| Литературное общество Ingenia: Наталья Черёмина - Майн Херц | | Майн Херц | | - Шубись! – крикнул Мишка и пацаны разлетелись кто куда, как брызги дешевого портвейна, что только улегся в их желудках в награду за успешное дело. Бутылка с утробным стуком покатилась по прогнившим доскам. Теплуха быстро опустела, снаружи послышался хруст веток.
Витек прислушался и мысленно пробежался вместе с друзьями – перепрыгнул через расписанную чьими-то погонялами трубу, метнулся мимо оборванной тарзанки, чей ослиный хвост свисал со старого дуба. Оставалось нырнуть в дыру ржавого сетчатого забора и, считай, спасся – дальше непроходимые заросли заброшенных дач. Витек мечтательно пошевелил пальцами на руках, на большее колодообразное тело не было способно. Первый в жизни портвейн свалил его с ног и припечатал к драным останкам дивана, служившего временным королевским ложем для ночующих в теплушке пацанов. Обычно его занимали те, кто постарше, но для отчаянно блюющего Витька было сделано исключение. Тем более, остальные были заняты игрой в очко и забыли про младшего. А он молча пытался переварить новые ощущения, так непохожие на обычные мультики от клея.
Снаружи послышался тонкий визг и глухой мат. Кто-то придушенно крикнул:
- Бля, это не менты!
У Витька испуганно сжалось под ребрами. Ему захотелось подпрыгнуть и бежать, но ноги вареными сардельками безвольно привалились к спинке дивана. «Не менты», - страшно резануло куда-то под желудок. Менты – понятно, проходили. Могут по шее надавать, а могут даже пожалеть. В прошлый раз его поймала тетечка. Добрая такая, молоденькая. Угощала мандаринами. Потом, конечно, в приемник-распределитель, а оттуда опять в бега. Че он, дурак – в интернат идти? Так уже четыре раза было. Думал, будет и пятый. Но «не менты»… Наверное, крыша той палатки, что они грабанули. От таких ничего хорошего не жди, убить могут. Страшно и тоскливо.
Стихло снаружи. «Может, пронесет?» Не пронесло. Тень выросла в дверном проеме – большая такая, безнадежная.
- Здесь еще один, - равнодушно изрекла тень и шагнула внутрь. Витек скосил глаза, голову повернуть не было сил. Мужик оказался не таким огромным, каким мерещился его силуэт в дверном проеме. Угловатый, бритый, в безликой серой одежде. Лицо робокопа. Витек открыл рот, чтобы сказать: «Дяденька, не бейте», но вместо слов изрыгнул из себя остатки портвейна с чипсами. Чипсы еще не успели перевариться и больно поцарапали горло. Мужик брезгливо поднял его за шкирку, встряхнул и, удостоверившись, что Витек не в состоянии сделать ни шага, просто взял его под мышку как сумку и вынес на свет.
Вокруг теплушки топтались еще пятеро таких же серых и бритых. Пацанов поймали не всех, только двоих. Остальные успели смыться на дачи.
- Дяденьки, - скулил Костян, двенадцатилетний отморозок. – Дяденьки, а чо мы сделали? А куда вы нас, а? Не бейте, дяденьки…
Костян – опытный перец, бывал во всяких историях. Говорят, он даже наркоту толкал для цыган, а потом сбежал от них. От цыган мало кто сбегал, а он смог. Витьку стало немного спокойнее. Костян – молодца, что-нибудь придумает. Хитрый, сволочь, выглядит лет на десять, не больше. А сам уже баб трахает, Витек свидетель.
- Дядь, дядь, - замаслил глазами Костян, - а чо, давай сговоримся, а?»
- Ты что, в долю зовешь? – усмехнулся один серый.
- Какая доля, дядь? Все отдам, все, что взяли! – Костян вытаращил глаза и широко повел грязной ладошкой. – Восемь тыщ и ящик портвейна!
Мужики переглянулись.
- А давай, - тот же серый растянул резиновые губы и подмигнул Костяну. Остальные хмуро молчали.
Костян с воодушевлением стал показывать свой тайник. Витек знал, что тайник этот не единственный, что Костян всегда делит добычу на равные части и прячет в разных местах. Его мутило, грудь сжимали спазмы.
- Ты что, гаденыш, опять блевать собрался? – у серого дернулся глаз и он отпустил Витька. Тот благодарно икнул и свернулся калачиком прямо на земле. Последнее, что он запомнил, прежде чем провалиться в тяжкий и мутный сон, были голоса, бесцветные, как прогноз погоды по радио:
- Алло! Да, взяли. Только трое. Добычу показали. Что? Да мелочь. Возвращать или что? А, ну ладно. Едем.
- Что с барахлом делать?
- Сказала, что не надо возвращать. Процессуальные трудности, слишком много вопросов…
- Витек, слышь, Витек! Просыпайся!
- Отъ*бись!
- Я те щас отъ*бусь по рылу!
- Бл*дь, башка болит…
Витек с трудом поднял голову и огляделся. Просторная светлая комната, шесть коек в ряд. У огромного окна – два стола, на них блюдо с фруктами и пакеты с соком.
- Ух ты! – удивился Витек. – Дай попить, а?
- Сам возьми, - огрызнулся Мишка, не отводя глаз от Костяна. Тот ходил взад-вперед, как волк по клетке, и как волк же глухо рычал. Потом вдруг резко затормозил и со всей дури лупанул ногой по стене, да так, что спружинил и упал на пол. На светло-персиковой поверхности остался грязный отпечаток его подошвы. Костян встал и плюнул в черный след:
- Евроремонт, сука!
- Че ты, Костян, чистоту пачкаешь? – осторожно спросил Мишка, как бы шутя, но с опаской в глазах.
- А ты не понял, мудак? – яростно подскочил к нему Костян. – А я все понял, когда их тачку увидел. Еще денег им предлагал, бл*дь! Их, сука, микроавтобус столько стоит, сколько нам за всю жизнь не спи*дить! Органы они продают! Неужто не понятно?
- Чего? – тихо переспросил Витек и его опять затошнило.
- Органы, бл*дь! Распилят нас по частям и продадут за границу. Печень – за пятьдесят тыщ баксов, почки – за сто…
Мишка заревел в голос, не стесняясь. У Витька не было на это сил, просто стало очень-очень плохо будто он съел чужие сопли.
- Суки, заткнитесь! Бежать надо отсюда!
Костян с разбега запрыгнул на широкий подоконник и дернул окно. Бесполезно, конечно. Размахнулся и грохнул тяжелым ботинком по стеклу. Пацаны зажмурились ожидая, что их осыплет град осколков, но этого не произошло. Стекло только слегка загудело. Костян размазал по лицу злые слезы, спрыгнул на пол, подбежал к тяжелой деревянной двери и принялся беспомощно колотить в нее ногой. Недолго это продолжалось. Дверь бесшумно отворилась и двое серых молча вытащили беснующегося и матерящегося Костяна из комнаты. Раз-два и все. Дверь закрылась, Витек и Мишка остались вдвоем.
Они почти не говорили. Только сидели на полу, склеившись боками, как два воробья. Когда через час с небольшим дверь снова отворилась, их долго не могли оторвать друг от друга. Наконец, Мишку оттащили и Витек остался один. С нудным поскуливанием он разметал угощения со стола, методично облил соком все кровати, размазал бананы с виноградом везде, где смог достать. У него даже сомнения не возникло, что все это отравлено. Когда пришли за ним, он не сопротивлялся. Силы иссякли, он покорно опустил голову и пошел навстречу смерти. Смерть ждала его в другом конце коридора, в такой же просторной светлой комнате, сидя на пухлом, уютном диване. Она была не молода, но и бабулькой ее тоже не назвать. Элегантная дама под пятьдесят в светлом брючном костюме и кружевной блузке.
- Смерть моя, - просипел одуревший от похмелья Витек.
- Чего? – спросила дама и засмеялась. У нее был мягкий, низкий голос. – Вот глупыш! Меня зовут Марья Сергеевна. А тебя? – она притянула Витька к себе на диван, усадила рядышком и заглянула в глаза. Ее взгляд лучился, сеточка тонких морщин разбегалась к вискам, а в уголках губ томилась нежность.
В комнате жило семеро разновозрастных пацанов. Самый старший, лет шестнадцати от роду, был уже брит, собран и бесцветен как те, что привели их сюда. Остальные – под стать Витьку, Мишке и Костяну – чумазые крысенята, выловленные на разных помойках города. Комнат таких было девять на этаже пятиэтажного дома, стоящего посреди пышного сада. Пацанов привезли сюда на следующий день после того, как Марья Сергеевна говорила с новичками. С каждым отдельно. Здесь их загнали в душевые и долго отмывали, это было противно. Зато потом дали немножко поплавать в бассейне – вот это было здорово. Потом все были у доктора – упитанного веселого дядьки. Красивая медсестра с пушистой прической брала анализы – кровь из вены и пальца. Витек стоически кривил рот в ухмылке. Сломался он только когда медсестра дала баночку, велела пописать в нее и затолкала за белую ширму. Соленые слезы вперемежку с соплями затопили его рот, криво разъехавшийся в могучем реве, и никак не хотели высыхать, несмотря на медсестричкины успокоительные слова и конфеты. Конфеты он, впрочем, взял. Собравшись духом, звонко пописал, наполнив полбанки канареечно-желтым. Веселый доктор бодро продекламировал какой-то затейливый стих, уложил его на кушетку и намазал пузо клейкой фигней. Витек не поверил, когда доктор показал ему что-то неясно-трепещущее на маленьком сером экране и заявил: «Сердце». Опять царапнул страх, что будут разделывать на органы. Но он вспомнил Марью Сергеевну и успокоился. Ей он доверял даже больше, чем Мишке с Костяном вместе взятым. Наверное, такой должна быть настоящая мама.
- Убью! – орал Костян и бросался на небольшого квадратного паренька лет четырнадцати. – Убью падлу!
Квадратный коротким ударом отправлял Костяна на пол и глумливо хихикал, хотя глаза испуганно метались.
- Сука, еще раз ее назовешь… назовешь!.. – Костяну явно не хватало сил выговорить то слово, которое привело его в бешенство.
- Чего? – коротко спросил Витек у Мишки.
- Этот назвал Марью Сергеевну п*здой перепаханной, - ответил Мишка, сам не решаясь определиться – смешно это или страшно. Хотя, если это так разозлило Костяна, то, наверное, страшно.
Витек же не думал. Он подошел к квадратному сзади и толкнул в спину. Тот повалился на Костяна, который немедленно воспользовался удачей и принялся молотить врага по голове. Вбежал старший и молча раскидал пацанов по разным углам. Мишка повторил ему причину заварушки и старший так же молча вышел. Квадратный с удовольствием бы отомстил, но глядя на решительные лица Витька, Костяна и неодобрительные – других пацанов, предпочел остаться в своем углу и с деланным равнодушием ковыряться в цветочном горшке. Чтобы как-то развлечься, он достал из горшка комок земли и швырнул Витьку:
- Держи сифу!
Витек инстинктивно поймал и тут же гадливо тряхнул черной ладошкой.
- Сифу поймал! – не унимался квадратный. – Сифак! – и он расхохотался.
Голос квадратного был противный – сиплый и ненатуральный. Впрочем, он скоро заткнулся. Дверь отворилась и вошла сама Марья Сергеевна. Пацаны уставились на нее – кто со страхом, кто с восторгом. Квадратный сник.
- Пойдем, Сережа, - мягко предложила она квадратному. – Поговорим с тобой.
- Куда его? – тоненько спросил Мишка, когда дверь закрылась.
- В дисциплинарный, наверное, - равнодушно откликнулся старший и скомандовал: - Чистить зубы и в кровать! Отбой в девять. Если услышу треп – тоже отправитесь в дисциплинарный. Подъем в семь. Кто не встанет сам – буду обливать холодной водой.
Николенька, свет мой, как ты там? Скучаю по тебе, мой милый. Поутру проснусь и обнимаю подушку, будто тебя, мой ангел. Любви так много, что не желает она вмещаться в меня. Вот-вот лопнет сердечко, вот-вот утопну в нежности своей. Хорошо, когда дети еще маленькие. А когда вырастают, разлетаются... Ах, милый мой дружок, помнишь ли ты, как мы пытались выплеснуть свою любовь, чтобы она не разорвала нас изнутри? Я рисовала картины, ты писал стихи. Правда, картины были непонятными, а стихи твои – грустными. «Я умер и живу во сне…» Мой упрямец, ты никак не мог согласиться, что любовь не обязательно должна быть печальной. Тебе надо было чуть меньше читать в детстве, литература испортила твой вкус к жизни. А у нас радость – новое пополнение. Когда смотрю на этих воробышков, вспоминаю первого нашего усыновленного. Родных, почему-то, не вспоминаю. Родных мы слишком берегли, а как иначе? Инстинкты, рефлексы… Ты не хотел верить, а я всегда знала, что мы животные. Я догадывалась, что нельзя перечить природе. Это борьба видов, Николенька! Межвидовая и внутривидовая. Ты никогда не любил борьбу. И я тоже. Но кто-то же должен что-то делать.
Через полгода Марья Сергеевна впервые призвала новичков на собрание. Это была большая честь – Витек, Костян, Мишка и Серега волновались. Марья Сергеевна была сейчас не похожа на ту добрую, нежную маму, которая говорила с пацанами наедине. Перед собранием она казалась очень строгой, даже жесткой. Как будто выше на голову. И голос такой твердый, холодноватый. Но пацанам чудилось, что, когда она смотрит на них, она чуть-чуть улыбается уголками глаз, будто хочет подмигнуть, но не решается. Конечно, каждому казалось, что она смотрит именно на него. Каждому из человек двадцати собравшихся в зале.
- Сегодня вам доверят первое задание, - начала Марья Сергеевна. Прислушавшись к счастливому ропоту, она удовлетворенно кивнула и продолжила: - С тех пор, как вы попали сюда, многое изменилось. Вы окрепли, подлечились кому надо, втянулись в учебу. Некоторые уже начали развивать свои способности на дополнительных занятиях. Есть и те, кто встал во главе звеньев для вновь прибывших. Все это меня очень радует. Нет ничего приятнее, как наблюдать за процессом превращения людских отбросов в элиту общества. Вы – те, кто станет ядром нашей страны и золотым ее фондом. Вы – те, кто возродит Россию и поднимет ее с колен. Из уроков патриотического воспитания вы уже усвоили, что нашу великую Родину надо спасать. И вы ее будущие спасители! – Марья Сергеевна сделала паузу и значительно посмотрела на всех из-под очков. Пацаны затрепетали от гордости. – Первое задание будет несложным, но очень важным. Мы очистим наш любимый город от бродячих собак, которые гадят, разносят болезни и кусают ни в чем не повинных прохожих. Вас разобьют на звенья и каждому звену поручат определенный участок. На своем участке вы равномерно разбросаете собачий корм, пропитанный веществом, от которого псы умрут быстро и безболезненно. Конечно, работу вы будете выполнять в присутствии старшин. Это не потому, что я вам не доверяю. Вы – мои дети и я вам безоговорочно верю. Старшины только будут координировать действия, чтобы все сделать четко, быстро и слаженно. Задание будем выполнять ночью. Вопросы?
- Марья Сергеевна, - руку потянул робкий обычно Мишка.
- Говори.
- А если этот корм съест не бродячая собака, а домашняя?
- Хороший вопрос, Миша. И гораздо более сложный, чем ты полагаешь. Вот скажи мне, если тебе скажут – или умрет пара человек, или сто – есть разница? Нет, даже по-другому. Скажем, террористы захватили заложников. Есть два выхода – затягивать переговоры или атаковать. Если затягивать переговоры – террористы убьют всех и сбегут. А если атаковать – умрут все террористы и, может быть, несколько заложников. Что делать?
- Атаковать! – хором ответил зал.
- Вот видишь, Миша! Твои друзья ответили за тебя. Ты должен понять, что ради одной большой и хорошей цели иногда надо чем-то поступиться. Жертвы есть всегда. И хорошо, если они принесены во благо. Лучше сначала немножко поплакать, чтобы всем в итоге было хорошо, чем потом всем будет плохо и плакать будем всю жизнь. Понятно?
- Да! – выдохнул зал.
- Но мы немного отвлеклись. Речь ведь шла о собаках, верно? Так вот, может, тебя успокоит, если я скажу, что нападают, кусают калечат и убивают людей в основном только домашние любимцы. Они же и загаживают все – от детских площадок до подъездов, не говоря уже о зеленых газонах. Этот город предназначен для людей, а не для собак, и мы должны это доказать. Вопросы? Ну, тогда вперед!
Свет мой, Николенька! Что ты там поделываешь, вдали от меня? Я сижу за столом. Наблюдаю за диффузией кофе и молока в чашке. Зачем так больно чувствуется красота? Отчего хочется плакать, созерцая красоту? Жемчужная дымка, тонкий профиль, прозрачный взгляд… Сердце рвется на части. Как верится в гармонию! Отчего ее в жизни так мало? Но ведь она возможна! Я точно знаю, что возможна! Ах, Николенька, как мне не хватает твоей спокойной рассудочности. Ты был большим мастером гармонии, правда, не хотел это признавать, плутишка.
Следующее задание было похоже на первое. Только теперь по помойкам разбрасывали не собачий корм, а шкалики дешевой водки. На одном из рейдов сбежал Мишка.
- Пойду я, Вить, - сказал он, зыркая по сторонам. – До мамки, в деревню.
- Ну че тебе там хорошего? Пьет ведь?
- Неа, мамка не пьет, батька пьет. Дерется. А я его грохну. И закопаю – никто не узнает.
- Так ведь уголовщина, - авторитетно заявил Витек и погонял еще немного во рту привкус этого жирного, недавно осознанного на уроках государства и права, слово.
- Да? А это не уголовщина? – Мишка, тихоня, зло мотнул головой на запечатанный шкалик. – Мы ж их травим, ты че – не понял?
- Ну и пошли они на х*й, туда им и дорога.
- А мамка твоя? Городская ведь, пьющая. Найдет, выпьет – копыта откинет.
Витек призадумался. Мамку он видел очень давно, больше года назад. Отправили опять к ней из приемника-распределителя. Сама она Витьку не искала. «А, привели урода этого», - сказала. Тетенька из каких-то там служб просила Витьку потерпеть. Мол, оформят лишение родительских прав и возьмут в интернат. Там, типа, хорошо будет. Ага, щас. Он тогда и сбежал уже окончательно. Мамке было пох. Будет ему жалко, если мамка траванется и помрет? Витька честно постарался вспомнить хорошие моменты. Вспомнил – как она ему чупа-чупс покупала. Похмелилась, добрая была. Сказала даже: «Выбирай сам». Выбрал большой, с кремовой начинкой. Ел долго, экономно. Ел и думал: «Господи, есть же в мире твоем такая благодать». Это он в церкви от попа нахватался. Забегал иногда с пацанами в церковь, пожрать. Хороший момент, да. Потом вдруг вспомнился другой – очень некстати. Тощие мамкины ноги, в синих бугристых червяках жил, тяжело развалены в стороны. Глаза устало прикрыты и лыба на опухшей морде такая терпеливая. На мамке прыгает какой-то незнакомый дед, серая помятая жопа его в редких клоках волос мелко трясется. Бурые лапы с черными ногтями тупо мацают мамкину грудь, ссохшуюся как гофрированная бумага. Витек подумал, что это, наверное, больно. Хотел даже спросить мамку – больно ли ей, когда за сиськи так щипают? Но мамка открыла глаза, увидела его и заорала: «Пошел на х*й, ублюдок!»
- Да пусть откидывает, - зло сказал Витек и сплюнул, как тогда. – Пусть сдохнет, сука бл*дская, не жалко.
- А мне мою жалко.
- Слабак ты, Мишка. А ты про Марью Сергеевну подумал? Знаешь, как она расстроится?
Мишка виновато опустил глаза, попыхтел и выдавил шепотом:
- Я ее боюсь…
- Че? Во дурак! Она же как мать родная!
- У меня есть родная мать, - заупрямился Мишка. При всей своей тихости он мог переупрямить любого, когда моча в голову вдарит. – Пойду к ней, по хозяйству помогать.
- Нет, ты подожди, - Витьку стало обидно за Марью Сергеевну. - Чего ты боишься, козлина?
- Да… всего. Вот этого, - Мишка неопределенно повел рукой.
- Дык это же для общего блага! Она очищает общество, понимаешь?
- Понимаю. Только не хочу в этом участвовать. - Мишка резко оглянулся на хруст ветки и заторопился: - Ладно, Витек, давай…
- Что, и с Костяном не попрощаешься?
- Он не поймет. И слушать не захочет – отп*здит и сдаст в дисциплинарный. А мне домой надо. Ну бывай.
Витька не успел рот открыть, как Мишка тихо растворился в темноте. Постоял немного, бездумно уставившись на бутылку в руке. На крышке была почти незаметна крохотная дырочка от смертельной инъекции. «Не жалко», - сказал он сам себе и аккуратно пристроил бутылку в мусорный бак.
Пусть бы день никогда не кончался, друг мой ласковый, Николенька! Зачем, к чему эти ночи, эти нескончаемые мысли, это планов громадье. Знаю ведь, что половина несбыточна. Но другую половину обещаю воплотить! Тебе. Себе. Им, моим детям, моей усладе. Как они быстро растут, как быстро крепнут! Веселится душа, поет. Напускаю на себя суровость – не должны они чувствовать слабину, должны быть тверды! Каким ты никогда не был, солнце мое любимое. А у нас радость-то какая! Первая свадьба, Микитка женится. Подобрала ему девушку из женской половины, здоровую. Ждем – не дождемся потомства. Его будет много, очень много. Так много, что враги содрогнутся. Жаль только, что ты не видишь этого, сердце мое. Ну зачем, зачем же ты струсил? Вместе мы могли бы сделать в два раза больше. Хотя… Признайся, хитрец, ты частенько меня сдерживал. Не верил? А зря. Вот газетка, пожалуйста: «Депутат областной Думы и известная благотворительница Мария Карачинская осуждает выходки неизвестных хулиганов и предлагает следующие проекты…» Это не здесь. Ага, вот: «Мария Карачинская сумела навести порядок в своем городе и теперь будет представлять регион в Совете Федераций». Чуешь, Николенька? Это не за горами, то, о чем мы так мечтали с тобой. У меня много единомышленников по всей стране. Но столько, сколько сделала я, никто еще не сделал. И не говори мне, что я зазнайка! Я обычная женщина, гражданка, мать. У меня были средства, благодаря тебе, ангел мой. Не на яхты же их тратить, прости Господи. Ведь кто-то должен что-то делать! Кто-то должен…
Витек изо всех сил напряг руки, прогоняя дрожь. Ему было всего тринадцать, а он уже держал в руках оружие. Вот это здорово! Только почему так руки дрожат? Новое задание настоящее, не то, что раньше – бомжей травить. Пистолет чуть не выскользнул из потных пальцев. Настоящий, тяжелый. А у старших лимонки и даже один гранатомет. Марья Сергеевна сказала, что пора избавить мир от цыганской грязи. «Раньше они воровали и гадали, - говорила она. - Это гадко, но простительно за их музыкальные таланты. Но сейчас они убивают будущее нашей страны, убивают подло, из-под тишка. Наркотики и цыгане – эти два явления давно уже неотделимы друг от друга. Кто это сделает, кроме нас?» На собрании Витек закричал вместе с другими от радостного предвкушения, но теперь поостыл. После первого взрыва цыганский поселок превратился в беснующийся муравейник. Вопли женщин и детские визги ввинчивались в уши раскаленными сверлами. Витек стоял в оцеплении, держа пистолет наготове. Ему было велено стрелять во всех, кто старше его. Не обратив внимание на стайку мелких цыганят, он прицелился в молодку с дитем на руках. Она что-то кричала и выставляла вперед ребенка, загораживаясь им, как щитом. Витька топтался на месте. Если он выстрелит в бабу, пострадает ребенок. А Марья Сергеевна ужасно от этого расстроится. Но стрелять надо было – она ведь убийца, продавщица наркоты. Положение спас Костян. Он подошел к бабе, хряснул ее по морде и вырвал из рук младенца. Та с воем бросилась на колени, но Костян отпихнул ее ногой.
- Стреляй, чо встал? – зло крикнул он Витьку, нервно потряхивая пестрый орущий сверток.
Витек поднял руку, но не мог нажать на курок. Он вдруг увидел, что цыганка совсем молодая, симпатичная и глаза у нее такие жалостливые… А может, она и не продавала наркотики? Вдруг она просто жила по соседству?
- Что, ссышь? – Костян растянул губы в резиновой улыбке.
Витьку подумалось, что он стал очень похож на тех, кто поймал их несколько лет назад в теплухе. Не отличить. На секунду Костян замер, словно прикидывая – отдать ему ребенка и выстрелить самому или снова наорать на Витька. Вдруг резиновая улыбка обмякла, серое непробиваемое выражение исчезло из его глаз.
- Не ссы, Витек, - сказал Костян. – Не верь им. Верь мне, я их знаю.
И Витек поверил. Руки перестали дрожать, он шагнул к цыганке и выстрелил в упор. Подбежал Серега.
- Молодца, Витек, так ее. А мне старшой звонил, сказал, что от особняка ихнего барона остались одни головешки. Все, копец цыганам. Теперь пойдут настоящие дела. Хачики! Их много и они сопротивляются. Вот где будет война, а не баловство. Очистим от хачиков наш город и махнем дальше. Не верите? Спросите сами.
| | | | Обсудить на форуме |
| |
