| Литературное общество Ingenia: Ауда - Гепатит Пе. часть 2.Раздел:  Проза | | Автор: Ауда | | Баллы: 2 | | Внесено на сайт: 4.04.2006 |
| | Гепатит Пе. часть 2. | | 9.
Что же я люблю, спросите вы? Возможно, моё отношение к миру вам кажется слишком негативным. Да, я точно не позитивное поколение, но… я люблю природу. Недавно мы с другом пересекли не очень высокие, но заковыристые горы. Можно вполне было этого не делать в наше-то время, когда существует косметика Лореаль и средства сжигания жира. Но мы нагрузили наши рюкзаки продуктами и снаряжением, и, как два мула, вышли в путь из посёлка саамов. Саамы все были совершенно пьяные – мы не захотели спрашивать у них про тропу, поэтому для начала угодили в болото. Вы думаете, зачем люди ходят в горы? А вот потому и ходят, что у них нет дачи или денег на поездку в Турцию. Наша Турция была на горе Нинчурт, и, через неделю после старта, я уже сидел в позе лотоса на живописных уступах недалеко от поющего сейда. Позади было около семидесяти километров пути по труднопроходимой местности, ледяная горная река, которую мы перешли вброд и встречи с какими-то безумными людьми, проводившими здесь отпуск. Мой товарищ Андрей фотографировал меня, как смазливую девочку для журнала «Плей Бой», но я уходил в нирвану и мрачно пел «ом-рам-м-м» Да нет, я вовсе не фанатик, но иногда так не хочется быть тощим, лысоватым мужиком с гастритом, геморроем, плохой печенью и недостаточно толстым кошельком. Всё это случилось семнадцать лет спустя после того, как сержанты учили меня бегать вокруг столовой, подгоняя пинками, словно мой зад – это футбольный мяч на турнире Зенит–Крылья Советов. Смысла в этом не было никакого, но, возможно, именно так делают из человека ангела. Несмотря на это, крылья у меня так и не выросли. Зато в то лето, когда я демобилизовался, выспался за пару недель дома и отъелся, я интереса ради пробежал три раза марафонскую дистанцию. Недаром сержант с ядовитой ухмылочкой говаривал: «А сейчас самый быстрый солдат Николаев побежит за тканью для подворотничка!» А вы, читатель, поди, и не знаете, что такое подворотничок? Это деталь туалета для солдата поважнее, чем бюстгальтер для изысканной дамочки из клуба «Голден Доллс». И не говорите мне, что вы не знаете этот клуб! В летние жаркие дни двухтысячного года пышногрудые проститутки стояли у его дверей прямо на Невском проспекте, зазывая в клуб охреневших прохожих великого города. Если честно, мне кажется, что Конец Света уже наступил. Этот Конец (не путайте его с концом) стал очевиден уже в год взрыва в Чернобыле, когда тысячи людей покорно ехали искать смерть на развалинах атомной станции. В нашем полку связи ходили слухи, что и мы тоже отправимся на ликвидацию. Сержант трепал меня по щеке, улыбался и говорил: «Ну что, Николка, пиздец подкрался незаметно – пойдёшь первым в реактор!» После этого следовал мощный удар по моей печени. Но зато вместо того, чтобы идти в реактор, я ходил всего лишь в наряды по столовой. До трёх ночи я перемывал гигантские горы посуды в жестяной ванне, где вода не менялась для ускорения процесса. Собственно, процесс, скорее напоминал крещение младенцев в купели – окунул, вынул, поставил в стопочку. Полк каждое лето сидел в туалетах, сражённый эпидемией дизентерии. После трёх ночи я прятался от греха подальше в корпусе огромного вентилятора и очень боялся, что утром его кто-нибудь включит, – железные лопасти могли размолоть меня в фарш на котлеты «по-славянски». С тех пор я стал бояться замкнутого пространства. Когда, много лет спустя, мне пришлось работать сторожем в киоске с разным китайским барахлом, мои страдания были безмерны. Киоск задраивали на ночь железными жалюзи, и всю ночь я лежал на полу, слушая грохот автомобилей на Московском проспекте, словно был заперт в какой-то адской клетке для истязания за все мои грехи. Меня охватывал в замкнутом пространстве крохотного киоска непонятный ужас, и потому я очень радовался, если приходила любимая женщина. Она спала со мной прямо там, на полу, и прохожие, вероятно, гадали, где на проспекте источник столь сладострастных звуков. На следующий день хозяин киоска с пристрастием учинял допрос, откуда в коробке с магнитофоном появились женские трусики или в пачке батареек пресловутый Тампакс. Поскольку по правилам выходить из киоска запрещалось, писать ночью мне и женщине приходилось в пластиковую бутылочку, которую утром, выходя на свободу, я выливал в мусорный бак. Платили за это хорошо – я мог купить колбасу на бутерброды и даже, представьте, яблоки. В те дни я приблизился к разгадке своей жизни так близко, что писал стихи уже по пять-шесть часов ежедневно.
10.
Жить на Земле, конечно, трудно. Возможно, куда как легче живётся в морских глубинах экипажам затонувших судов. Здесь же необходимо тепло под крышей, унитаз, ванная, плита и чёрная роза в бокале, золотого как небо Аи. Вот почему я легко купился на предложение той слепой бабки. Я помог ей выйти из метро и найти автобусную остановку. Бабка ощупала моё лицо своей высохшей страшной рукой и сказала, что я хороший человек. А я в этом и не сомневался по простоте душевной – тем более что разгадка жизни была где-то рядом. Итак, бабка сказала, что завещает мне свою квартиру. Мы поехали к ней домой. Ехать же было далеко. Мы дважды пересаживались на маршрутки, и я заплатил за нас обоих свои последние гроши. Наконец, мы вошли в подъезд и добрались до квартиры. Я был счастлив – мне уже мерещилось спокойное будущее в собственной комнате, где я смогу работать и создать несколько шедевров. Открыла нам молодая, ухоженная женщина: «Мама, ты добралась! Ну, слава Богу!» Я попытался войти в квартиру вслед за мамой. «А вы куда лезете?» – спросила женщина. Я что-то промямлил, про бабкино обещание. Вдруг бабка заржала здоровым смехом крестьянской лошади. «Иди отсюда, голубчик! Довёл и проваливай!» Ну, тут не сомневайтесь, я понял, что родился идиотом. «А деньги-то за маршрутки хоть отдайте!» – взмолился я, словно обманутая клиентом проститутка. «Да пошёл ты!» ¬– сказала молодая сытая женщина и захлопнула дверь. Я вышел на площадку, нашёл кусок штукатурки и написал на дермантиновой обивке двери: «Здесь живут отморозки!» Но вместо удовлетворения, на душе было кисло, как внутри лимона. Пора вам, читатель, объяснить, где я не живу. Я не живу в городе Петербурге, не живу на планете Земля, не являюсь привидением и барабашкой, а так же киллером, тараканом и вшёй дрожащей. Мои родители, с которыми я прописан в одной квартире, давно перепутали право собственности с правом рабовладения и возложили на меня обязанности святого, поскольку только святой может вытерпеть их безумный образ жизни и полное отсутствие уважения друг к другу. Впрочем, уважают ли друг друга два кирпича? До некоторой степени, да, – если одним ударить по другому, то разобьются оба. Для чего, например, пожилому человеку начала двадцать первого века ванна? Ну-у-у, вы думаете, там моются? Иногда моются, но ещё там можно раскладывать навоз по баночкам для рассады, мыть банки, сапоги, лопаты, мешки и даже спать, как это делает мой братец, который, правда, ещё не пожилой. Подставив руки под тёплую струю воды, он дремлет, сидя на краю ванны, и я часто успеваю написать за это время стихотворение. А что пишет человек, когда он уже Никто и Нигде Не Живёт? Пишет о сухом дереве – буддийском символе бесконечного покоя. Не пытайтесь достучаться до моей души – соседи ежедневно чем-то стучат у себя в квартире, но эти звуки только заставляют меня всё сильнее отрываться от земли. Если вы, читатель, хоть немного верите в то, что в человеке найдётся одна десятая процента золота, то можете уже сдать меня в крематорий. Однако, в моей пасти нет ни одной даже стальной коронки, но зато отсутствует передний зуб и полно пломб. Зуб же мне удалили при весьма грустных обстоятельствах. Мы с женой и ребёнком дошли до такой степени нищеты, что я пожалел двести рублей на простую операцию по спасению переднего украшения моей полости рта. Выдрали и дело с концом – голливудская улыбка превратилась в улыбку зэка. А кто бы сомневался, что Ивдель не является моим постоянным местом прописки по плану Господа нашего Иисуса Христа? Однако и там я не живу, и здесь, в Петербурге, я не дышу воздухом, отравленным вирусами гепатита Пе.
11.
Вера в Бога основана на страхе перед наказанием за грехи. Но сегодня уже никто не верит в неотвратимость даже земного наказания. Вот если вы протестант, тогда другое дело. Маленький мальчик на стройке играл, сзади подъехал к нему педофил. Вот уж не слышно ни крика, ни стона…. Автор – Николай Кондом Венерический. Шутки в сторону, господа! Свидетели Иеговы в городе! Мы с женой ходили на собрания пятидесятников. Там я вполне искренне молился о нашем семейном благополучии. Но благополучие не приходило – мы жили впроголодь и жена продала горшочки с фиалками. Фиалки эти я сам вырастил и очень любил, а вот личность жены вызывала слишком много вопросов. Нет, это была не жена, а дилер своего влагалища – при первой же возможности они уехала и забрала ребёнка, – так ей велел, конечно, бог. Может быть, её бог был деревом креста, а не тем, кого распяли на кресте. Этакая безглазая тупая деревяшка. Какое-то время я убивался – у меня даже случилась истерика, но смысл жизни стоял передо мной, как горный хребет перед опытным альпинистом. Метеосводка, правда, была неблагоприятная: в стране бушевал Гепатит Пе. Ясновидящая Наташа говорила мне, что после смерти меня ожидает мировая слава – я улыбался. Слава – это было ничтожно мало по сравнению с тем, что я задумал. Вскоре я вернулся к родителям. Уже через месяц после возвращения, они взялись обучать блудного сына своему быту. Вам, читатель, приходилось жить среди австралийских дикарей? Нет? И вы говорите, что жизнь прекрасна? Особенно перед расстрелом, на краю ямы... Вот вчера я был у друзей – у них программа «накорми голодного поэта». Кормили борщом. С мясом! Потом мы стояли возле аквариума и пугали рыбок своими большими глазами и кривыми пальцами. К метро я шёл в темноте под бесконечным петербургским дождём, перепрыгивая через громадные лужи, словно спортсмен на стадионе «Красный Жидомассон». Ночью мне снились всякие ужасы. Медный всадник гонялся за мной с копьём и кричал что-то по-татарски. Я метал в медного идола камни из пращи и улепётывал по Дворцовой набережной. Утром болела голова, словно я ударился затылком о деталь маршрутного такси, на которой обычно пишут «место для удара головой». Сейчас я сижу у себя в комнате перед компьютером и носом чую, как на кухне опять что-то варит моя маман. Не покривив душой, она могла бы написать в анкете в графе «семейное положение» – повар. У других бывает: стерва. Или ещё хуже: башливыжималка. Страшная вещь семейная жизнь! Свят, свят, свят! А что если сделать крылья из фанеры и научиться летать? Я бы улетел в Австралию к дикарям и пропагандировал у них русскую литературу. Мне кажется, эффект был бы серьёзней, чем в Петербурге на поэтических вечерах. Общеизвестно, что Иосиф Бродский хотел угнать заграницу самолёт. Я же, когда вернулся из армии, хотел угнать поезд в метро... в шутку, но... угнать в Вашингтон. Ворвался в кабину с сумкой: «Здесь бомба!» Два машиниста не вполне оценили мой юмор. Ох, без башки я был в те времена. Поезд прочно встал в темноте тоннеля. Но всё удовольствие быстро закончилось: мы с машинистами выяснили отношение к юмору и поехали дальше. Жаль, не объявили по трансляции: «Следующая станция Вашингтон». Нет, не умею я шутить!
12.
Болезни бывают разные. Одни передаются воздушно-капельным путём, другие – через пищу, а Гепатит Пе передаётся исключительно через денежные знаки. Болезнь эта смертельная. Она лишает человека смысла жизни и после длительного безумия больной впадает в тяжёлое алкогольное или в наркотическое опьянение, от которого умирает. Протекает болезнь сначала в скрытом виде – человек живёт и не замечает, что ему хочется перестроить страну, чтобы иметь побольше денежных знаков. Потом наступает кризис – больной теряет память о всей предшествующей жизни и жаждет только денег. Болезнь носит эпидемиологический характер – сначала заражается правительство, затем органы местной власти и затем всё население, после чего наступает Перестройка. Перестройка – это настолько страшное явление, что все историки медицины единодушно ставят его в один ряд с таинственными причинами, от которых вымерли динозавры. Есть подозрение, что динозавры просто заразились Гепатитом Пе и поубивали друг друга в ходе борьбы за пачку долларов. Откуда в столь древние времена взялись доллары, история умалчивает. Когда в России случилась эпидемия Гепатита Пе, я, конечно, тоже заразился, но мой иммунитет был столь силён, что болезнь протекала в лёгкой форме. Я всего лишь перепродавал пишущие машинки, потом пытался работать торговым агентом, и, наконец, угодил в лапы крохотной хитроумной евреечки, которая заставила меня скупать сэкондхэндовские тряпки ради нашего будущего семейного счастья. Тряпки мы успешно перепродавали, но болезнь зашла уже далеко и смысла было не видно. Дело дошло до того, что я пошёл на развал срезать дорогие пуговицы с подержанных шуб и был пойман охраной. Мне поставили фингал, выгребли пуговицы из карманов и велели больше на развале не появляться. Чувствовал себя я при этом, признаюсь, отвратительно. Решив заработать честным путём, я устроился продавать с лотка крекер, но евреечку такие доходы не устраивали, и она послала меня далеко и навсегда, лишив меня удовольствия воспитывать её четырёхлетнюю дочку. Между тем, на улицах города творилось что-то невероятное. Всё население высыпало к станциям метро и перепродавало друг другу такие разнообразные предметы, что любой восточный базар не шёл бы ни в какое сравнение с обыкновенной толкучкой у метро. Здесь можно было купить и продать всё: от резинок для трусов до медалей Великой Отечественной, от леденцов до крокодиловой кожи, от совести до весов с погрешностью измерения 0,5 кг. На таких весах, кстати, торгуют и по сей день вблизи станций метро, из чего можно заключить, что болезнь прочно пустила корни в умах наших сограждан. Между тем, развитие эпидемии Гепатита Пе сопровождалось появлением нового искусства, если можно считать новой старую, как мир, пошлость. Книжные магазины оказались завалены такими изделиями, что я всё меньше понимал для чего и для кого надо писать. Тем более что читателей у меня вообще не было, поскольку никто меня не публиковал. В редакциях толстых и тонких журналов меня отфутболивали с порога, а в поэтической студии Машевского, куда я по простоте душевной зачем-то ходил, меня просто смешивали с грязью вместе со всеми моими неумелыми виршами. Само собой, что, будучи заражён этой страшной формой гепатита, я угодил в психиатрическую больницу, подсел на нейролептики, и даже в институте Бехтерева затруднялись поставить мне какой-либо диагноз – существование Гепатита Пе ещё не было научно обосновано. В результате, меня сочли тяжело душевнобольным. Не прошло и года с начала Перестройки, а я уже получил инвалидность второй группы. Вы думаете, я псих? Ох, не ходите, дорогой читатель, ночью по Петербургским улицам в поисках книжного магазина, где можно купить мои произведения! Моё психическое расстройство заключалось в том, что при виде военного или милицейского мундира я впадал в дикое буйство, кричал, что всех порешу, выпущу кишки, замочу ногами и так далее. Поскольку жить без лекарств я уже не мог, их приобретение превратилась в ещё одну проблему. Наступил, наконец, такой момент, когда лекарства перестали быть бесплатными. Я встал перед выбором: умереть от голода или умереть без лекарств. Мои обращения в различные организации привели лишь к тому, что я окончательно испортил себе нервы. Тогда я перешёл к активным, но противоправным действиям. Я несколько раз пытался совершить ограбления, за что вы, конечно, можете считать меня подонком, если только Господь Бог не объявит меня святым. Однако, ограбления мне не удавались, и спасло меня только то, что в аптеках произошёл спонтанный выброс бесплатных лекарств. В дальнейшем с ценами в стране стали происходить такие странные мутации, что иногда иголка могла стоить дороже коленвала, а торт дешевле батона. Я съездил в Минск и купил задёшево целую сумку таблеток. Это меня спасло в самый трудный период, когда аптеки пустовали. Я выжил и в дальнейшем умудрялся как-то приобретать лекарства законным путём, тем более что я устраивался то на одну, то на другую сносную для инвалида гепатитную работу.
13.
Моя задача – заставить читателя думать! А читатель упирается рогом, мычит, как бык, головой мотает, копытом землю роет... А я его кнутом! Помню, что-то такое я наблюдал в деревне – мальчишки загоняли стадо в коровник заго. Стадо мчится и норовит мимо коровника, а мальчишки швыряют в несчастных животных самыми настоящими кирпичами со всей дури. От ужаса коровы шарахаются, и всё стадо поворачивает куда надо. Передовая технология – рекомендую для литераторов. А то ещё можно воспитывать людей вот как. Пошёл я как-то в зоопарк устраиваться на работу. Прихожу, а директор говорит: «У меня мест нет – вот только, разве что, хищников кормить». Вызывает рабочего. Приходит мрачный однорукий мужик, бывший таёжный охотник. «Мне, – говорит, – помощник не нужен!» А я на свою голову упёрся. Короче, пошли хозяйство смотреть. Идём вдоль клеток и мёртвых кроликов кидаем медведям, волкам... и вдруг таёжник меня как толкнёт в спину... и я влетаю в клетку, а дверь за мной таёжник закрывает на задвижку. Я осмотрелся: пустая клетка – только в углу какая-то дыра, типа, домик. Ну, я присел на пол отдохнуть и тут... выходит самый что ни на есть натуральный тигр, смотрит на меня и облизывается. Мол, кролика мне мало! Кайф я, конечно, поймал несравненный. Мужик успел меня выпустить, но работать с таким идиотом я не захотел. Так вот и читатель хочет хлеба и зрелищ – так подайте ему тигра в суперобложке! И не морочьте ему голову политикой и философией! Вот не давно я был у Кушнера на студии. Кушнер, как всегда читал стихи о занавесочках. Удивительный человек! Неужели ему никогда не хотелось написать, например, о террористах! Или о наркоманах? От своей доброты душевной Кушнер назначил мне в оппоненты продвинутого поэта Танкова и одну дамочку. Танков как-то подозрительно ухмылялся, а дамочка обещала надеть сапоги с подковами, чтобы удобней было меня пинать. Ну я-то сказал, что я бронированный – Железный Винни, одним словом. Что с таким сделается? Вот развозил сегодня вывески. Напугал десяток водителей Мерседесов угрозами задавить их прямо на перекрёстке, поскольку хожу не на зелёный свет, а на свет метафизический. Пересекая улицы, сочиняю на ходу стихи и смело парю над суетой жизни. Кто-то что-то кричит мне вслед и называет идиотом. Возможно, это даже адекватная реакция, но судьба моя – злодейка и предпочитает рифмы кровь-любовь или творчество-одиночество. Вот и день закончился, а ночь, как всегда, грозит превратиться всё в тот же литературный процесс, то есть обернуться воспоминаниями о таком нелёгком детстве. Помню-помню – мыл посуду на коммунальной кухне в восемь лет, мыл полы, убирал родительский утренний разгром... вот и вырос я странный – хожу и всё время улыбаюсь своим тайным мыслям. Мысли же эти преимущественно о загробной жизни и земной несправедливости. Князья мира сего съели всю колбасу и совсем не хотят отвалить немного шекелей за стихи. А мне и не надо! Вывески нас накормят, обогреют и в тапочки белые обуют. Между тем, текут песчинки в часах песочных. Гелиос гонит свою колесницу. А я всё сижу у разбитого корыта, и нет той Золотой рыбки, которая отгрохает мне дворец. Да и дворец-то мне не нужен, если честно. Я вырос на спартанских законах – мне перемётная сума подруга и мой адрес Советский Союз. Вот сижу и вспоминаю, что было-то во времена оные... ой, что было-то! Шёл трамвай девятый номер... и переехал, между прочим, отряд октябрят. А на следующий день Аннушка разлила на рельсах масло. Так и пошло – что ни день, то похороны. И какая-то мутная личность по прозвищу Иешуа завелась в наших с тобой, читатель, мозгах. И мы все балдели от этого романа, и не знали, что уже написан «Улисс» и «Цветы зла». А вот нынче мы уже не знаем даже, кто мы-то такие? Комсомольцы, не ставшие коммунистами; внуки, не родившие правнуков; перекати-поле, гонимое ветром. Гордо реет над нами непонятная штука ТРИКОЛОР; наши праздники происходят без повода и уже никто не скрывает, что можно в праздник ужраться просто в честь трёхсотлетия гранёного стакана. Заезжий японец устраивает грандиозный салют на Неве, и народ проводит остаток ночи в Эрмитаже, к ужасу старушек-хранительниц расположившись на антикварных диванах. А песок течёт, и вода капает из крана. И воды этой осталось мало. Пора строить трубопровод для переброски из Сибири чистой воды в Европейскую часть страны, но кто ответит за последствия? Нет на Руси мужика! Правительство похоже на художественный коллектив клоунов. Психбольницы переполнены зрителями телешоу «Окна». Народный артист Жириновский показывает нам спектакль «Омоем сапоги в Индийском Океане». Слово бомж прочно вошло в нашу жизнь вместе со словом понты. Ну, что ты меня толкаешь, беспонтовая! Да не мрачный я вовсе, а насмотрелся кино: «Белое солнце пустыни» – мой любимый фильм. Мне за державу обидно! Ну да ничего. Голливуд нам поможет гуманитарной помощью. Правда, нам всё равно её продадут наши бизнесмены за деньги, которые окажутся в итоге в американских банках – вот уж это загадочное превращение, почище, чем превращение волка в бабушку. Бабушка, почему у тебя такие большие финансовые проблемы? Та пенсия маленькая, сынку!
14.
Железным Винни меня прозвал мой друг, вместе с которым вдвоём мы пересекли горы. Назвал так он меня потому, что ещё в начале экспедиции я растянул связки обеих голеностопных суставов и весь дальнейший путь для меня превратился в надевание испанских сапожек. Чтобы не ныть от боли, я сочинял на ходу бурчалки и пыхтелки, и до конца тащил свой тяжеленный, как моя судьба-дылда, рюкзак – в рюкзаке лежали, собранные в ущельях, красивые, но неудобоподъёмные камни. Ну, а то, что я всё-таки, несмотря на запах железа и ржавчину, забавный игрушечный мишка, очевидно любому, кто читал мою прозу, – такую добрую и уютную, хотя и по-зверски хищную, мрачноватую, как серое петербургское небо. Вы думаете, почему люди так любят мягкие игрушки и называют их всякими ласковыми словами, вроде «Эй ты, покорёженная железяка»? Да просто потому, что в нашей стране даже воздух пахнет добротными испанскими сапожками, и любви, как бы мы не суетились, на всех катастрофически не хватает. Любовь – это настолько странная штука, что иногда она похожа на розовые воздушные шарики, иногда на котлеты и стиральную машину «Индезит», но чаще всего на расчётный лист, который выдаёт бухгалтерия в день получки. Когда я устроился работать дворником на завод, после того как едва не умер от голода и съел свой солдатский ремень, мои шансы на счастливую личную жизнь сильно возросли, словно акции пресловутой компании МММ после самобытной рекламной компании. Но всё же, надо сказать, что эти шансы слишком значительно отличались от шансов моих сверстников, сидящих в Мерседесах, которые каждое утро въезжали мимо моего участка на оптовые склады, словно американские танки на позиции вьетконговцев. В то глухое, смутное время смысл жизни мне представлялся довольно абстрактным, но до зубовного скрежета неприятным понятием. Я сгребал сероватый снег, колол нехороший городской лёд и в своём грязном ватнике был похож на беглого зэка. Директор завода каждое утро шарахался от меня, как педальный конь, завидев издалека огромный титановый совок, в который раб завода лимонной кислоты собирал мусор. То, что совок был именно титановый, было удивительней всего: ведь совок – это не самолёт, хотя в каком-то смысле моя душа парила над суетой Лиговского проспекта. Так и шло то покалеченное, безногое время, пока однажды совок не украли – позарились на его эксклюзивный материал. Тогда я был вынужден срочно перейти на ручную работу – собирать мусор и собачье дерьмо рукавицами в прозаическое оцинкованное ведро, и время для меня словно грохнулось, поскользнувшись на льду. Из моей зарплаты даже чуть не высчитали какие-то деньги за пропавший злополучный инвентарь, но меня спасло, видимо то, что я не лётчик, а деформированная железяка – Железный Винни. С тех пор мне стало почему-то казаться, что к России, словно лев к обречённому рабу, брошенному в смертную яму, неумолимо приближается новый Каменный век. Примерно в то время в протестантской церкви я повстречал некое странное существо: широкий лягушачий рот, жидкие волосы, удлинённые, кошачьи уголки глаз и манера говорить всегда с болезненным пафосом. На что я тогда купился? Мы, мужчины, признаюсь, не намного умнее женщин, но, мне кажется, намного доверчивее. Существо Ирина рассказало мне о своих неисчислимых бедствиях, и так началась моя, с позволения сказать, семейная жизнь. Мой рассказ о ней может показаться вам сказкой – поэтому я буду краток. Мои родители выгнали меня с женой на улицу, но мы нашли выход из положения, хотя и жутковатый. Жизнь не только не казалась мне мёдом, но походила на дёготь, которым мажут ворота домов согрешивших невест. Я сторожил ночью мебельный магазин, а возвращаясь домой, мыл горы посуды, пил чай с батоном, делал бесконечную уборку, стирал, нянчился с ребёнком, ублажал парализованную старуху, в квартире которой за это мы жили, и, кажется, едва не умерли по зубодробительному стечению обстоятельств. Всё кончилось так же внезапно, как и началось. Существо Ирина исчезло из моей жизни вместе с ребёнком. Если на небе есть Бог, то когда-нибудь он отправит меня в котёл с кипящей смолой за то, что я всё же позволил этому несчастному сыну железяки родиться. Но если Бог не слепая машина, вроде снегоуборочного комбайна, то, конечно, он отчётливо видит и то, как я любил малыша настолько, что полтора года был снабжён по самые уши смыслом жизни. А вы думали, что смысл жизни дворника, как истина, в вине? Перекреститесь, читатель, – по доброте душевной попробуйте как-нибудь взять лом и выйти на двадцатиградусный мороз колоть лёд.
15.
Сидит тут один сказочный персонаж, громыхает железяками по клавиатуре – а чего громыхает? Лучше бы он бетон укладывал на стройке! А то, понимаете ли, он (или я) всё ищет(у) смысл жизни. И на что он ему дался? Лучше бы деньги зарабатывал! Только такому субъекту деньги для чего нужны? Для смысла. Сегодня как раз одну вывеску оформил детскому саду – скоро так и на новый системный блок накапает. А системный блок для чего? Чтобы было больше поэтов хороших и разных. А то все пишут или, как Бродский, или, как Кушнер. Это же читать невозможно столько клонов! А жизнь пр-р-р-рекрасна несмотря на это. Мне так кажется. Вот сегодня дождь на башку падает на улице – тоже удовольствие для плюшевой железяки. А возле дома такая грязища, такая грязища – прямо как в Мшинском болоте на клюквенной тропе. А вообще-то, зима скоро – замёрзнет всё к чертям, включая батареи отопления в доме. Мой дом и мой город уснут здоровым сном пофигистов. Да и вся страна запросто погрузится в холод и тьму. Но это, так или иначе, тоже хорошо потому, что так, в спячке, жить в каком-то смысле интересней. Только дворников жалко – то, что для нас просто погода, то для них труды праведные. Уважаю эту профессию! Если бы не был поэтом – пошёл бы снова в дворники. Писал бы тогда метлой на асфальте письмена, фигачил бы снег лопатой, как ночью фигачу страницы у Плутарха и Геродота. Одну за другой так и листаю, читаю наискосок и прикидываю, как бы это мне тоже что-нибудь такое написать. И зачем оно мне нужно? Помню, была у меня одна знакомая, которая всё время мне задавала этот вопрос. И вот однажды, она меня пригласила к себе домой. Оказалось, что живёт она в коммуналке, если жизнью можно назвать совместное существование с четырьмя сумасшедшими соседями. Впрочем, соседи были добрые – они только каждые пятнадцать минут дико кричали что-то нечленораздельное, раз в неделю перерезали телефонный провод, складывали в коридоре шмотки с помойки и по-доброму забили на уборку общей территории. Собственно, моя знакомая для того меня и пригласила, чтобы я деликатно настучал им по мордасам и слегка поднял таким образом её статус в квартире. Но психи оказались не простые, а с подковыркой. Не даром они жили в центре Петербурга – законы знали и писать умели. Они совершенно меня запугали милицией и душевными обещаниями разнести мне череп из ствола. Ствола у них, конечно, не было, но была огромная, тоже сумасшедшая собака, а я, скажу по секрету, ещё с детства боюсь этих животных. Впрочем, все животные в этой буйной квартире были на одну морду, и потому мне пришлось охранять подругу даже ночью. Мы оба не спали, пили чай и говорили о семейной жизни. У меня подобная хреновая штука была уже в прошлом, и я старался осадить не в меру ретивую подругу. Но ей всё же мерещились розовые воздушные шарики. Тогда я сделал ей предложение, за что подруга навсегда занесла меня в список особо опасных идиотов. Как выяснилось, она хотела рассуждать о семейной жизни, но сама жизнь интересовала её вполне абстрактно. Мы лежали ночью на разных концах тахты и слушали бред соседей за стенкой – это и была наша планида. Вскоре наше общение перешло в безопасную телефонную фазу. С тех пор я всё более рьяно стал заниматься продажей вывесок. Я купил довольно дорогой компьютер, который при ближайшем рассмотрении оказался допотопной 486-ой железякой, купил и стал ночами сидеть в интернете, чтобы смысл жизни становился хоть немного осязаемей. Казалось, что когда я пишу незнакомому, невидимому человеку, моя душа скользит по телефонному проводу, как совершенно реальный поезд с пьяными проводниками, суровым, как скала, машинистом и сонными пассажирами. Все эти люди свободно жили в моей голове всю ночь, и никто даже не пытался поставить диагноз такому странному симбиозу человека и машины, каким стали мы с компьютером за несколько лет, казалось бы, бесцельного существования. Вероятно, я действительно особо опасный идиот.
16.
Чем замечательно наше время? Хотя бы тем, что если у вас отказывает компьютер, вы можете не ходить в специальную фирму, а просто вооружиться отвёрткой и заняться делом. Если вы не забудете, в какой последовательности устанавливается жёсткий диск, то ваша техника рано или поздно заработает. И упаси вас Бог вызывать мастера по ремонту компьютеров – он не только обдерёт вас, как липку, но может запросто из вашего Пентиума четыре сделать Пентиум один. По правде говоря, в Кита… в России то есть, мало что изменилось за последние сто лет – точно так же нужно смотреть на улице в оба, чтобы вас не задавил добродушный пьяный… нет, не извозчик, а довольный водитель Мерседеса. Сделает это он не по злобе, а так… из баловства, присущего нашей широкой натуре. Одного-двух человек замочить завсегда приятно. Вопрос в орудиях для этой шутки. Вот и вся разница. Время идёт по кругу, и точно так же, как и сто лет назад, надо позолотить волосатую лапу, если вы хотите ускорить оформление документов для продажи вашей дачи. Но мне-то проще: дачи у меня нет, а есть только воспоминания о том, как я с отцом на участке размешивал в железном ведре навоз и поливал могучие кабачки. Удивлённые соседи останавливали меня возле колонки и спрашивали: «Как же так, мы слышали, что ты инвалид, а ты крепкий мужик!» В ответ на это я только что-то лепетал про железо и круговорот вещества в природе. На самом же деле, я был и остаюсь ловким малым – я умудряюсь предложить гардеробные номерки нашей фирмы даже таким организациям, у которых нет гардероба. Номерки идут нарасхват. Счастье должно быть огромным и потому, если у вас, читатель, есть хоть какой автомобиль, пусть и с прогнившим днищем, а жена ваша носит норковую шубу, то почему бы вам, уважаемый, не помочь несчастному коту Базилио? Тем более что в отчётных документах всегда можно увеличить цену номерков раза в три, а их количество в четыре. Наше государство с великой радостью, словно епископ протестантской церкви, готово облагодетельствовать тех, кто вкладывает достаточно жизненной энергии в дело заботы о своём благополучии. Что касается таких железных инвалидов, как я, то у нас всегда есть альтернатива: бритва, верёвка или просто окно двенадцатого этажа. Пока живут на свете дураки, обманом… никого не удивишь. Так что отложите к чертям эту повесть и ползите на кладбище, накрывшись белой простынёй. Новая революция грядёт, и стрелять на этот раз будет не «Аврора», а по приказу большевиков ракетная часть вполне боевыми тактическими ракетами. В эпицентре взрыва мои опилки расплавятся и превратятся в китайский нож с кнопкой. Точно такой же нож я обычно ношу с собой в кармане – так, на всякий случай. А то ведь кругом хватает разных Гоблинов. В этом я убедился, когда ездил в Астрахань к своей сердечной подруге. Наше виртуальное общение превратилось в виртуальную семейную жизнь постольку, поскольку Астрахань – город безработных и нет никакой возможности быть вместе. Тем более что моя подруга инвалид и не может жить в петербургском климате. Словом, вилы, как говорил один мой товарищ по службе в полку связи. Кстати, он давно умер от последствий службы и даже не оставил на меня завещания. Да и что бы мог он завещать, кроме поношенных штанов? Что вообще в этой стране нам завещано? Осенние сумерки, дождь, протекающая крыша, миска овсяной каши и безвыходная тоска по где-то там сияющей красе. В поезде Петербург–Астрахань сиворылые чучмеки всю дорогу приставали ко мне с вопросом, почему я не женат. Я так и не решился достать свой нож и терпеливо сносил их рассуждения о том, что мужчина должен каждый день трахать жену и тогда… тогда она никуда не уйдёт. А куда уйдёшь от этой нашей Азии? Где здесь Европа? Заброшенные поля, глухие леса, а дальше и вовсе Сибирь и… лагеря-лагеря-лагеря. Эх, моя голова, железяка чёртова! И чёрный ворон кружит над поездом, что стоит в тупике. Пассажиры дремлют, попивают муторный железнодорожный чай да ещё едят картошку с огурцами неслабой соли, ожидая, когда очередной товарняк с бесценным нашим лесом промчится мимо в Европу.
17.
Кушнер принял меня в свою студию, когда я развёлся с женой. И не надейтесь, что это случайное совпадение, – старик знал, где собака зарыта! Меня, конечно, для начала обласкали – сказали, что я гений, но надо быть ещё и Папой Карло. То есть требовалось забыть обо всём, кроме своей рахитичной музы. Муза, однако, оказалась здоровенной девкой. Она посещала меня каждую ночь и шептала что-то по-своему – по-деревенски. В особо приятные для меня ночи, в подсобке мебельного магазина она раздевалась, и мы совокуплялись, как два вполне нормальных сексапильных животных. Однако музе нужны были деньги, а в этом деликатном деле я ничем не мог помочь. Потому скоро муза стала для меня неким эфемерным существом, которое диктовало что-то совсем странное, хотя предварительно мне пришлось полечиться от офицерского насморка. Не думайте, читатель, что речь идёт о Курином гриппе, так напугавшем китайцев. Офицерский насморк – это всего лишь гонорея. Зато у Кушнера меня тоже начали лечить, но лечить от другой – звёздной болезни. Разбор моих стихов походил на Бородинское сражение, только все пули и ядра летели исключительно в меня, – я даже не пытался никого рубануть саблей и терпеливо слушал, как мои строчки препарируют таким топорным способом. После разбора больной был скорее мёртв, чем жив. Хотелось лечь в гардеробе и начать сучить ногами, изображая конвульсии, или просто орать грязные ругательства, но возле гардероба стояла дивная мраморная скульптура «Три грации», которая так меня волновала, что я забывал на кого именно собирался орать матом. Между тем, время шло, и я выпустил свой сборник стихов, который по сей день остаётся единственной изданной моей книгой. Весь тираж я тащил на себе из типографии в рюкзаке и был счастлив, хотя отдал кровные триста долларов. Иногда мне кажется, что русскому человеку присуща какая-то особенная самоотверженность в денежных делах. Так, мы можем расстроиться, если нас просто опустили на деньги, но никак не оскорбили. Или наоборот – можем ликовать, если мы получили маленькую зарплату, но начальник на нас от души сорвал нервы. Вот и я ликовал, хотя понимал, что исбээн в книге липовый, что работа не стоит столько денег, но зато я был приятно оскорблён в тот день самыми различными людьми – уж так совпало. Скажу, что и по сей день опасно, и до боли сладко называть себя поэтом, – можно легко по физиономии схлопотать за такие тунеядские замашки, – мол, поэтом можешь ты не быть, а трактористом быть обязан. Одним словом, с этой книжкой, которая оказалось, конечно, неудачной в литературном отношении, с этой книжкой мне изрядно пришлось повозиться. Вы думаете, что я имею в виду подготовку к изданию? Да ничего подобного! Массу усилий я потратил на то, чтобы раздать третью часть тиража. Тогда меня впервые посетила благая мысль: «Книги писать не надо!» С этой мыслью я затеял обширную переписку по электронной почте, но так как не мог никак себя обозначить для моих корреспондентов – только «поэт и жуткий маразматик» – по этой причине пришлось снова взяться за стихи. В студии Кушнера радовались моим успехам, и разбор моих стихов уже начал походить не на Бородинское сражение, а на Курскую битву. Горы трупов могли бы валяться обе стороны стола, если бы мне в руки дали хотя бы монтировку. Но наступил момент, когда для меня стало очевидным, что я есть тот, кто я есть. Я – Никто Нигде Не Живущий, вёл ежедневную борьбу со своими душевнобольным родственниками-соседями, с государством, со своей ленью наконец, и в этой борьбе я побеждал. Рядом с моим диваном ныне стоит компьютер на столе, под которым я прячу топор и всё это, вместе с книжной полкой, занимает угол комнаты, где проходит моя жизнь. А вы думали, она уже прошла, и я пишу мемуары? Ну фигвам – индейская изба, как говорил герой мультфильма. Жизнь продолжается. Вот сейчас я дослушаю безумную тираду моей мамочки, подавлю в себе приступ бешенства и желание достать топор, и снова буду писать стихи до утра. А родственники будут входить и выходить из комнаты, стучать и трясти каким-то барахлом, что-то кричать в мой адрес… а желудок у меня будет ныть от батона с чаем… а за стеной всё так же будет греметь лифт… но это жизнь, скажу вам, читатель. И жизнь ещё та! И в ней есть какой-то смысл. Я уже даже догадываюсь какой, но вам пока не могу сказать – а вдруг вы настучите в милицию!
| | | | Обсудить на форуме |
| |
