| Литературное общество Ingenia: Сергей Александровский - Февраль (Из Эдмунда Спенсера. Ок. 1552 – 1599) | | Февраль (Из Эдмунда Спенсера. Ок. 1552 – 1599) | |
Пастуший Календарь
Февраль
Ægloga Secunda.
СОДЕРЖАНИЕ.
Сия Эклога скорее общеназидательна, нежели устремлена к рассуждениям тайным
либо частным. Речи преимущественно заводит Старый Век Людской, воплощенный
в престарелом пастухе Тэно, чью согбенную дряхлость высмеивает Кадди, подпасок,
мающийся от холода. Сам предмет беседы весьма сообразен с месяцем февралем, в коем
год уже сникает и, можно молвить, уже влачится к своим последним дням. Сходным
образом, на склоне лет и наши тела объемлет сухой изнурительный хлад, понуждающий
сворачиваться вяло текущую по жилам кровь; а чахлую плоть заставляют коченеть бури
судьбы и заморозки забот. Посему старый пастух и сказывает повесть о Дубе
и Вересковом Кусте – да с такой живостью, с таким чувством, что предстань все это
нашим очам даже на расписном холсте – и то не показалось бы нагляднее.
К а д д и, Т э н о
– Ужель не стихнет злобный зимний гнев,
И ветер не уймется, присмирев?
Он пронимает нынче до костей –
Как будто хлещет сотнями плетей!
Он грозен, как подземные толчки:
Шатаются, дрожат мои бычки.
Хвостами по бокам себя не бьют –
Пропал задор: уж больно ветер лют.
Т э н о
– Ой, малый, наберись-ка ты ума!
Что сетовать: сурова, мол, зима?
Так жизнь идет. Не диво и не чудо:
Коль нынче хорошо – то завтра худо,
А послезавтра станет – хуже нет...
А там – опять весна: тепло и свет!
Ужели в спячку залечь тому,
Кто ненавидит мороз и тьму?
Я трижды тридцать прожил уж годов
Средь радостных и тягостных трудов –
И жалобы не молвил ни одной
На зимний холод либо летний зной;
Благодарил Судьбу за добрый дар,
И за нещадный не бранил удар.
Исправно холил, стерег, как надо –
Зимой и летом, – овечье стадо.
К а д д и
– Тебе преклонным возрастом, Тэно,
Душевное спокойствие дано.
Ты хладен; старость зиме – сродни:
Темны, угрюмы, докучны дни.
Советуешь юнцу: бровей не хмурь,
Приветствуй даже буйство зимних бурь…
А я вовек не стал бы править челн
В объятья ледяных, нещадных волн!
Т э н о
На бурю не пеняй царю морей,
Коль просишь новой бури поскорей!
Зимой стада содержат овчары
В закутах, и весенней ждут поры.
Вдруг оттепель, случайная капель –
И чудится, что враз настал апрель!
Тут пастухи – резвее ранних мух:
В луга выводит стадо всяк пастух;
Всё трын-трава, и море по колено…
Да вот беда: в погоде – перемена!
Зима, беспечным олухам назло,
Опять являет хмурое чело;
Она морозы насылает вновь,
От коих ноет сердце, стынет кровь.
Теперь овчар не весел, и не рад:
Убийствен для овец нежданный хлад.
Ужасна легкомыслию цена –
А взыщется жестоко и сполна!
К а д д и
Ты, дурень дряхлый, чушь несешь и гиль:
Мол, юные забавы – прах и пыль…
Бессилен и трухляв, побереги
Заржавевшие к старости мозги:
Твоя трясется глупая глава,
На сгорбленных плечах держась едва.
Теперь, когда ты сам и хил, и сед –
Вовсю хулишь безумства юных лет!
Но будь ты ныне млад, подобно мне –
Со мной резвился бы наравне,
И стал бы в рифмотворческом пылу
Слагать перчатке девичьей хвалу,
И стал бы петь Филлиде нежной славу…
Но знай: Филлида – моя, по праву:
Я пояс подарил ей – с пряжкой
Чеканной: золотой и тяжкой!
Близ этой девы жизнь идет на лад,
Близ этой девы стал бы вновь ты млад!
Т э н о
Своей любовью не хвались, дабы
Пыл не погас в потоке похвальбы.
К а д д и
Вот: сыт и гладок, полон сил,
Бычок мой уши навострил.
Гляди: вознесены его рога,
Гляди: бьет оземь его нога!
Он фыркнул раз, и фыркнул вновь:
Моих бычков томит любовь!
Твои же овцы – все в тебя:
Унылы, худы, немощны… Скорбя
В лугах морозных, твой скот зачах.
Что скот, что пастырь – увы и ах!
Любая из овец твоих едва
Жива – и плачет горько, что вдова.
И голод мучит мерзнущих ягнят…
Лишь дряхлый пастырь в этом виноват!
Т э н о
Эх, дурень Кадди, как же ты смешон:
Ведь нет башки – а носишь капюшон!
Что юность? Мыльный выдутый пузырь!
Всяк юный путь приводит на пустырь,
Всяк юный шаг – обида иль беда…
А платим пеню мы в преклонные года!
Однажды Титир*) завел рассказ…
А я в то время овечек пас
На хόлмах Кентских – давным-давно…
К а д д и
О чем он молвил тебе, Тэно?
Рассказов равных нынче не видать:
В них мудрость, мощь – и свет, и благодать!
Молю, поведай! Буду тих и нем.
Т э н о
Он создал много сладостных поэм –
О подвигах, и о любви до гроба;
Но эта притча прозвучит особо.
Что ж… Помолчи, да ухо приклони:
«Стоял, шумел в долине искони
Маститый Дуб. И вот, настали дни:
Утратил Дуб листву, остался гол –
Хоть был и цел, и крепок древний ствол.
А раньше Дуб, раскидист и матер,
На исполинский смахивал шатер;
Давая древесину для досок,
Он оставался крепок и высок;
И желудями близ его корней
Всегда кормилось множество свиней…
Но пробил час, пришли урон и вред:
Терзают бури, гложет короед –
Да так, что, мнится, громкий слышен хруст!..
Поблизости рос Вересковый Куст –
Царем растений мнил себя всерьез
Надменный этот медонос,
Манивший пчел со всех лесных полян!
И дщери всех окрестных поселян
Вплетать его лиловые цветы
В венки любили ради красоты.
И соловьям, что сладостно поют,
Сей гордый Вереск даровал приют.
Что ж, он гордился, может быть, недаром –
Но как-то раз, объят кичливым жаром,
Бесстыдно молвил так о Дубе старом:
“– Досель стоишь, колода из колод?
Где хоть единый лист, единый плод?
А я пригож чудесною обновой,
Роскошной – снежно-белой и лиловой!
Убранством эдаким гордиться
Могла бы даже юная царица.
А ты лишь тяготишь напрасно землю…
И я с тобой в соседстве – срам приемлю:
С тобою рядом лишь чертополох
Расти достоин – убог и плох!
Пора тебе уйти отсюда прочь.
А если трудно – я готов помочь”.
Так молвил Вереск, дерзостен и груб.
И растерялся изумленный Дуб:
Почтеннейшему Древу – срам и стыд! –
Нахальный Куст убраться прочь велит…
А днем позднее туда пришел
Сельчанин местный: он явился в дол,
Дабы огородить участок свой –
И подыскать лесины строевой.
Увидел селянина злобный Куст –
И грянул вопль из вересковых уст:
“– Властитель, повелитель мой, и бог!
Простерт во прахе у вельможных ног,
Взываю: отведи сию напасть!
Забрал обидчик надо мною власть!
От вражьей попирающей пяты
Избавь меня, о светоч доброты!
Я нежен, беззащитен, хил и мал –
Извел мой враг меня, и доконал!”
Сельчанину беднягу стало жаль:
“– Ну что ж, поведай свою печаль”.
А хитрый Вереск рад был и готов
Цветистых наплести немало слов –
Под выспреннею речью от людей
Свой умысел скрывает лиходей.
“– Властитель мой, ты добр, а не жесток!
Ты холишь всякий злак, любой цветок –
И я твоей посажен был рукой…
Даруй же мне приволье и покой:
Цветов чудесных дам тебе весной –
И алых ягод в июльский зной.
Но дряхлый Дуб – сухого пня мертвей! –
Навес никчемных высохших ветвей
(По ним очаг тоскует, иль костер!)
Над головою моей простер –
И застит солнце, отнимает свет:
Лучом полдневным я не обогрет!
Поникшими ветвями он сечет
Меня – и кровь из ран моих течет…
Увы, теряю жизнедатный сок –
И цвет мой осыпается не в срок.
Сколь Дуб горазд на пакость иль подвох!
То прямо на меня роняет мох,
То древоточцев мечет – сущий град!
Ужасному соседству я не рад.
Молю: избавь меня от лютых зол!
О, пресеки разбой и произвол!
Молю: верни мне, рассудивши здраво,
Отобранное, попранное право
Привольно жить… О, защити – молю!
О, смилуйся, подобный королю!”
И бедный Дуб, услышав столько врак,
Пытался возразить – но хитрый враг
В сельчанине изрядный гнев разжег:
Со всех сельчанин устремился ног
Домой – и острый ухватил топор,
И прибежал назад во весь опор.
Стоять бы Дубу еще века –
Да вот, секиру взяла рука
Людская, что способна смело
Вершить пустое, злое дело.
И вот сельчанин к Дубу приступил,
И – крякнув изо всех мужицких сил,
Не выслушав, чтό молвит великан, –
Ему нанес немало тяжких ран.
А лезвие секло – да осекалось:
Видать, железо чувствовало жалость,
Понятна, знать, была ему тоска
Злосчастного святого старика:
Ведь осеняли сей Дуб крестом,
Святой кропили водой**) потом –
И не жалели святой воды…
Увы: обряд не отвратил беды.
Видать, и сам обряд никчемно глуп,
Коль так нелепо сгинул древний Дуб;
От мужика и римский поп не спас:
Пришел мужик – настал последний час!
И бедный Дуб издал протяжный стон,
И понял, что вот-вот погибнет он…
И древесину одолел металл,
И побежденный исполин упал –
И сотряслись окрестные поля,
И вздрогнула, казалось, вся земля!
И луговина сделалась пуста…
Что ж, вот оно, приволье для Куста!
И, собственной находчивостью горд,
Стоял хитрец – надменный, словно лорд.
Но глядь: зима пришла скорей
Обычного – завыл Борей!
Всегда защитой Вереску была
Громада необъятного ствола,
Но Дуб изрублен – приют исчез…
Лилась на Вереск вода с небес,
И ветки вскоре убил мороз,
А снег останки Вереска занес.
А там – настала оттепель. И вот:
На пастбище крестьянин выгнал скот –
И Куст, погибший в ледяной метели,
Проголодавшиеся овцы съели.
Вот так надменный молодой хитрец,
Презревший Старика…
К а д д и
Эгей, дружище! Уймись, постой!
Уж больно длинен рассказ пустой!
Я слишком долго слушал эту речь,
Ни встать не смея, ни, тем паче, лечь.
Ох, кровь уже почти застыла в жилах,
И сделать шаг я вряд ли буду в силах!
Я сказки ждал – а слушал дребедень…
Пойдем домой, пастух – окончен долгий день.
Девиз Тэно:
Iddio perche é vecchio,
Fa suoi al suo essempio.
Девиз Кадди:
Niuno vecchio,
Spaventa Iddio.
_____________________
*) Речь ведется о Джеффри Чосере (примеч. Спенсера).
**) Католические священнослужители кропили и освящали
некоторые деревья, дабы отвести от них
пагубу (примеч. Спенсера)
Март. Эклога третья
Перевел Сергей Александровский
12 – 13 июня 2009
3 – 6 сентября 2009
Опубликовано в кн.:
Век перевода
Антология русского поэтического перевода XXI века
Второе десятилетие
Сост. Е. В. Витковский
М.: Водолей. 2012,
в литературном альманахе «Белый Ворон»
Екатеринбург, Eudokia Publishing House. Межсезонье, 2015.
ISBN 978-1-329-04100-4
и в кн.:
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОД
И СРАВНИТЕЛЬНОЕ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ. Вып. IV
Сборник научных трудов. Отв. ред. Д.Н. Жаткин
Москва, Издательство «ФЛИНТА»
Издательство «Наука»
2015
. | | |
| |
