| Литературное общество Ingenia: Рома Кактус - Теорема колбас | | Теорема колбас | | Теорема колбас
- Император Актавиан никогда не служил в морской пехоте.
- Засунься! Он даже сандалии шнуровал особо. Правда, это его не спасло.
Сантехники, - подумал Олежка, глядя на парочку в одинаковых оранжевых телогрейках, сидящую на железной ограде. Свешенные ноги мужчин касались бахромы асфальта. Неряшливо растоптанного башмаками прохожих и продавцов мороженого. Черные ветки деревьев будоражили воспаленных дворников. Там и сям снующих в поисках мусора. Это они, они, гадкие, оставили природу без обеда и должности. Оборвав все листки до единого. Заявив однажды на Всесоюзном Саммите Дворников, что и в кронах может крыться кака. Сантехники продолжали:
- Давай не парь мне: все знают, что на приеме у Визави он держал «Нью-Йорк Таймс» кверху ногами. Ни один уважающий себя морпех не станет есть рыбу после такого. А он ел. И шпроты и кильку в томатном соусе.
- Да, но ты же знаешь, что это в типографии напутали, и вложили листы не той стороной. И собственно! Кто сказал, что килька в томатном соусе – рыба? По-моему, так птица. С неопределенным лучком и микробактериями.
- Ага. Х*ёв тебе с микробактериями! Пока Старший Египтолог не примет окончательного решения – братскую могилу считать рыбой. Хотя меня тоже напрягает…
Сантехники ругаются, - подумал Олежка. Он нес свою большую жевательную конфету домой. В нагрудном кармане. Мимо школьниц, растерзанных чьей-то близорукой и неукротимой страстью. Мимо Сержантов Пепперов, во всем фрачном, и зажатых мамаш с кулями младенцев. Нес кусочек счастья, ни на секунду не прекращая войны с прохожими. Трудовые массы, заляпанные производственными фекалиями, ржали невпопад над витриной ювелирного магазина. Нет на вас Ленина, нет на вас Каплан, - подумал Олежка.
- Стой мальчик, - сказал один сантехник. – Куда это ты идешь в клетчатых штанишках?
- Домой иду, дяденька. У нас с сантехникой лады полные. Не извольте беспокоиться.
- А чистишь ли ты раковину по субботам рекламируемым и только рекламируемым средством?
- Чистю, - соврал Олежка.
- Смотри у меня. Мне прийти проверить – как жевательную конфету отодрать.
Разные глаза мальчика уставились сантехнику в подбородок. В левом была неподдельная искренность. Которую не купишь в лучших магазинах города. Вечных товарищах церквей и тюрем. Разбросанных по городу ковровыми бомбометаниями. Наугад и на авось. Как и полагается. Правый же был прожженным скептиком, желчным свёрлышком неуместного познания. Правый глаз желал лишь иронии и самоиронии. Потому и горел вечным факелом поиска, никогда не меняя въевшейся эмоции.
- О! – Олежка показал на воробья, усевшегося потрошить пакет с жареной картошкой.
Гортанными криками птица запугала бомжа, хозяина пищи и прыщавой грязной физии. Воробей как раз принялся смаковать добычу, в то время как праведный пальчик Олежки уставился на него подногтельной грязью. Правый глаз зажмурился ракушкой довольства.
- На ливерную колбасу! – сказал второй сантехник, и оба они тут же избавились от мандариновых шкурок телогреек.
Из-под одежды сверкнула сталь. Хромированные торсы покрывали выпуклые узоры. Два ртутных солнца зажглось на улице. Свет стекал с сантехников холодными струйками. Серой лавой бугрились мускулы. Пара ослепительно-белых крыльев раскрылась за спиной у каждого.
- На докторскую, - прошептал сжавшийся Олежка. Обе руки он прижал к нагрудному карману, отвернувшись от происходящего.
- Да, - подтвердил второй ангел и, по всей видимости, хотел, было, продолжить, но взмыл в воздух вместе с первым.
Первый ангел с золотистыми кудряшками на голове. В руке держит сачок из хоккейной клюшки, баскетбольного кольца и сетки-рабицы. Второй, с такими же кудряшками, только цвета молодого леса. Сжимает бейсбольную биту. Официальное оружие всей гопницкой кодлы. Но его это, похоже, не смущает. Он готов ринуться в бойню и надрать охамевшую пернатую задницу.
Разъяренный воробей вперил в летучих сантехников свой кровавый глаз. Пар кудрявился из ноздрей птицы. Искры и куски асфальта брызнули из-под лап. Воробей повернул голову, поднял лапку с оттопыренным средним пальцем. Идите на х*й! – подразумевает этот жест.
Олежка тем временем прижался к бомжу. Теперь они затряслись вместе. Как два сопливых рефрижератора. Времен гласности. С неполноценным сроком годности и ценной пустотой во чреве. Олежка следил за парящими ангелами, в уме поставив на них свою ношу.
- Ноль секунд до боя ночи! – произнес бейсбольный ангел.
- Вихри ветра по углам! – продолжил первый.
- Кто подаст кусок зал*пы?
- Кто отдаст свои часы?
- Изучаем днем и ночью… - сказали вместе.
- Теорему колбасы… - проблекал бомж. И тут же накрылся пакетом с мусором и покровом беспамятства.
Ангелы раздались в стороны, с разных углов фокусируя солнечный свет на птицу. Отраженный от их зеркальных тел. Воробей недоуменно зачирикал. Багровая боль и, еще хуже, беспомощность напоили его существо. Его слепили. Как вонючую пластилиновую ворону. Из лупы прожигая несчастное создание. Ангелы метнулись вниз. Где бессмысленно шатался агрессор.
Ветки замерли в испуге. Не решаясь колыхнуться. В ожидании развязки. Этой нарочитой драки. Солнце с неба. Машет клювом. И чирикает стервозно. Птиц, к земле прижатый х*ем. Сеткой-рабицей серьезной.
- Напрочь выкинем сомненья.
- И оставим олигархов.
- Мыть полы для населенья.
- Чтобы не было соблазна!
В банку из-под майонеза посажен тот, кто не слово. Со скрежетом навинчена крышка. И слышны приглушенные стоны про алиби и адвокатов. Гулкий фон, до которого никому нет дела.
- Вы свободны, - ангел-блондин обратился к бомжу и Олежке. – Граждане Рабовладельческого Строя! Тирания и гнет упрятаны туда, где им давно и место. Ничто больше не будет смущать вашей покорности и затрагивать заслуженную любовь к чипсам. Этому символу века и холестериновых бляшек по всему е*альнику. Так сосите же соки из грязных пальцев, вкушая благодать и успокоение. И подмывайтесь только тем растворителем, что прошел все круги стандартизации и сертификации.
Ангел-сантехник спрятал банку в карман треников, откуда ни возьмись на нем появившихся. Посмотрел сурово на собрата.
- Тааак! Гистофий, как мог ты про ливерную колбасу-то ляпнуть?! В ней же другие аминокислоты! Это азы теоремы. Их даже дети знают, - блондин указал на Олежку.
- Ну, я… ты понимаешь, как непросто нам, блатнякам?
- Я и знать ничего не хочу. На переплавку.
Небесная клешня выпрыгнула из облака и утащила зеленоголового ангела. Туда, где только свет. И запрещены все порно-журналы.
- И вот так всегда, - заявил сантехник-ангел. – Сначала спорит невесть о чем, а потом еще и теорему колбас не знает. Нет, не те нынче кадры. По двадцать пять выпустят враз. А что толку, лишь дым в лицо, да перхоти кусочки. Пора ковать гранит науки, не отходя от стойки бара! – вглядывается в Олежку. – А ты смышленый малый. Не то, что эта бестолочь. Чуть воробьишку битой не перех*ячил. Урел долбанный!
- Зачем вы так строго, он же ваш напарник был.
- Напарник… Хорошо еще воробей попался. А случись чего серьезное: и что он будет делать со своей битой и познаниями нищего орангутанга?! Прыгать и чесать подмышки?! Пока его товарища пи*дят кованым сапогом!
- Ну, все же это не повод называть его урелом. А вдруг у него тамагочи остался некормленый?
- Мдам. С урелом я, пожалуй, погорячился… Тебя как зовут?
- Олежка.
- Называй меня Теофилькой. Меня так маман звала. В те славные дни. Когда серебряный чайник был полон кипучего чая, - ангел чуть поднял голову и закрыл глаза.
- У тебя не может быть мамы. Тебя зачали на плавильном заводе.
Сантехник искорёжил лицо мимикой и сказал гнойно:
- Да знаю я! И помечтать нельзя. Злыдни все. Может, это самое простое счастье, на какое можно претендовать. Увы, данное не каждому.
Замолчали. В это время пьяный велосипедист насмерть сбил кондуктора автобуса. Защелкали четками католики. Померещилась чеширская улыбка. И только блёв дядя Васи в ящик из-под корейских огурцов был нормальным и не вызывал опасений. За будущее Родины. За целостность границ и рамок. За элитарность золотой молодежи.
Цыгане вели на цепи пингвина. Они уже всем надоели. Толпа жаждала экзотики и невзначай плевала им в спины семечковой лузгой. Малолетние клеенюхи содрали все объявления. Может, поэтому так одиноки были улицы, хлопающие в ладоши автомобильными шинами. Где-то резали свинью. Или опаздывали в гости. И тащили за уши детей. Вредных, изворотливых, упорчатых. Нет на них Мэри Поппинс с плеткой. Она бы научила их, как воровать противозачаточное старшей сестры. И лопать его с апельсиновым соком. Ей-богу!
- Слушай, Олежка. Ты, я гляжу, много продвинут. Сможешь пойти в черную роту. И задать жару тамошним пентюхам! Выучи это, оно тебе поможет, - и запел.
В море ландыши пасутся
Серебристые тюлени
Видя нас все обоссутся
Встанут дружно на колени
Со времен царя Гороха
Кропотливые старанья
Навязали люду кроху
Пирога самосжиранья
И затихнет скрип телеги
И уймется плач младенца
Мы задушим ваши неги
Мокрой тряпкой полотенца
Каждый станет колбасою
Плоти накормить полено
А какой конкретно скажет
Пресвятая теорема!
- Не забывай ее! – сказал ангел.
И улетел. А Олежка пошел дальше. Небо сводило спазмами. Огорошенные налогоплательщики сыпались из рваной раны подземки. Пахнуло кондитерской. Стук поезда превозмогал собственную скуку. Впереди клали плитку.
Буду учиться, заниматься спортом, - решил Олежка, угодив в радужную лужу. Стану как Суворов. Чтоб быть готовым. Когда придет доктор и постучит в мою дверь градусником.
9 января 2006 г. | | | | Обсудить на форуме |
|
Обсуждение
| Наталья Черёмина
 | Гы, забавный бредок. Повеяло Хармсом. Конечно, на любителя. Местами мне померещились ребусы, буду перечитывать и разгадывать (только как бы саму себя не обмануть). Особый респект за разные глаза мальчика.
У автора колоссальная фантазия и отменное чувство юмора. Это и спасает текст от полной нечитабельности. На любителя - уже говорила. На очень узкий сегмент любителя.
30.04.2006
|
|
|
