяин отучил ее тогда, когда она была еще лишь маленьким котенком.
Пантера встала с пола и выгнула спину. Когти проделали в дорожке новые раны. Багира осмотрела длинный коридор. Таких в доме было три, и вообще сам дом был большим. Она любила бродить по комнатам, когда нечем было заняться. Однако сейчас гулять не разрешалось.
Сейчас все должны спать.
Должны. Так говорил Хозяин дома.
Но ей не хотелось. С каких-то пор ночь возбуждала ее больше, чем день. Они - пантера и ночь - ведь так похожи друг на друга. Они были обе черны, и Багира научилась неслышно подступать, так же, как приходила ночь.
Да, они были очень похожи.
Дом утопал в тишине. Постояв, пантера направилась в дальний конец коридора, в сторону окна, за которым в бледно молочном от лунного света небе плыли черные облака. Она шла вдоль стены, мягко ступая по ковру и приближаясь к пятнам ночного света, что лежали на полу коридора повторяя форму квадратных окон. Когда пантера ступила на них, её шерсть заиграла холодным металлическим блеском. Глаза засветились животной силой дикого зверя. По телу волной пробежала дрожь.
Темнота и лунный свет возбуждали ее. Она приблизилась к окну и замурлыкала, подзывая к себе поближе ночь. Пантера чувствовала, как пытается пробиться к ней сквозь толстую стену прохлада.
Ночь была там, за окном. Она смотрела на животное своим единственным лунным глазом, на который иногда наплывали облака. Тогда Багира закрывала глаза и ждала, когда свет вновь коснется ее.
Пантера легла у окна и начала вслушиваться в тишину. Ее чуткое ухо уловило шаги. Это были шаги Хозяина. Он шел по другому коридору, этажом выше, но все же она услышала его.
| | | | Обсудить на форуме |
| |
