| Литературное общество Ingenia: Ю.Лавут - Хорошие временаРаздел:  Проза | | Автор: Ю.Лавут | | Баллы: 2 | | Внесено на сайт: 18.03.2011 |
| | Хорошие времена | | Напоследок пошли прогуляться. Дни стояли чудесные, осень была вся перед тобой: нагая, ласковая, наивная и доступная. Михаил Иванович даже захохотал от восторга, повалился на кучу листьев и стал кататься как дурной.
– Дни поздней осени, Миш, бранят обыкновенно – сухо сказала, поняв этот восторг и чуть приревновав, Настасья.
– Ну, до поздней-то мы ждать не будем, – он, лёжа, подмигнул ей, поднялся и на ходу чувствительно шлёпнул её по великолепному большому заду.
Настроение было озорное. Вернулись на облюбованную поляну. Михаил Иванович, которому ни росту, ни весу было не занимать, опёрся о сосну, навалился, прогибаясь в спине и сказал, как пропел, на низах, со стоном: Ох, люблю я нашу-у среднеру-у-усскую природу-у-у-у. Огромная сосна валилась долго, шумно и упала, ввзвав салют из сухих разноцветных листьев. Настасья Филипповна смотрела восхищённо.
За дело взялись споро и азартно: рыли, оттаскивали и разравнивали землю, приносили здоровенные свёрнутые пластины дёрна и волокли огромные охапки сухих листьев. Уложились за два часа, хотя сильно мешали короткие корни сосны и длинные, уходящие куда-то в глубину, транзитом, корни ближних елей, но в результате получилось здорово. Первый раз так хорошо вышло, подумала Настасья Филипповна, всё внимательно и не торопясь осмотрела, поднапихала под корни поплотнее листьев, потом отбежала ненадолго в кустики – и полезла первой. Слышала, как Михаил Иваныч, обходя берлогу по широкому кругу, в нескольких местах жёстко пожурчал, потом лихо переломил три ближние ёлки – их верхушки шумно легли на их свежеустроенный холм – и полез задом, передними лапами подтаскивая, чтобы прикрыть вход, подготовленную кучу бурелома. Внутри был полумрак, немного света проникало через специально оставленный для дыхания узкий наклонный ход, дёрн и листья пахли уютно и пряно. От всего этого великолепия – высокого голубого неба, быстро кружащихся листьев и свежего свободного ветра – от всего этого праздника, оставшегося снаружи, но всё равно ощущавшегося, от сладкого запаха и уюта берлоги, от всей ловкой и любовно согласованной работы и, главное, от предвкушения предстоящего, дыхание их было горячим и влажным.
Любовью занимались долго, исступлённо, рыча и кусаясь, ударяя иногда так, что вздрагивала сосна, ёлки и берлога, а весь холм как-то уминался, изумлённо вздыхал и оседал. Засыпали тоже долго. Михаил Иванович всё как-то вздрагивал и ворочался, а она, дожидаясь пока он заснёт, боролась со сном и мысленно проверяла и перебирала все мелочи, зная как потом они могут оказаться важны. Думала: благодаря сломанным ёлкам, ветер со всех сторон засыплет берлогу листьями, потом наметёт снегу – и берлога станет совсем незаметна. Представляла как со стороны смотрятся поваленная сосна и ели, захочется ли кому-нибудь совать под них свой длинный злой нос, или всё выглядит естественно и обыкновенно. Беспокоили две вещи: Михаил Иванович, конечно, крупный, но достаточно ли он нагулял жиру – не смогла оценить, шкура на нём ходила ходуном и всё надёжно прощупать не удалось, и второй момент – не сдвинулось ли отверстие для дыхания, которое они тщательно выверили и по размеру, и по углу наклона, и по скрытности. Слишком уж они разбуянились, могли повредить, расширить излишне, не дай бог морозную зиму и избави, господи, чтоб он проснулся раньше неё. Но последняя мысль была сладкая и весёлая – детишки вырастут крупные, в папу, а это пятно на груди – просто умиление, на майской траве или в солнечном сосновом бору все вместе будут как картинка… В сон ушла мягко, как будто бесконечно медленно падала назад затылком...
…Родила легко, почти не просыпаясь. Крошечные, голые и беспомощные, медвежата все были крепкие и сосали хорошо, все трое, и ей не надо было просыпаться, чтобы это понимать, чтобы всё время их чувствовать рядом, во сне помогать им и счастливо тихонько урчать.
Михаил Иванович открыл глаза резко и на весь их небольшой размер. Отчаянно холодно и почему-то жёстко, очень, очень жёстко, несмотря на дёрн, видно, зима нешуточная. Оголодал. Понятно было, что у Настасьи всё в порядке, родила, спит, эти чмокают. Заснуть не удастся, голодно. Ах, ты ж... Только спокойно. Ситуация тяжёлая, но не катастрофа. Не из-за них же. Ладно. Повёлся, дурак, недобрал осенью, надо было оставаться у реки, добирать рыбы, ещё добирать рыбы, ещё, а его сразу потянуло на эту красавицу, сразу как увидел, на это дурацкое дело, уж такая подвернулась эта Настасья, не откажешься, как от мёда. Сучья такая порода. Несмотря на холод, лежал не двигаясь, собирая волю, ужасаясь, какая предстоит жизнь. Минимум на месяц, не исключено и на два. Не поднимаясь, скользнув на шкуре, перевернулся и, рывком вперёд, лапами и головой, пробил-протаранил тонкую в этом месте стенку берлоги (вглубь надо было копать, в глубь, а не между корней устраиваться, не торопиться, не горячиться из-за сучки). Приподнялся уже на снегу. Вдохнул жёсткий морозный воздух, чуть повёл взглядом – всё белое и мёртвое, аж звенит. Хотелось рявкнуть во всю силу, но сдержался. Сдержался и даже вернулся к берлоге и подвинул, и примял развороченную груду веток, земли и снега, вдавливая её в зияющий лаз – пусть спят. И двинулся прочь.
Мелкая и редкая тварь, мыши, кора, отрытая в глубоком снегу жухлая трава с редкими желудями, жуками и ягодами не спасали. Силы уходили, спал чёрт знает где, в снегу, не спал – отлёживался. Так прошла неделя, потом вторая, пока, наконец, повезло. Лоси – самец, самка и детёныш. Теперь нужно спокойно, расчётливо, хитро. Те почуяли издалека и сразу же разделились, и он сначала пошел за самкой с детёнышем, но через два часа преследования, чёрт знает почему, развернулся, вернулся назад, потеряв время и силы, вернулся к тому месту, откуда побежал за лосихой с детёнышем, – и вот, только на второй день, нагнал лося. Матёрый. Но дело не в том, и не таких видали. За счёт запаса времени сохатый успевал передохнуть и подкормиться, поэтому и погоня так затянулась и вымотался Михаил Иванович крайне. Всё, больше никогда, больше никогда. Сначала рыба, подготовка – потом сучки. А потом ещё овёс, ягоды, ещё рыба до отвала. И без любви. И спать отдельно. Копать не торопясь, вглубь. Всё наперекосяк с ней пошло. Уже и лосёнка бы прибрал, а лосихи хватило б ещё на неделю. Ладно, этот кусок побольше. Михаил Иванович двинулся вперёд, лось стоял задом к широкому дубу, набычившись и склонив рога. Приблизившись и ощерив пасть, Михаил Иванович резко отклонился влево, потом вправо и, не успел сохатый отстраниться, как коротким, без замаха, ударом лапы снизу одновременно с рывком вперёд достал бы своими бритвенными, двенадцатисантиметровыми когтями брюхо сохатого. Если б не снег. Неожиданно глубокий под настом. Хитрый сохатый встал ближе к дубу, где мельче. Михаил Иванович, рванувшись, просел – и лось с разворота рогами достал его бок. Из последних сил Михаил Иванович другой лапой ударил сохатого по толстенной каменной шее, но тот, угадав движение, дёрнулся, и удар только зацепил рога, раня, глубоко и в нескольких местах, лапу. Кожа после линьки этого года ещё не загрубела, и боль была острая. Сохатый вывернулся и побежал. Догонять с такой лапой было невозможно и Михаил Иванович лежал на снегу, хрипел от ярости, залившей глаза и рычал, заглатывая корявый ком пылающей боли.
Чтобы вернуться к своей берлоге, ушла неделя. Боль, голод и холод преобразили его. И злоба, которая никак не проходила и, наверное, уже не могла пройти. Он стал страшен.
Красться начал издалека и не спеша. Сначала хотел бесшумно пройти по стволу поваленной сосны и упасть сверху, но понял, что не осилит этот проход без сил и с нагноившейся лапой. Пошёл напрямую. Тихо и медленно, не отводя мутящегося взгляда от знакомого холмика. Встал рядом и почти в самый снег опустил морду. Внюхивался, чтобы понять точное положение тел внутри. Понял и, замерев, стоял и стоял, стоял и стоял. Нормально могли работать только два когтя на правой, зато самые длинные. Может, почувствовав его как-то, ощутив во сне его запах, Настасья Филипповна шевельнулась. Пока не сильно, но времени не оставалось. Михаил Иванович с размаху, насквозь, через всё дыхательное отверстие, протолкнул свою правую и двумя самыми длинными когтями перерезал горло Настасье Филипповне.
…Весна была ранняя, а за ней и лето поторопилось. Сразу всего стало вдосталь, всего, чего ни пожелаешь. Только постоянно хотелось рыбы. Без слюны, без хотения, без сожалеющего стона. Просто нужно было рыбы. Запах преследовал до того, что иногда казалось, что от самого себя пахнет этой рыбой. Не жрать же себя. Несколько раз он ходил на реку, да без толку, это понятно, ясно, что нужно ждать осени. Лето прошло без особой радости. К самому началу осени Михаил Иванович заранее добрался до нерестилищ, до самых заветных мест, опережая всех, и бойких, и ленивых. И когда потом подвалило с десяток старых знакомцев, он уже покушал вволю, стал к тому времени поспокойней, не то чтоб подобрей ли подобродушней, но порассудительнее. Пустил их. Дрался один раз, с молодым и самым крупным. Как-то сильно раздражала его эта, вызывающая у прочих уважение, крупнота, выводила из себя, он то знал, что дело не в размерах. Исполосовал его всего, вымотал и, разъярившись, ударил неожиданно его в горло своими двумя выставленными когтями и загрыз. Ничего, переживут. Зато всем всё стало понятно.
Главное, вес набирался, на аппетит уж никак не жаловался. Весёлое время.
Эти. Сучки. Тоже вскоре подтянулись. Смотрят, задницами вертят, но уж это не уйдёт, он знал. Посмотрим. Хорошие времена настали. | | |
| |
