Я изучал язык, как неофит
Библейской веры – прописи Талмуда:
Долбил глаголы, уповал на чудо
И был невыносимо деловит,
Но сомневался – вдруг такая прыть
Иными будет принята, как вызов?
Узнай о том Ваксмахер, Левик, Гинзбург –
Пожалуй, не дадут и рта раскрыть…
Я обнаглел от дружеских похвал,
Я счел себя поэтом высшей марки.
Я перевел один сонет Петрарки
И тем сонетом бойко торговал.
Я хлопал Алигьери по плечу,
Не слыша колченогих строчек стоны,
И дерзко думал: это полканцоны –
Все сто переведу, коль захочу!
Но критик был совсем недалеко –
Он выслушал меня весьма учтиво
И с губ моих отер то молоко,
Которое я принимал за пиво.
Он говорил: пристойность соблюди,
Ныряй в язык, как рыба входит в воду,
Изведай до конца его природу –
Потом, перекрестясь, переводи.
Поскольку я легко лущил азы –
То, прикупив на полгроша сомнений,
Решил в два счета обуздать язык,
Которым говорит немецкий гений.
Но, надо мной поизмывавшись всласть,
Тая загадку в каждом обороте,
Язык Клопштока, Шиллера и Гете
Не захотел признать чужую власть.
С какой бы стороны ни забегал,
Переложить их слог не мог я верно –
То отсебятиной грешил чрезмерно,
То под натужной чепухой сникал.
Германский слог мне оказался чужд.
И, впопыхах переменив доспехи,
Я, заново уверенный в успехе,
В английских рифм заторопился глушь.
Был результат плачевен, как и тот –
С уроном отступив от Альбиона,
Я начал думать зло и обреченно,
Что мне вовек не дастся перевод.
Утратив счет недоспанных ночей,
Я уяснил – в конце, а не в начале:
Ломящийся в поэты книгочей,
Я зря ворую хлеб у толмачей,
Я должен сочинять в оригинале!
С тех пор пишу по-русски, напролом.
Любимейшая мысль уже другая:
Пусть иноземец киснет за столом,
На свой язык меня перелагая!
1981
|
