| Литературное общество Ingenia: Первое знакомство| Первое знакомство |
АКТЁР
Владимиру Эйдельману – актёру
Новосибирского театра «Красный факел»
Давно ль тебя свет рампы не ласкал, –
но всё ж ночами подступают снова
Онегина безмерная тоска
и Гамлета откованное слово.
А занавес – меж залом и тобой
ещё колышется тяжелой складкой,
и персонажи вежливой толпой
уходят все, слезу смахнув украдкой.
Полвека ты на этот эшафот
ступал легко и видел судей в зале.
Но не палач казнил тебя – народ:
на эту казнь билеты продавали.
Загадочен мир грима и афиш.
Сюжет как ни заверчен – разовьётся.
Пока аплодисменты – ты стоишь.
Восторг спадёт – и уходить придётся.
Что на подмостках ты не досказал,
душа домыслила и перепела.
Печальная послушная слеза
с лица сошла, а к сердцу прикипела.
Сквозь этот призматический кристалл
весь человек читается отменно.
Ты отличаешь лживые уста
от честных губ правдивой Мельпомены.
Я никну перед гением твоим.
Суть сущего постичь ты удостоен:
за что мы ратуем? на чем стоим?
На что годимся, многого ли стоим...
НЕВИННЫЕ ЦВЕТЫ
Тебе цветы приносят праздник в дом.
При них преображается квартира.
А ты и не задумалась о том,
что им рубила головы секира.
И прежде чем украсить твой букет,
цветы познали жало острых лезвий,
когда забрезжил лишь едва рассвет,
сосуды резал им палач нетрезвый.
Так красота и мерзость – жизнь и смерть –
соседствуют, роняя ветки наземь.
Но скрашивают будней круговерть
невинные цветы в настольной вазе.
ПЕТУШИНАЯ ПЕСНЯ
В столичном городе балкончики да лоджии.
Не глохнет жизнь, хоть ночь кругом глуха.
И удивлённо слушают прохожие
предутреннюю песню петуха.
Неужто развели свои курятники
провинциалы, сняв квартиры тут?
А у подъездов строгие превратники
приветствуют и честь им отдают.
Обжил петух высотку поднебесную
иль птицу держат только на убой?
Но поутру петух исходит песнею,
похожею на выкрик боевой.
А горожане – это те же дачники:
«У канарейки голосок нежней!»
Конечно, петушок – не попугайчики.
Петух для плодовитости важней.
Он чувствует себя легко и дерзостно,
готовый посражаться за гарем.
И не беда, что заперт в клетке мерзостной.
Он это в песне объявляет всем.
МЫС ЯФФЫ
Был невелик кораблик Одиссея.
Не плыл, а крался вдоль прибрежных скал.
Упорный ветер гневно брызги сеял.
Руно златое Одиссей искал.
Напрасно по волнам блуждали греки.
Слепой поэт всего не описал:
и вкрались в карты лоцмана огрехи,
и не было там плавающих скал.
Слонялся Одиссей у мыса Яффы,–
Гомер об этом дважды говорит.
Там не давали за парковку штрафа,
не вешали квитанций на бушприт.
Колония медуз смотрелась скромно,
но плавать в этом море – сущий бред.
А вот – медузы с именем Горгона,
ей-богу же, на побережьи нет.
Что наш скиталец выпустил из виду, –
но истину хотелось бы раскрыть:
за золотым руном ему в Колхиду,
а не к евреям надо было плыть.
Дрались между собою иудеи, –
а оттого и угодили в плен.
Их ставили не раз и без затеи –
на все двенадцать избранных колен.
Всё, что читаешь, не бери на веру:
и мама говорила: проверяй!
Хвала и слава старому Гомеру:
он выдумкой прославил этот край.
ГРАБИТЕЛИ ПИРАМИД
Рулоны обветшалых манускриптов
вещают нам из пропасти веков:
–Мораль и право Древнего Египта
держались на могуществе богов.
Жестокие, злопамятные боги.
Их слуги вездесущи и строги.
Подвластны им гробницы и чертоги
и ведомы им адовы круги.
Монарх полжизни возводил гробницу
припрятав усыпальницу от глаз,
чтоб вор ночной, прокравшийся куницей,
не обнаружил потаённый лаз.
Чтоб мародер, искатель алчный клада,
не разметал бы мумий прах и пух,
оберегал загробную прохладу
невидимый, но смертоносный дух.
И схвачены над царскими костями
проникшие туда, закон поправ,
Ремесленник, Каменотес, Крестьянин,
Нубийский Водонос и беглый Раб.
Ремесленник из серебра и кварца
умел создать такие чудеса,
что ловелас и шут мемфисских старцев
его обогатил бы в полчаса.
Каменотес резцом и колотушкой
способен был ваять любой портрет,
и алебастр смешав с гранитной стружкой,
фиксировал рельеф на сотни лет.
Крестьянин в поле до разлива Нила
пахал и сеял, поднимаясь в рань.
Но с половодьем зимним уходил он
выравнивать у пирамиды грань.
А водонос познал мученье жажды.
Носил меха с водою на плечах,
пока вдруг не почувствовал однажды
наживы жажду и с тех пор зачах.
Лишь подлый раб не знал нужды и горя,
имел он кров, напоен был и сыт.
Дерзил, и с надзирателем повздоря,
покинул дом, боясь, что будет бит.
Снедаемы корыстным интересом,
сошлись в притоне Раб и Водонос.
Их встретили там по указке беса
Ремесленник, феллах, Каменотес...
Допрашивали их на живодерне.
Писец чертил рисунки в протокол:
–Расскажешь, дескать, отлежишься в дёрне.
Смолчишь – посадим задницей на кол.
Не запоет, пожалуй, лишь безмозглый.
Грабители не жертвуют собой.
Заговорили под двойною розгой
и подтвердили на суде гурьбой:
«Царь почивал под золотою маской,
весь тканью, шитой золотом, покрыт.
Мы до него дотронулись с опаской –
боялись, что огнем нас опалит.
И поняли: охраны нет у гроба,
а духи – только жреческий обман.
Мы вытряхнули царскую особу,
опустошили ложе, как карман.
Сорвали с царской шеи амулеты,
с одежды – самоцветы, серебро.
Такого больше не найдешь нигде ты –
без караула брошено добро.
Пробили нишу в камеру другую,
зажгли огонь, а там его жена
в одежду разодета дорогую
и краше, чем сам царь, наряжена.
С царицы тоже всю красу содрали.
Потом уже не думая, гребли
с одра царицы, с царского одра ли –
да столько, что нести уж не могли.
Мы поделили весь трофей на части,
чтоб каждый, сколько может, вынес сам.
На этом рок нас покарал несчастьем,
предел поставил нашим чудесам»...
Ремесленник, Каменотес, Крестьянин,
нубийский Водонос и беглый вор –
для них на угли ставят египтяне
котел и масло, пригасив костер.
Канат висел над этим адом пенным,
а вольный люд, столпившийся вокруг,
кричал о погруженьи постепенном
и напрочь отказался от порук.
А меж собой шептались горожане –
богатые и те, кто гол и бос,
что в пирамиде – в вечной царской спальне –
лежит неохраняемый Хеопс!
И все-таки Хеопса пирамиду
не трогали грабители пока.
Египту эту горькую обиду
преподнесла арабская рука.
Халифу Абдалле аль Маамуну
неведом был завет «не укради».
Корысть и жадность – только эти струны
перебирал халиф в своей груди.
Он во главе грабительской команды
пришел и приказал рубить тоннель.
И в гулком чреве каменной громады
Турья с кайлом крутили канитель.
Но фараон их обманул жестоко.
Халиф нашел у взломанных дверей
лишь слой помета толщаною в локоть,
да тучу блох в гнездовьи упырей.
Прошли над пирамидами эпохи...
Не так уж важно, строго говоря,
кто охронял их – духи или блохи,
иль хитрость дальновидного царя.
ТИБЕРИЙ
Тиберий дал Израилю Пилата,
и тот не мог не раскатать губы.
Он стал для иудеев, как расплата,
как мщение злокозненной судьбы.
Но если до сих пор Тивериада
жива от незапамятных времен
в названьях улиц, озера и града,
то в этом есть особенный резон.
Когда Пилат и с ним его охрана
искали новых податей вокруг,
Тиберий урезонивал: «От раны
не отгоняйте роя сытых мух:
голодная прожорливая особь
разбередит болезненную плоть».
Тиберий знал простой и верный способ
не потерять надкушенный ломоть.
Восславим же Тиберия, ей-богу,
пока Пилат решит одно из двух:
уменьшить ли для нас ярмо налогов
иль отогнать пресытившихся мух.
КАРТИНА
На стройплощадке близ ограды
неподметённое крыльцо.
Жилого здания громада
и груда битых изразцов.
Песок и гравий у обочин,
а рядом – мусор непочат.
Над мусором стоял рабочий,
прикидывал, с чего начать.
Сгребать песок широким фронтом
иль выбрать путь совсем иной –
и приспособил он экспромтом
фанеру в палец толщиной.
Добротный лист прямоугольный, –
края прочны и хороши,
но вздрогнул я непроизвольно,
увидев деву и кувшин.
–Постой! Не загребай, детина.
На куче не сошёлся свет.
Скребок в руках твоих – картина!
Дай рассмотреть, каков сюжет.
...На фоне горного загривка
колодец из седых камней.
Набрать воды спустилась Ривка,
кувшин библейский перед ней.
Еще не виден Элиэзер,
верблюды где-то в стороне,
но я уже сюжетом грезил
и ясно представлялось мне,
как раб, посланник Авраама,
ей скажет: «Напои меня!».
Напоит у колодца прямо,
кувшин неспешно наклоня.
Отдаст он ей серьгу златую
и два запястья золотых,
сказав, что ждет жену младую
в Хевроне молодой жених –
отца её родной племянник
зовёт вступить в законный брак –
Всевышним суженый избранник
достойный праведный Ицхак.
Затем дорогой караванной
она отправится в поход,
чтоб на земле обетованной
умножить иудеев род...
Сказал детина: «Знал я басню,
да не пришла на ум дурью.
Дарю тебе: она прекрасна».–
И взял железную турью.
С тех пор просватанная Ривка
Задорно на меня глядит.
Безоблачна её улыбка
и гибок стан, и строен вид.
Раб Авраама Элиэзер
к ней всё никак не подойдет.
И Ривкин лик наивно весел,
и нет праматери забот.
ХОББИ
Дуэт – резца и деревяшки
являет чудеса порезки:
на полке сгрудились «мультяшки»,
напоминающие нэцке:
оса, прельщённая нектаром
надкушенной и спелой груши;
монашка одеяньем старым
прикрыла страждущую душу;
ковбои, зебры и ацтеки –
повсюду царство этих гномов.
И ты заполонён навеки
и вытеснен почти из дома.
Для хобби не хватает места
и негде распилить полено.
Есть лишь бессмысленность протеста
и вместо верстака – колено.
Когда в засушливом сезоне
в аллеях спиливают ветви,
ты до поры хранишь в газоне
какой-нибудь обрубок редкий.
Потом, пришедши на прогулку,
щелчком стучишь в него несильно,
пока не отзовётся гулко
совсем сухая древесина.
Топориком обрубишь сучья,
наточишь острые стамески
и призовешь талант могучий,
и замысел наметишь дерзкий.
Каскад чешуек стружки мелкой
спадает с чурбачка сухого.
Запечатляется в поделке
момент движения живого.
Но как, с чьего благословенья
оно сошло, скажи на милость,
откуда в неживом полене
подобье жизни проявилось?
За окнами рассвет уж брезжит,
и ты в ведро сметаешь стружку.
А руки мысленно уж режут
совсем другую безделушку.
Придет фотограф из газеты,
как за труды твои награда –
нащёлкает два-три кассеты
и скажет: «Издаваться надо!»
Ты что-то невпопад ответишь, –
мол, зебры, иноки да инки
не ностальгия и не фетиш –
по географии поминки.
В былые дни по дальним странам
ты ездил, пользуясь моментом,
а статуэтки, как ни странно, –
прощанье с каждым континентом.
Ты создаешь фигурки эти,
и в каждую вдуваешь душу.
Они твои родные дети –
есть лучше всех, а есть похуже.
Но чу! Запела циркулярка:
Вдали опять срезают сучья,
и ты спешишь, как за подарком –
поленце выискать получше.
ПЛАЧ ПО КИШОНУ
Не воспет никем славный мой Кишон.
Я моей реке низкий бью поклон.
К нам через века он бурливо тёк,
уносил врага и страну стерёг.
И когда войска из соседних стран,
заплутав в песках, здесь разбили стан,
он на их пути стал кольцом тугим
и не дал уйти от возмездья им.
А в реке Кишон нынче жизни нет.
Рок его решён на остаток лет.
О, Кишон-река, голубой поток!
Нечистот вулкан и беды пролог.
Отведи беду, чтоб не пасть ничком.
Я к тебе приду постоять молчком.
Постоять без слов, нашептать молитв.
Мало вещих снов, много злобных битв.
Есть еще напор у твоих стремнин.
Всем наперекор ты бурлишь один.
| |
