Лето тлело. Долго отступали,
Оставляли гильзы и тела,
И попал к нам в роту угловатый парень –
Ополченец из рязанского села.
Молчаливый, в ситцевых обмотках,
Гимнастерка с латкой на плече,
Крякнул отделенный: «Не солдат – находка…
Котелок держи. Поди, отведай щей».
Тот отведал. Шел как все, не ойкал,
Воевал, излишков не прося,
Вел себя в бою не то что бы как сокол,
Но на мушку немцев брал, не суетясь.
На исходе месяца прижались
К берегу встревоженной реки,
В круговерти мутных прядей, отражаясь,
Пропадали сослуживцы и штыки.
Выверяя тщательно потери,
Лейтенант бледнел, но повторял:
«Подкрепленье на подходе, твердо верю,
И комдив, орденоносец-генерал».
На лафете, в маленькой воронке
Он лежал среди большой войны,
Павший лейтенант, студентик, да и только,
А в кармане фотокарточка жены.
И тогда рязанец бросил: «Хватит».
Сел на дно окопа и застыл,
Сжав как горло ствол трофея-автомата,
Закурить ни у кого не попросил.
Восходя опять волной полынной,
Танки потекли несметным злом,
Тех живых, кто здесь держал рубеж в низине,
Бойко принялись губить из всех стволов.
Отделенный долго звал сестричку -
Очередь в живот ему пришлась,
Скоро дрогнул взвод по нажитой привычке
Гнуться, пятиться, не поднимая глаз.
Поддаваясь общему настрою,
Я почти забыл про стыд и сам,
Только за спиной услышал: «Есть патроны?
Не могу оставить погани Рязань».
«Что ж, выходит, мне мой Курск не дорог? -
Я вскричал, запалы прикрутив, -
Нет, братишка, мы с тобой за общий город
Постоим и не посмеем отойти»!
Можно ли подобное изведать?
Смерть гремела рядом. Не взяла.
Или оттого, что возвратилось девять,
Или потому, что помощь подошла.
Он остался позже в медсанбате,
Снова латки ставить. На ногах.
Ну, а я от Могилева - к Ленинграду,
Дальше - Кишинев, Бреслау и рейхстаг.
И ни разу не пересекались
С парнем тем в дороге и в боях,
И частенько ночью думалось: «Эх, жалость,
Что не знаю, как сложилось у тебя».
Кирпичом в Берлине закопченном
Крупно начертал: «Сержант Листвяк».
Усмехнулся, глядя в небо облегченно:
«Плюс к тому - рязанский памятный земляк».
|
