Мы жили по соседству. Иногда
Глеб выходил и, доблестно сутулясь,
брал 2 стакана. Муторно агдам
их заполнял. Я помнил, что в саду есть
антоновки незрелые плоды.
Я рвал их с упоением младых,
слегка самоуверенных подонков.
Не знаю, кто сказал, что там, где тонко -
там рвется. Время, в сущности, тесьма:
не вышьешь слов, не вышло ли письма,
но вымышлено, брезжится и только...
Луна соприкасалась с потолком,
как на лубке. И даже при таком
раскладе - окуналась в теплый,
налившийся от градуса, зрачок.
Глеб уверял: - Ты, сука, дурачок...
(И вечер шаркал ветками по стеклам).
Он рассуждал с беспечностью мужчин,
включенных в жизнь, как в мимику морщин,
по просьбе зла, по прозе Кортасара.
Мысль постепенно пьяно угасала
и представлялась в образах чужих
гулящих женщин, подлинных, вложив
в нечеткий взгляд размытое желанье.
Я забывался в этом ожиданьи
и вспоминался много лет спустя,
табачный сумрак выучив, свистя
и опираясь на судьбу нетвердо.
Споткнувшись вдруг о первую любовь,
я принял, друг, казалось бы любой
бессонный страх.
Едва живой и мертвый.
C-Петербург, 2014
|
