| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - КРИТИКИ И КРИТИКАНЫ, ИЛИ ЭТОТ ОПАСНЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ «ДАЛЬТОНИЗМ» | | КРИТИКИ И КРИТИКАНЫ, ИЛИ ЭТОТ ОПАСНЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ «ДАЛЬТОНИЗМ» | | Ты видишь жилетку, а не сердце.
Вильгельм Буш
На одном из поэтических сайтов мне написал Евгений Кабалин. Написал по поводу давнего моего стихотворения «Штрафники», полюбившегося многим фронтовикам. Упомянутое стихотворение я, внук человека, когда-то воевавшего в рядах штрафников, выстрадал; писалось оно долго, тяжело - тема войны обязывает, каждое слово тут должно кричать, кровоточить. Оттого стихотворение мне очень дорого. Как и несколько других о Великой Отечественной, к слову. Вот оно:
Не по ним, не по нам помирать.
Им держаться, нам быть несогласными.
Но царила с утра благодать,
Но ропталось и злилось по-разному.
Набивалась под ногти земля,
Оставалась с ногтями на бруствере,
Поднимались с раскатистым: «Бля!»,
И другими привычными чувствами.
Метров сто одолеть, целых сто,
В кучу масти, крапленые случаем!
Пропахали судьбу животом
Экс-призер, самострельщик и ссученный.
Рвали фрицев на раз, озверев,
Искажая ландшафт и наружности,
Громко звали чужих матерей,
Выходя из назначенной сущности.
Помешались, смешались в поту,
В лебеде, в черноте, в неприятелях,
Вечность грудью вдохнув на лету,
В рукопашных встречали объятиях.
А когда одолели приказ,
Обложил командиров изысканно
Раньше лирик, чуть позже «зэка»,
Чьей-то кровью обильно забрызганный.
Позже пили взахлеб тишину,
Поминали убитых и всяческих,
Всё искали втроем старшину -
Экс-призера из города Ачинска.
Евгений Кабалин назвался критиком и принялся меня, по его мнению, ущучивать. И вот каким образом (цитирую, орфография и пунктуация здесь и далее сохранены):
«Четыре вопроса, Александр.
1. ..Поднимались с раскатистым: «Бля!»,
И другими привычными чувствами..
«Бля» - это чувство?
2. ..В кучу масти, крапленые случаем!..
Что есть краплёная масть?
3. ..Искажая ландшафт и наружности,..
Что есть "искажение наружностей"?
4. ..А когда одолели приказ,..
Что есть одоление!!! некоего приказа?»
Я пишу более двадцати лет. Неоднократно мне приходилось участвовать в литературных прениях, отвечать на острые вопросы и задавать их, однако безапелляционная тональность общения, избранная Евгением (приправленная неважной грамотностью и нахрапистой активностью), меня озадачила. На всякий случай быстро пробежался по именам нынешних критиков, литераторов, особенно любимых. Вот метко разящий залежалую, «обленившуюся» филологию Ефим Подбельский, вот интеллектуал, до корней филолог Александр Генис, вот большой знаток английской и русской литературы Андрей Кротков…
Нет, в моих «списках» критик Евгений Кабалин не значился. Теша себя надеждой, что странные вопросы исходят от случайного человека, решившего поумничать, я коротко ответил: «Повествование ведется от имени одного из штрафников, посему логика лексической сочетаемости своеобразна». Тут, как мне подумалось, диалогу конец. Мои прогнозы не оправдались. Евгений продолжал настаивать:
«Александр, в принципе, автор может всё легко интерпретировать в грамотный русский язык для лучшего восприятия текста. Да, это требует времени, но и тема, согласитесь, духовно сложна, если не сказать, сакральна».
Испытывая легкое негодование, я ответил подробнее:
«Да, любой текст, тем паче художественный - это в идеале манифестация грамотного русского языка, но ведь поэтический язык - язык родовой, то есть присущий стихосложению - метафорический, метонимический, с оксюморонами и окказионализмами - образный по содержанию и преимущественно силлабо-тонический по форме.
В стихотворениях далеко не всегда незыблемы синтаксические, морфологические, лексические парадигмы. Что позволяет создавать образы - не констатации по схеме «Зачин-развитие-концовка», а именно элементы, характеризующие поэтическое произведение. Иначе нельзя. Иначе докатимся до того, что назовем «а ты прекрасна без извилин» алогичной, не по-русски изложенной ерундой, «мне нравится, что вы больны не мною» - примером шизофазии, «мое единое отечество - моя пустынная душа» расценим как образчик маниакальности, размышление… «у вещей есть пределы. Особенно — их длина, неспособность сдвинуться с места… отрядим в банальности».
«Уж теперь-то вы успокоитесь», - улыбнулся я, ставя точку. Как бы не так! Евгений Кабалин не унимался:
«…я имею университетский диплом по специальности «Литературная критика», который получил в весьма зрелом возрасте, поэтому всё, что касается «поэтического языка», поверьте, ведаю в полном объёме. Надо различать применение художественных средств языка и целевое нарушение норм словесности, выражающееся в корреляции несовместимых смысловых и форменных составляющих литературных
текстов. Хаотичное использование гипербол, метафор и аллегорий часто приводит к обратному результату и текст становится неудобочитаемым. Филигранно пользоваться этими атрибутами в поэзии могут лишь единицы из тысяч авторов, у которых
области мозга, отвечающие за ассоциативность и образность восприятия окружающего мира, отличаются от таковых у обычных людей. Поэтому, если нет соответствующего базиса, то увлекаться словесным лабиринтированием своих стихов всё же не стоит».
Каким надо быть упрямцем, чтобы продолжать гнуть свое, никак не потрудившись вникнуть в доводы автора, в систему образов его стихотворения! Но я взял себя в руки и деликатно попытался объяснить Евгению, что мир поэзии нельзя впихнуть в рамки диплома «Литературного критика», что бравирование дипломами вообще-то – дурной тон, а менторская лексика в диалоге с оппонентом недопустима. Тем более если у судии проблемы, извините, с правописанием… Впрочем, о грамотности и стиле самого «рецензента» я упоминать не стал.
И все же как пройти мимо факта столь вопиющей «близорукости», мимо своего рода дальтонизма, характерного для немалого количества людей, отдельные из которых даже называют себя литературоведами? Ведь претензии Евгения, заметьте, касались «целевого нарушения норм словесности» и «корреляции несовместимых смысловых и форменных составляющих», то есть кроветворной системы стихотворения. Получилось, человек не разглядел сам и принялся убеждать остальных: не вижу, стало быть не существует.
Ни в чем больше не убеждая Евгения Кабалина, я быстренько с ним распрощался, заметив единственно, что крайняя упертость, нежелание услышать другого и высокомерие культурного человека не красят. А дня через два родилась эта статья.
1
Существует ли универсальный способ достучаться до индивидов, примитивно трактующих законы и задачи поэтического произведения? Примерно такой вопрос я задал своему доброму товарищу, литератору Андрею Кроткову.
«Нет, - улыбнулся умудренный коллега. – Но можно доступным языком написать о том, какие элементы делают стихотворение стихотворением. И пусть ознакомятся начинающие авторы, читатели».
Затем Андрей Кротков предложил довольно оригинальный вариант наполнения статьи. Он сам ответил на вопросы «пытливого» Евгения к «Штрафникам». Именно «доступным языком» - дабы «критики» не перенапряглись.
1. Если «Бля!» - это не чувство, то что же это? Ругательства для того и существуют в языке, чтобы предельно кратко передавать гамму разнообразных чувств и давать вербальное выражение эмоциям.
2. От понятий «краплёная карта» и «втёртое очко» нетрудно перейти к понятию «масти», которое в карточной игре и воровской иерархии базируется на сходных представлениях.
3. Лицо человека, прущего навстречу почти стопроцентно вероятной смерти, едва ли может сохранять спокойное и стоическое выражение.
4. Приказ, отданный без оценки реальной возможности его выполнить, приходится именно одолевать. Рыть землю без лопаты, зажечь огонь без дров, идти в бой без оружия - это одоление чужой глупости ценой собственной изобретательности, а иногда и жизни.
Просто и емко. Добавлю и от себя кое-что.
2
Итак, «бля» в стихотворении «Штрафники», разумеется, не обозначает какое-либо чувство. Но оно образчик речи, характерный штрих, оно разом конденсирует в себе полярную энергетику ярости, отчаяния, страха, обреченности, безумия – того, что на всю оставшуюся жизнь впечаталось, например, в память моего деда. Человека, два года находившегося в штрафной среде. «Смывшего кровью» и выжившего. После добравшегося на перекладных фронтовой судьбины до Кёнигсберга и тогда уже, после второго тяжелого ранения закончившего боевой путь.
Не с пафосными «ура!» и «за Родину!» чаще всего вставали над бруствером солдаты, однажды признался дед. В штыковую (и любую другую атаку) – и штрафники, и остальные шли с диким матом, с нечленораздельным ором. Потому что «отсюда» до «туда» было даже не «четыре шага», а значительно меньше. Боец, ходивший в атаку несколько раз, считался едва ли не заговоренным.
Как же написать о чувствах поднимающегося в рост штрафника, перед которым лежит высотка, усеянная трупами его товарищей? Какие слова помогут не соврать? Вряд ли здесь подойдут наречия «гневно» или «мужественно». Излишне пафосными будут и сочетания типа «вперед, бойцы», «разгромим врага», «умрем за отчизну». Я оттого и предпочел одно короткое злое словцо нескольким плакатным и оттого фальшивым.
«В кучу масти, крапленые случаем». Когда карты (иным словом, масти) метят шулеры, понятно, зачем они это делают. В стихотворении карты пометил случай, и неизвестно – никому – чем обернется данное крапление. Здесь такой момент, что карты «вскрываются» - каждый выбрасывает на игральный стол судьбы свое будущее, идет ва-банк. Идет навстречу смерти.
«Искажая ландшафт и наружности». Воронки от взрывов, впивающиеся в деревья, в землю в тела куски металла, жадно тянущиеся в последнем исступлении руки – к горлу недруга, распахнутые, оскаленные рты, сжатые губы, зажмуривающиеся глаза – это и есть искажения войны.
«Одолеть приказ» – да, не выполнить, одолеть. И одолевали. Вдесятером стояли против роты. С противотанковым ружьем отбивались от «Тигров». Шли с дубиной, с голыми руками, с шашками наголо на пушки… Устилали костьми обширное отечество. Чтобы в 1945-м воткнуть красное знамя в купол рейхстага.
3
Отчего же то, что я хотел сказать в стихотворении, «разглядел» Андрей Кротков и «не заметил» Евгений Кабалин? Оттого, что читатели, подобные Евгению, усваивают, воспринимают только номинативную функцию слова. Если кирпич – значит, глиняный брусок для строительства. Если гиря, то спортивный снаряд. Или груз для взвешивания товара. Как это: «лицо его походило на усталую гирю»? Что за ерунда? Такие читатели лишены вкуса, не видят скрытых граней, не ощущают смысла применения слова. «Усталая гиря» - отменный, типичный портрет какого-нибудь заевшегося чиновника, верно?
Искусство вообще не может быть прямолинейным, пропагандирующим. Автор не должен творить идею по шаблонам единожды выверенных лекал, единожды затверженных штампов. Авторская атрибуция (качество стиля, манера звукописи, языковые обороты) будучи неясной, бедной любой светлый замысел сведет на нет. И наоборот.
Г. Успенский так написал о скульптуре Венеры Милосской:
«…как бы вы тщательно ни разбирали этого великого создания с точки зрения «женской прелести», вы на каждом шагу будете убеждаться, что творец этого художественного произведения имел какую-то другую, высшую цель.
Да, он потому (так стало казаться мне) и закрыл свое создание до чресл, чтобы не дать зрителю права проявить привычные шаблонные мысли, ограниченные пределами шаблонных представлений о женской красоте».
Произведение, всё показывающее, всё объясняющее - словно путеводитель или кулинарная книга - это чье-то напрасно потраченное время. Прейскурант. Меню.
Искусство говорит о сокровенном не констатируя, а намекая. О любви, например, с точки зрения таинства - и никак не акта. Трагедия Ромео и Джульетты учащает сердцебиение читателя, будучи близкой его душе. Но за счет чего достигается эффект? За счет художественного оформления, его многообразия, как бы идущего в обход лобовой «презентации» основной мысли. Ведь воздействие литературного творения на человека достигается не путем фотографического отображения действительности. Недоговоренность, полутона, ассоциативность, как ни странно немногословность – вот что усиливает впечатление, заставляет верить.
Здесь чрезвычайно важно чувствовать близость, сочетаемость словоформ. Настроит камертон вкуса обращение к логике, ответственное, едва ли не предвзятое отношение автора к построенным им конструкциям. Некая девушка под впечатлением разгулявшегося октября написала стихотворение, где содержится строка: «Обронила осень шпильки от берёз». Шпильки от берез – что это? Явно не листья, не их черешки… Может, веточки? Тогда речь о сильном ветре, исключающем глагол «обронить». Поскольку, если ветер, то «оборвать», «сломать», «разбросать». Да и вообще, коли обронила, то без «от», а просто: шпильки берез. Погоня за красивостью, внешним лоском привела к фиаско.
Научиться чутью, вкусу почти нереально. Но думать-то никто не мешает! Как и переживать, дабы не превратиться в «творящего» ремесленника.
Но слово в складном ряду себе подобных – еще не образец поэтической строки. «Февраль завершается. Дело к весне. Снега почернели, нерадостно мне». Не сомневаюсь, что Е. Кабалин (и иже с ним) никак бы к подобной «лирике» не придрался. Но как же быть «стражам соответствий» с этим: «Февраль. Достать чернил и плакать. Писать о феврале навзрыд, пока грохочущая слякоть весною чёрною горит»? Полагаю, тут они стозевно оживятся. «При чем здесь чернила, как может гореть слякоть, да и вообще, автор – типичный истерик», - непременно возопят адепты «лучшего восприятия текста». Для них, к сожалению, и паровозный гудок – музыка.
Секрет лирики – в деталях. Точнее, в умении сделать обычное слово субъективной деталью, помогающей проникнуть вглубь предмета, познать его суть, а не ограничиться оболочкой. Причем проникновение идет напрямую, сразу, без «процедуры прохождения» последовательностей. Пастернаковские слова-краски, слова-звуки, слова-запахи отменно выполняют свое предназначение: мгновенно дойти до подсознания читателя и далее вызвать сознательную сопричастность. Так осуществляется погружение в трепещущую, звенящую вселенную весны, куда вовлечен поэт. Подлинная, яркая деталь (метафора, аллегория, эпитет) органична и служит в качестве средства. Средства донесения идеи. «С любимыми не расставайтесь, всей кровью прорастайте в них», - писал А. Кочетков. Великолепно!
Слово (несколько слов), содержащее внутри себя тонкий образ, - основа стихотворной строки. Взаимопроникновение таких слов в строках-этажах сравнимо с железобетоном, скрепляющим здание. И вот тогда каждый единичный образ размывается, точнее, сливается с другими в метаобразную субстанцию, являющую законченное произведение.
Общее отражается в частном, тогда рождается искусство - немного перефразируя Н. Добролюбова, я настоятельно рекомендую Евгению Кабалину и другим «дальтоникам» еще раз вглядеться в стихотворное слово. Оно живое, капризное, подобрать его – самое нужное - порой очень нелегко. Сотрите же пыль с глаз, отучитесь сообщать в рифму, научитесь в рифму чувствовать.
| | |
| |
