| Литературное общество Ingenia: Александр Клименок - МАЛЕНЬКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В АВГУСТЕ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ | | МАЛЕНЬКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В АВГУСТЕ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ | | «Уф-ф! Чудом спаслась! Еще бы чуть-чуть и от меня бы даже тени не осталось», - облегченно вздохнула Алиса, радуясь, что все еще существует на белом свете.
Л. Кэрролл
«Андрюшка, записку тебе доставит мой верный почтовый голубь – Димыч. Люблю до изнеможения. Не появишься в выходные – обернусь лягушкой – огурцом пупырчатым на лапках, - и ищи-свищи. Целую, жду. Маша.
P. S. Завтра 2 августа… Полгода нашему счастью. Ты помнишь?».
Итак, моя невеста - воспитатель второго отряда детского лагеря «Альтаир». До конца лета. Что за ерунда? Маша никогда раньше не рвалась в педагогику. Журналистика – вот ее конек… Найти бы еще лагерь этот. Димыч – «верный голубь» - старый приятель Машиного отца, проживает в нашем подъезде. У него племянник Тёмка в «Альтаире». Передавая мне вчера записку, Димыч все посмеивался сквозь седую бороду:
- Найдешь ли, Андрюха?
- Как-нибудь. Не тридевятое королевство.
- Ну-ну.
Я и сам неимоверно соскучился. Отменяю рыбалку с однокашником Витькой, почти готовая монография по сказочным персонажам-животным тоже подождет.
***
Суббота. Шесть утра. Осторожно высовываю зажмуренную заспанную физиономию в проем балкона. Серое душное небо томно распростерлось над пыльным городом. Ветер, словно зацепившись за редкие хрупкие облачка, совсем присмирел, чуть ощутим. Внизу, возле Дворца спорта «Юность» мерно шуршит - как заведенная, своим инструментом, одинокая дворничиха, облаченная в длинный желтый плащ с капюшоном. «Что ей стоит надвинуть капюшон, вспрыгнуть на метлу и весело взлететь над этими скучными крышами? – размышляю вслух серьезно. – Хотя… трудновато придется. Не развернуться.
Тем временем, дворничиха – будто услышав мои слова, - уже в капюшоне и уже верхом на метле. И вот – что за чудеса! - начинает резво ускоряться. Ноги ее совершают семимильные выпады. У здания бассейна ненормальная женщина отрывается от земли, сноровисто подрабатывая черенком-рулем.
- Хах! Хах! Арррххх-ааа! - с диким, искристым хохотом она взмывает над широкой покатой крышей «Юности», рассекает пространство в нескольких метрах от моих испуганно тренькнувших окон. И честное слово: я наблюдаю, как плащ дворничихи оживает, превращается в огненно-трепещущие полукрылья-полухвост. Тяжелеет, темнеет пространство вокруг. На минуту возвратившаяся ночь вплетается в утро. Пахнет чем-то раскаленно-сладким, напоминающим смесь жженого сахара и корицы. За пронзающей воздух фигурой отходит голубоватый шлейф, сотканный их мелких горящих точек. Точки потрескивают, как при сварочных работах, переливаются и гаснут, медленно осыпая густые заросли акации.
- Ламмас! Ламмас! Ламмас! – по-вороньи выкаркивает восседающая горделиво на метле женщина. Зрачки ее переполнены бьющимся зеленым огнем, каштановые волосы задорно топорщатся. Широко оскаливая алый рот, наездница хитро подмигивает мне. Упругая волна встревоженного эфира накрывает так резко, что спина взрывается скопом мурашек. Инстинктивно отпрянув назад, теряю равновесие… Хлоп! - и я лежу на полу. Ну и ну! Иногда явь менее явна, чем сон... Забираюсь назад в постель и с минуту недоумеваю. Затем, окончательно выбравшись из теплых объятий проказника-Морфея, вылавливаю на полу старый будильник. Мамочки мои! Остренькие усики-стрелки укоризненно разбросаны по горизонтали. 9-15! Путаясь в джинсах, теряя терпение и рукава рубашки, ношусь по квартире, спотыкаюсь, вприпрыжку перекусываю вчерашними холодными макаронами и параллельно впихиваю комки денег в карманы. Бегом! Бегом! Быстрее! Через полчаса я на Северном вокзале. Кажется, успел. Но внутри головы, назойливо повторяясь, вьется загадочное (кажется, просто давно забытое) слово-лента, слово-змея: «Ламмас… Ламмас…»
***
Добултыхавшись в почти пустом автобусе-гусенице до Светлогорска, я спрыгнул на податливую асфальтовую площадку. Ни души. Непривычная картина – в такие дни в городке полно прогуливающегося народа. Слева легла узенькая песчаная тропка. И вела она прямиком в синий сосновый лес. Куда я и направился. Скоро голова, как водится, закружилась, нахлынуло ощущение легкости и покоя. Могучие деревья выбрали из замызганных городом легких грязную углекислоту и влили в альвеолы свою вечную чистоту и прохладу. Настроение после автобусной духоты, бесспорно, улучшилось. В карман брезентовой куртки я предусмотрительно засунул завернутый в газету бутерброд. Выудив его на свет, с аппетитом откусил четверть и стал разглядывать пейзаж. Впереди затаилась неглубокая сырая низина, поросшая густой растительностью. На секунду показалось, что из дебрей за мной наблюдают чьи-то внимательные глаза. Впрочем, гадать не хотелось, и я спустился к шустрому ручейку, преодолеть который было пустячным делом. За боярышником, в крапиве темнело ветхое строение, похожее на… Однако подобравшись поближе, я убедился, что не похожее, а самое настоящее. Вернее, настоящая – избушка на курьих ножках. Только брошенная. Отсыревшая резная дверь с тяжелым засовом - нараспашку, ставни болтаются, окошки позеленели, а грязно-желтые куриные подпорки поросли чертополохом и вьюном. Откуда она взялась? Внутри царила пыль, почерневшую печь покрывали клочья унылой старой паутины, широкая лавка валялась у стертого порога. Чихая и стряхивая паутину, я вышел наружу. В этот миг случилось нечто. Нечто, вынудившее остановиться и осторожно осмотреться. Лес остался лесом, да и тропинка вроде не изменилась. Необъятная тишина – вот что сбило с толку. Ручей вроде бежал как и прежде, но шустрая вода его не издавала характерных звуков журчания; какофония птичьих трелей, шелест листьев, хруст разноцветных камушков под ногами - все будто вырвал могущественный Невидимка, одним движением.
«Что такое?! Эй! Эй!! – нервно крикнул я в надежде расшевелить застывшую природу. - Напрасно. Уткнулся в собственный растерянный крик. – Э-ге-гей!!»
- Хм… Послушайте, не соблаговолите ли сделать небольшую паузу? – мелодично пробормотал некто скрипучим тенорком.
- Вы кто? А главное - где? – совершенно ошарашенный, обратился я к полумраку вокруг, выпуская равномерными порциями невостребованный воздух.
- Сказочная Птица. Именуюсь Паллиативом. И нахожусь рядом, не вопите так. Видите?
Я поднял глаза и от неожиданности споткнулся о бурую кочку: на толстой ощетинившейся еловой ветке восседал фиолетовый аист с голубыми глазами и внимательно меня разглядывал. Но поразило не то, что я услышал. И даже не то, что птица щегольски свесила кожистые конечности вниз – как человек, легонько ими покачивая. А то, что согнув, наподобие ладони, правое крыло, аист подкидывал на нем… клубок шерстяных белых ниток. Вот от чего я потерял дар речи и тупо уставился на длинный оранжевый клюв.
- Простите, вы хорошо слышите?
- Как? – язык мой почти присох к небу. - Ах, да, я ищу лагерь… Невеста ждет… А вы почему Паллиатив? И – где я?
- Ну, ответ несложен. Вы в Лесомире – древнем магическом месте. Параллельном вашему. Выпустить путешественника отсюда, в отличие от госпожи, я не в состоянии. Но облегчить, так сказать, напитать ажурным флером атмосферу его пребывания… - аист важно покашлял, - всенепременно готов. Эдакая полумера, таблетка на период… В соответствии с наказом госпожи Феронии. И по местным правилам. – С этими словами он грациозно слетел наземь, приблизился и, с достоинством поклонился – ни дать, ни взять французский кавалер. (Клубок шерсти точно испарился). – Вы, смею отметить, совершенно особенный вид, – аист подался вперед. – Красноволосый, - озадаченно протянул он, осторожно притрагиваясь концом пышного крыла к моей шевелюре. - Скажите на милость! Неужто?
- Немного рыжеватый, точнее. Господин, э-э… Паллиатив, позвольте поинтересоваться, - обратился я к пернатому собеседнику с ответным поклоном.
- Извольте, сударь, - аист забавно качнул длинной шеей, и на его клюве-носу оказалось изящное пенсне с одним треснувшим стеклышком. – Предугадывая ваш живой интерес, замечу: что касается того места, куда вы попали… ни в чьем существовании нет обязательного смысла, однако путь следования - есть. И лишь он определяет степень целесообразности любого существа.
- А у вас лично – такой путь имеется?
- В том числе, само собой! Совершенствовать качество и содержание общения, дабы любой визитер проникся уважением и почтением к обитателям здешних мест. Кроме того, пребывание в Лесомире – праздник для любого гостя. - Так считалось, - уточнил Паллиатив. - Раньше… Позвольте, по такому случаю, произнести приветственный спич. – Аист нахохлился, выпятил тощую грудь и начал гундосить нараспев: - Канделябры моего настроения долго и томительно трепетали в тоске. Где же были раньше те пылающие свечи вдохновения, тот вулкан изливающегося гостеприимства, что накрывает сознание ликующей лавиной эйфории? Только с вашим ожиданным (так и произнес – «ожиданным») визитом, пенные фонтаны моей бурлящей бриллиантовыми овациями души…
Я, чтобы не разорваться от едва сдерживаемого хохота, аккуратно подбирая слова, прервал оратора:
- Сплошное восхищение! Вы изъясняетесь на столь отменном русском языке, тогда как, например, ваши родственники у нас в лучшем случае бездумно копируют звуки…
- Да-да, - удрученно согласился Паллиатив. – Так жестоко узурпировать право интеллекта! Однако, здесь мы – сказочные порождения - равноправны! - горделиво встрепенулся он. – И никто ничем никому не обязан. Хотя… перемены в Лесомире меня пугают. И не просто пугают! – В сердцах, аист пнул поваленную ель и тут же отпрыгнул, испуганно прищелкнув клювом: под мшистым ее боком замаячило белесоватое тельце, и раздался приглушенный всхлип. Вскоре, отряхиваясь от листьев и отворачиваясь от солнечных лучей, перед нами возникло пошатывающееся существо, напоминающее муравьеда. Мордочка зверька – непропорционально вытянутая, походила на тыкву, усеянную длинными волосками. В центре «тыквы», виднелась крошечная сморщенная пасть. Пасть приоткрылась, и выдала обиженное хрюканье:
- Эй, нельзя ли повежливее? Я тоже тороплюсь, не одни вы. – На худой шее «муравьеда» болтался облупленный деревянный свисток – по виду обычный, как у футбольных судей.
Когда «муравьед» исторг первые блеющие звуки, густые серебристые ворсинки на его голове, словно тонюсенькие щупальца, дружными пучками сместились вверх-вниз, и мне показалось, что они живут собственной, отдельной жизнью. По бокам головы шевелились мясистые отростки розового цвета, отдаленно напоминающие складчатые щечки.
Аист сделал шаг в сторону и сконфуженно потупился:
- Миллион извинений, дорогой Мохнокрюк, ибо несколько увлекся беседой с досточтимым гостем, честь имею представить.
Тот, кого назвали Мохнокрюком, приоткрыл заплывшую прорезь единственного глаза. И, ойкнув, ни с того ни с сего, как ошпаренный метнулся в папоротниковые заросли, повторяя:
«Свершилось! Да-да! Свершилось! Да!»
Паллиатив примолк. Через минуту мы, прошагав вдоль строя молодых дубков-новобранцев, поднялись на забрызганную солнечными лучами круглую макушку холма. Со всех сторон нас окружал густой лес и ничего, кроме леса. Только у самой оконечности зеленой стихии, у горизонта виднелась тонюсенькая полоска моря. Не может быть! Непостижимо! Такие дебри я видел только в сибирской тайге, лет десять назад, будучи еще студентом. Но в Прибалтике! Около обмелевшей речушки разносилось вдумчивое чавканье, и, немного погодя, из густой, спутанной травы пулей выскочил некто на восьми паучьих лапках, похожий на крылатую белку. Только вместо мордочки существо имело вполне человеческое лицо – сухонькое и сморщенное – как у старичка. Натолкнувшись на мою ногу, зверек взвизгнул, присел, испуганно взглянул на нас и бойко взмыл над деревьями, – лучше любого кузнечика.
- Всеяд, – равнодушно констатировал аист. – Едят, что попало, суют нос куда не надо, вот и страдают потом. Разумники! Тьфу!
Спустившись на другую сторону холма, мы напились тягучей холодной воды из робкого ключа, едва пробивающегося между двух громадных валунов, и двинулись дальше. Лес меж тем сильно сгустился, и пришлось почти продираться сквозь молчаливую и недружелюбную чащу. Тропинка давным-давно спряталась в сухих листьях. Солнце и не думало садиться. Его диск так и висел – в полуденном варианте. Я походя отметил, что уже почти не удивляюсь происходящему - всеобщей говорливости и диковинности птиц и зверей, безмолвию леса. Переведя дух возле кряжистого дуба, я, не сильно церемонясь, обратился к Паллиативу:
- Итак, что происходит? И откуда на шее поросенка-муравьеда свисток?
- Мой неожиданный собеседник, сегодня важный день – праздник ведьм, - грустно бросил аист. - Многое, многое изменилось за последние годы… Все собираются на Большой круг. Лучшие представители в своих спичах должны доказать право на повелевание Лесомиром в предстоящем году. Арбитром, как обычно, выступит госпожа Ферония – хранительница Последнего закона. Мохнокрюк – глашатай, торжественно возвестит начало сбора. Для того и свисток – разве неясно, о дорогой спутник?
- Скажите пожалуйста… безусловно возглавит, торжественно возвестит! – напыщенная учтивость аиста стала несколько раздражать. – Я обернулся: среди чахлых берез на пригорке метнулось что-то – и исчезло.
- Чуть позже увидите сами, - кротко продолжал Паллиатив, на ходу поправляя пенсне. - Тем не менее, пока Большой круг не закончится, никто не сможет покинуть его пределов.
- Такая перспектива не сильно радует. Тем более, что вокруг много торопящихся по делам муравьедов, - попытался съязвить я, смахивая паутинку со лба.
- Ничего не попишешь, к сожалению, - грустно ответил аист. – И не стоит волноваться, никто вас не съест… Во всяком случае, в период турнира Большого круга, - добавил он вполголоса, прищелкивая клювом. – О-хо-хо… угораздило же нас влипнуть в такое наказание, лицезреть изъяны умения мыслить…
- Умение мыслить и изъясняться – разве порок?
- Не так однозначно, юный гость. Дело в том, что речь – отражение и свойство ума. А ум сам по себе – без повода - опасен. К примеру, чем умнее стали животные, тем изощреннее они лгут и завидуют. Все как у людей... у вас. А вы полагаете, наш мир – средоточие непрекращающегося сказочного счастья?
- Какой еще повод для ума? Интеллект любого делает выше… разум – главный двигатель прогресса, - из меня полезли банальные формулировки.
- Ум, дарованный на перспективу – беда. Вам не кажется, что люди убедительно доказали правоту данного утверждения?
- Милый аист… то есть, господин Паллиатив, а нельзя ли просто проигнорировать продолжение экскурсии? Очень хочется добраться до невесты. Сказок мне хватает и дома, - добавил я, вспомнив о монографии.
- Простите, боюсь вас огорчить, но случайно сюда никто не попадает. Вот, - строго и значительно протянул Паллиатив, протягивая мне знакомый клубок. - Бросьте его под ноги и ступайте следом. Нить его судьбоносна и крепка. – Аист коротко склонился в поклоне и отступил вглубь ярко-бордовых шапок молодого кустарника, еле слышно похлопывая фиолетовыми крыльями.
Меня снова опутала мертвая тишь. Продолжая внушать себе, что происходящее есть сон (во что, правда, верилось все меньше), я нагнулся, положил клубок наземь и торжественно шепнул: «Теперь веди». Но никакой реакции не последовало. Почесав затылок, я тщательно призадумался: «А если есть магические слова, про которые аист забыл? Сим-сим, там или иная абракадабра?»
- Ничего сверхъестественного. Клубнипут не видит тебя – оттого непослушен, – раздался хриплый голос.- Ты слишком крупный для него. – Раздвигая мягкие ветки бузины, передо мной явился волк в рыцарских латах. Шествовал он на задних лапах. Сбоку висел короткий меч в твердых широких ножнах, обшитых потертой коричневой кожей. Одно ухо, видимо, покалеченное, было короче другого. – Честь имею, перед тобой Вольфус – рыцарь Лесомира. Соблаговоли выслушать.
Я устал изумляться, неметь, бледнеть. Затолкав клубок в джинсы, бросил коротко:
- Валяй. Но прошу – короче. У вас легко заблудиться. Что, собственно, со мной и произошло. А мне к невесте надо. - И устроился на трухлявом пеньке.
Вольфус доброжелательно взглянул на меня, бросил круглый щит с косой вмятиной по центру наземь, сел на него и нахмурил черные брови. Я терпеливо покусывал травинку и не торопил собеседника.
- Видишь ли, чужестранец, - начал волк, уперев лапу в бок, - было время, когда обитатели Лесомира жили по правилам взаимной справедливости и надлежащей логики. Крылатые не умели ползать и селились в гнездах. Шипящие не летали, зато жалили. Хищные не ходили на задних лапах… Когда невообразимые песни птиц наполняли округу, это означало: конец зиме. Плотоядные охотились на травоядных, и выживали из тех сильнейшие – кто мог умчаться от охотника. Никто не убивал ради развлечения. Но однажды маятник равновесия нарушился. Пришло в эти места что-то, смешало, исказило и перепутало… В те дни границы сместились. Солнце не торопилось к закату. Счастливые дни бежали Лесомира. Затем лужайки и тенистые низины - самые дремучие уголки наводнили чешуйчатые зайцы и рогатые комары, саблезубые олени и трехголовые крысотигры, ядовитые дятлы и липкие пияволягушки. Морские рыбы начали прыгать. Пернатые мяукать. Хищники поедали насекомых… Воцарился хаос. Уродливая жизнь расплодилась подобно болезни, и Лесомир стал задыхаться, пожирать сам себя. Колдунья… Ферония, - волк замялся, - сказала, что придет красноволосый, брат иного красноволосого, знающий истину и поможет. Ты ведь знаешь истину?
- Смотря какую. Истины тоже зачастую совершенно не истинны. – Да и нет у меня братьев… – А вдруг, у всех вас и вправду - болезнь? Эпидемия… Надо же – и в бреду такое не привидится… Сказочный Лесомир… И кому я помогу? Мышкокошкам? Побегу с мечом наперевес? И вообще, слушать разглагольствования фиолетовой птицы или диспутировать с волком в доспехах – это чертовщина какая-то…
- Взаимообразно, - продолжил волк, морщась. Ведь для меня – чертовщина, что разговаривает еще кто-то кроме волков, не находишь? Для аиста, теоретически, тоже…
- Вообще-то, конечно, да, но… - Я понял, что окончательно запутался. – Все относительно. Помочь? Но как?
- Большой круг. Иди туда.
- Хорошо, если ключ ваших и моих проблем там, я готов. Кстати, Клубнипут… Ты назвал так клубок.
- Клубнипут – Клубок Ниток Путеводный. Неужели Паллиатив ничего не объяснил? Стареет. – Волк поднялся, ловко привязал щит ремнями к боковине кирасы. - Память его не та, что раньше. Раньше... – Вольфус тяжело опустил голову. – Славные времена, когда волки пели в полнолуние, аисты вили гнезда, а ежи не нападали на кабанов… Логово… охота… Отец в детстве рассказывал про нее… – Из карего глаза Вольфуса выбралась предательская слеза. Рыцарь отвернулся и шумно выдохнул пару раз. – Красноволосый, тот, второй… Я долго ищу его… - С этими словами он дотронулся до рукояти меча. Через мгновение Вольфус достал из дорожной сумки кусок черствой лепешки и приветливо прорычал, разламывая ее пополам:
- Помни: маленькое видит маленькое, а большое – большое. Но иногда и большое помещается в малом, а плохое приносит пользу. Возьми кусок лепешки. Волки здесь немножко иные, не находишь? – он глухо хохотнул. – Сырое мясо больше не составляет приоритета в жизни… - Рыцарь погрустнел.
До меня донеслось слабое жужжание. Глаза Вольфуса сузились. Он насторожился. Уцелевшее ухо приподнялось. Сверху что-то зловеще загудело, и небо потемнело от надвигающегося роя - то ли пчел, то ли шмелей. Здоровенных – я успел это заметить, прежде чем волк толкнул меня в плечо:
- Беги! Как можно быстрее! Вон! В дебри!
Сбивая сухие ветки, я бросился наутек, но ухватил краем глаза, как рыцарь, умело прикрываясь щитом, размахивает мечом перед десятком атакующих черно-желтых тварей величиной с овцу…
Я несся к виднеющемуся впереди просвету, не оглядываясь. Жужжание осталось далеко позади, а я все бежал. Споткнувшись о корягу, долго лежал в зарослях дикой малины, пока не отдышался.
«Нет, я!» - послышался рассерженный крик, переходящий в кошачье фырканье.
«Нонсенс, чушь! Это я! Я – Лиса Патрикеевна!», - отвечал другой рассерженный и подвывающий фальцет. Выглянув из-за дерева, я увидел двух ощерившихся лис в лапотках, ожесточенно отвешивающих друг другу тумаки. Здесь же, аккуратно сложенные, лежали кошелки, шляпки с узорными пряжками (та, что с пурпурным пером изрядно пострадала) и чья-то фарфоровая табакерка. Дабы не мешать дамам-оппонентам, мне пришлось ретироваться с места сражения на цыпочках. Миновав очередной овражек, я совершил короткий привал около болотца. Со дна его поднимались редкие пузыри. Камыши слабо покачивались, почти гипнотизировали. Протяжный вздох – унылый и страшный поплыл над кувшинками, и я поспешил покинуть владения Лешего. Или Водяного – уточнять не хотелось.
Вскоре клубок в правом кармане потихоньку запульсировал, словно ожил. По прошествии еще какого-то времени из кармана раздался слабый писк. Поднеся к уху Клубнипута, я услышал исчезающий голосок: «Малое… видит малое. Найти малое». Оглядевшись вокруг, я заметил низенькое растение, напоминающее смородиновый куст. Даже запах был таким же. Однако в глубине куста определенно кто-то притаился. Всеяд! Вот шпион, крадущийся следом с первых минут моего присутствия в Лесомире!
- Я схватил шпиона за податливую холку и начал яростно мотать его из стороны в сторону, приговаривая:
– Ты мне признаешься, зачем все время следил, во всем признаешься, негодяй!
Пухлый мешочек брюшка всеяда трясся из стороны в сторону, овальные узкие крылышки бренчали, словно струны на балалайке. Твердые, как барабанные палочки, бархатистые ножки – когтистые на концах, покорно мотались вслед за болтающимся тельцем. Понесло пролитым уксусом и нафталином. Всеяд начал издавать нутряные булькающие звуки, и я прекратил двигать рукой.
- П-п-п-ощадите… Над-д-о пог-говорить. Пожалуйста. – Полубелка-полупаук затравленно моргала снизу. Присмотревшись, я увидел черные подпалины, зигзагообразно нисходящие по бокам всеяда. Личико удивительным образом походило на лицо моего соседа по даче – пенсионера Льва Сергеича Ивлева. Только Лев Сергеич носил бакенбарды и имел гладкую и сияющую лысину. Личико же всеяда обрамляли ровные черные локоны – то ли волос, то ли меха. Непропорционально большие, круглые глаза смотрели не мигая, строго и жалобно.
- Молодой человек, помилуйте, позвольте объясниться, - проскрипел, задыхаясь, всеяд. - Мы должны идти вместе, поверьте.
- Если поможет, говори! - выпалил я недоверчиво, переводя дух.
- Всеяды совершенно не те, какими их описывают. Да, мы поглощаем многое из того, что отвращает других… Особенно растения - мы открыли невероятную пользу их употребления! А нас определили в разряд тупо жующих. Нас - научивших говорить, нарекли всеядами, ненавидят, гонят – непонятно из-за чего. Но ненависть – не средство, чтобы выжить. А Лесомиру непременно нужно выжить… Кроме того…
- Что вы за лю… чудики такие – не можете сесть и договориться, а? – перебил я всеяда. Кто врет, а кто нет? Сплошные лебеда с дребеденью. Красноволосый! Ферония! Брат красноволосого! Винегрет идиотский! – я снова рассердился. – Восьмилапый мутант, похожий на истощенного ученого, лающие змеи, жуки, мечущие икру… И вообще, у вас ночь бывает? – я дернул головой в направлении упрямо слепящего солнечного диска.
- Видите ли, - залепетал покорно висящий пленник, - внезапно все разом растерялись, точнее, потерялись, заблудились… забыли себя – так точнее. И Лесомир будто уснул. – Всеяд пригорюнился. – Но вскоре звери, птицы, рыбы… даже пауки объявили целью взаимную похожесть! Невероятно! Процесс пошел в другую сторону – полного и всеобщего смешения и подражания – слепого зеркального копирования… видимо, в конце концов, должен остаться слепленный из тысяч предшественников образец…
Монотонное повествование завораживало, глаза слипались, разжались ослабевшие пальцы. Всеяд со вздохом облегчения упал на мох. – Я быстро нагнулся, чтобы вновь схватить зверька, но тот так умоляюще замахал кучей своих щупалец, что пришлось смилостивиться. К тому же, доцентоподобное личико внушало подспудное доверие.
– Благодарю, - учтиво присел в паучьем книксене всеяд. Покачиваясь и ловко перемещаясь из стороны в сторону, он возобновил рассказ: - Так Лесомир стал псевдомиром. Кто-то подчинил себе суть нашего существования. Неизвестен лишь смысл. Наступает смерть многообразия. Финал свободных форм…. Но… зачем? И что будет, когда распространится вот это? – Всеяд сомкнул ротовое отверстие, закрыл глаза, и в моем мозгу защелкали металлические нотки его голоса: - Ну как? – Вы ощущаете преимущество телепатии?
- Впечатляет, - протянул я озадаченно. – И давно началось?
- Нет, - тоскливо ответил паук-белка, - но обязательно распространится. Ведь мы своего рода переходники возможностей. От неизвестного экспериментатора к остальным. Именно так к нам пришло умение говорить, а от нас – к другим…
- Возможности… одинаковы у всех всеядов?
- Поначалу нет, но уверенное движение неведомой энергии постепенно уравнивает нас. – Еще вчера я не предполагал о таком. – Всеяд крутанулся на месте и превратился в… фиолетового аиста – с виду вылитого Паллиатива. Затем крутанулся вновь и передо мной предстал… однорогий бурый медведь с корзиной малины, свирепый с виду.
- Довольно! – выдавил я севшим голосом, представив, что мог со мной сделать всеяд при желании. Особенно, в минуту, когда я его… – Хватит.
- Возьмите меня с собой на Большой круг, прошу. Вы не пожалеете. Напротив, я постараюсь… Правда, у нас нет имен… Придумайте мне имя сами…
- Хм… - я озадаченно взглянул на всеяда. Пожалуй. Должен же я, в конце концов, найти дорогу отсюда. Ладно. Договорились. Назовем тебя… Шмыг.
- Шмыг, так Шмыг, - согласно кивнул всеяд. – Только не прогоняйте.
- Ладно. Что будем делать с Клубнипутом?
- Прошу. - Всеяд кивнул в сторону «смородинового» куста. У самого корневища виднелись ягодки не ягодки – серые плоды, похожие на корнишоны, только соединенные между собой в цепочку – как микроскопические сосиски. – Съешьте два трика – уменьшитесь вдвое. И так далее. – Придирчиво оглядев меня, Шмыг уверенно подытожил: - Четырех хватит за глаза. Тогда уравняетесь с клубком в размерах.
Я с сомнением разглядывал желеобразные ягодки, потер одну между пальцев, поднес ко рту… и вдруг чуть не схватился за голову:
- А в обратную сторону?
- Взгляните сюда.
И я увидел на самом верху куста такие же ягодки, только не в виде цепочек: каждая росла сама по себе. Сорвав четыре, я спросил всеяда:
- Пропорция одинакова?
- Иное исключено. Трак увеличит вчетверо и вернет предыдущий размер.
Бесстрашно закинув в рот и проглотив, не жуя, четыре трика, я упал вниз. Вернее, не совсем так – я стал моментально уменьшаться. Настолько, что зашумело в ушах, и подступила тошнота. Забавно, но одежда и обувь изменились в точности сообразно объему тела. Испытав очередной шок от случившегося, я открыл глаза. Шмыг и Клубнипут, полностью уравнявшиеся со мной в размерах, нетерпеливо шептались о чем-то в стороне. Над ними шуршали кроны зеленой травы. Маленькое увидело маленькое!
- Не помешаю, друзья? – мой звонкий голос заставил собеседников подскочить, как ошпаренных. – Ну, клубок, сейчас ты в состоянии меня воспринимать?
- Вполне, ищущий. Определяй точку следования, - проговорил ласковым тенорком Клубнипут изнутри своих ниток. И подпрыгнул на месте.
- К Большому кругу, как можно скорее. Пожалуйста.
Шмыг, приблизившись вальсирующей походкой, присел и молвил коротко:
- Домчу с превеликой бережливостью. Прошу. – И улыбнулся.
Я уселся на удобную и гладкую, как седло, спину Шмыга, ухватился за пару крючковатых наростов на ней и скомандовал:
- Вперед!
Вы когда-нибудь плыли на речном трамвайчике в непогоду? Незабываемое ощущение, верно? С волны на волну, как с кочки на кочку – еще не упав вниз, взмываете наверх. Сказать, что захватывает дух – не сказать ничего. Шмыг летел за мчащимся клубком с такой скоростью, так взбрыкивал неуемными конечностями, что речной трамвайчик на этом фоне выглядел бы скучной улиткой. Подъем, сразу прыжок через камень, поворот (я чуть не вылетел из «седла»), опять прыжок, и опять – почти вертикальный - волосы встали дыбом – мы планировали почти вечность! Воздух приходилось хватать урывками, он вообще смешался с синью неба, солнцем, хрипом всеяда, моими вскриками, необъятной палитрой леса. Мелькали зигзаги ярких цветов, бликов, теней. Всполохи звуков то отдалялись, то приближались, запахи сменялись так молниеносно, что нос вообще ничего не воспринимал. В ельнике меня чуть не снесло шишкой, а потом я вовремя увернулся от падающего гигантского желудя. Немного погодя мы миновали земляничную поляну, причем ягоды на совесть исколотили мне лодыжки. А клубок все летел! Был момент, когда нам наперерез выскочили гурьбой некие урчащие существа - пушистые, похожие на цыплят. Лязгающие челюстями. Прямо на ходу всеяд плюнул чем-то в ближайшего «цыпленка» и тот, взвизгнув, грохнулся как подкошенный, остальные врезались в незадачливого собрата и образовали кучу-малу. Спикировав с обрыва на берег дремлющего моря, пришлось сбавить темп – мучнистый песок не давал разогнаться. Я заметил самую настоящую маленькую русалку, покачивающуюся на волнах. Увидев нас, она всплеснула призрачными ручками и скрылась в бирюзовой балтийской стихии. Лишь блеснуло на солнце серебро чешуи... Ярко-салатовый голодный кузнечик с телескопическими усиками долго скакал рядом, косил жадным янтарным глазом. Мощные ротовые клещи преследователя издавали звук разъяренной дисковой пилы, хищный остроконечный язык слюноточил в предвкушении трапезы. Но всеяд поднажал, и кузнечик, видимо, обессилев, остался позади. Вероятно, наших сил оказалось больше. Не говоря уже о количестве ног…
Спустя минуту, Клубнипут замедлил движение, и мы остановились возле огромного каменистого поля. Ровно посередине его возвышались три величественных сосны. Казалось, вершины исполинов не имеют пределов. Метрах в десяти от сосен лежал весь в листьях и иголках распатланный клубок. Всеяд подо мной шатался, как пьяный ослик. Я съехал наземь. Ноги – побитые, ослабшие, дрожали и ныли. Пуговицы с куртки непостижимым образом исчезли. Кроссовки выкрасились во все цвета радуги. Сквозь прорехи в джинсах проглядывали колени в ссадинах. Шмыг молча повалился на бок и замер. Личико его страдальчески подергивалось, черные локоны спутались, бледный ротик исказила гримаса боли. Наверное, всеяд едва не погиб от перенапряжения.
…Не помню, сколько мы лежали на густом душистом мхе. Помню, что остывающее солнце лениво покатилось за дальние деревья. Кажется, я крепко уснул. Во сне чей-то далекий голос укоризненно и назойливо повторял один и тот же вопрос: «Мы живем вместе, но все ли мы одинаковы?» Разбудили меня далекие трели судейского свистка, ритмичные, напоминающие клич футбольных болельщиков «Спартака». Оттуда же - с восточного края леса доносился рокочущий шум – будто надвигалась гроза.
- Держите! – Голос Шмыга – участливый и дружеский, окончательно вернул меня в приключившуюся действительность. – Передо мной возник пучок болотного цвета травы, сквозь которую виднелись крупные стручки.
- Что это? Фасоль? – с надеждой спросил я. – Или новое магическое средство?
- Самая, что ни на есть, обыкновенная пища. Полезная. – Всеяд выглядел отдохнувшим, глаза его блестели, и я от души улыбнулся:
- Пища – понятие актуальное.
Стручки тотчас зашевелились и наперебой заверещали голосом Дональда Дака: «Пища! Конечно, мы пища! Не пожалеешь! Никакого обмана!»
Вместо того чтобы опять удивиться, я, недолго думая, принялся срывать их, располовинивать, запихивать в рот и осторожно жевать мясистое содержимое. По вкусу оно походило, скорее, на буженину с горчицей. Вскоре я насытился и поискал глазами всеяда. Шмыг удобно устроился на огромном кленовом листе и причесывал кудри импровизированным гребнем из сосновой ветки. При виде меня он вскочил, почтительно кивнул и сказал:
- Скоро начнут. Вы слышали призывный свисток Мохнохрюка? Теперь недолго. А вначале пусть окрепнет ваша броня.
- Броня? - Я, дожевывая последний кусок, привстал.
- Простите, но боюсь, кое-кто встретит нас не очень дружелюбно. Вернее, всякое может случиться. То, что вы съели – крепкодел. Он превратит вашу кожу в прочный панцирь. Но ненадолго – я дал точно просчитанное количество. Видите ли, для несведущего крепкодел - гибель. Отведав его без меры, превращаешься в камень.
Я чуть не поперхнулся. И опять вспомнил слова волка-рыцаря: плохое иногда тоже приносит пользу… Будь что будет.
Вскоре кожу что-то стянуло. Тело охватили покалывание, дрожь, мышечная боль.
- Не тревожьтесь. Реакция организма на изменение шкуры, простите.
Руки мои одеревенели. Я дотронулся до предплечья: будто железное. Но какое эластичное и упругое – резина-броня – да и только! Ну и крепкодел!
- Долго ли продлится эффект?
- До утра. Полная гарантия, - заверил всеяд. – И потупился.
Шум приближался. Жара угомонилась. Легли причудливые синие тени, свежий терпкий воздух бодрил и немного волновал. Стало грустно. Происходящие события, их достаточно бредовое отображение в моем сознании наверняка вписывались в чью-нибудь будущую диссертацию на тему спонтанной шизофрении, но легче от этого не становилось. Кроме того, я совершенно не представлял, что необходимо предпринять, как отсюда вырваться и где долгожданный выход. Большой круг неодолимо втянул меня в свою большую замкнутую орбиту…
Со всех сторон вперемешку струились, смешиваясь, гулкий топот, стрекот перепончатых крылышек, цоканье копыт, скрежетание зубов. Я стоял в полутьме под молодым лопушком и поражался увиденному. Позади робко затаился Шмыг. На поляну прибывали десятки, нет, даже сотни невероятных, фантастических существ: лупоглазых и лопоухих, жужжащих, перекатывающихся, ползущих и безголовых. Скопище цыплятоподобных созданий – подобных тем, что мы встретили на пути, тащило волоком прозрачный пузырь, наполненный мутноватой вспененной водой. Внутри плескалось сизое чудовище с хоботом, судя по всему раздраженное – уж слишком свирепо раскрывалась его пасть с длинными игольчатыми клыками.
- Мы самые одинаковые! – раздавались басовитые возгласы снизу
- Нет, мы самые одинаковые! – противоречили писклявые крики, порхающие в вышине. – Мы, мы, мы!
Всеобщее движение оглушало окрестности могучим ритмом сопящих и рычащих глоток, соединенное дыхание напитало воздух горячими нервными токами.
И вдруг все стихло. Упала, раздавив малейший звук, знакомая мне тишина. А в ней глубоко и страстно прозвучало: «Сейчас!» В этот миг, словно гирлянда на новогодней елке вспыхнули мириады огоньков. Поляна озарилась сиянием тысяч светлячков, усыпавших сосны сверху донизу – так, что каждая травинка была видна как на ладони.
Я остолбенел от восторга и изумления. Вокруг колыхалась целая армия разномастных творений. Их количество поражало воображение. Но более всего впечатлял вид созданий. Хотя… при внимательном рассмотрении проглядывало еле уловимое общее сходство. Подобное сходство, но с потомками присутствует на фотографиях далеких родственников.
- Ш-ш-ш… Госпожа… госпожа… госпожа Ферония… - послышалось разом. Все подняли головы. Сквозь шапки сосен мягко пробились синеватые лучи. И полилась неземная музыка – даже не музыка, а набор мелодичных переплетений. Казалось, сам лес был и музыкантом и инструментом, исторгающим столь сладостную и древнюю полифонию Матери-природы! Завороженный, покорный я стоял и позволял волшебной мелодии подчинять, очаровывать, шалить с моими волосами, ласково пробегать по лицу, орошать теплом зачерствевшую душу…
Итак, царственно восседая на метле, сверху спустилась она. Что такое? Я даже покачнулся. Дворничиха? Точно, дворничиха! Вот так-так! Я оказался совсем близко и мог подробно ее рассмотреть. Облегающий наряд из пестрого разнотравья, волосы собраны в толстенный пучок, на голове витая диадема, усыпанная мерцающими камнями. Только лицо необъяснимо изменилось и ощутимо помолодело – лет на двадцать… Глаза Феронии переполняли любовь и жалость. Колдунья ступила в изумрудную траву с горделивым достоинством наследницы престола. Незамутненная, чистая красота лица, плавная линия шеи, чуть вздернутая верхняя губа… Те же черты, но нет – это абсолютно не дворничиха!
- Голубчик, платье меня стройнит. Дама не должна походить на хворостину – это невежливо, - наставительно произнесла Ферония, глядя на стоящего рядом вальяжного Мохнохрюка.
- Слушаюсь, справедливая госпожа. – Сконфуженный глашатай надулся, щёлкнул подобием пальчиков и колдунью тотчас окутал ворох взметнувшихся белоснежных капустниц. В таком животрепещущем, пышном платье Ферония выглядела еще прекраснее – настоящей лесной королевой.
- Совершенно другое дело, любезный Мохнохрюк. Кстати, пора начинать, - приказала колдунья.
Отступив на шаг, Мохнокрюк снял деревянный свисток с шеи и дунул три раза. Три длинных трели взметнулись над нестройными рядами обитателей Лесомира, и галдеж возобновился. Кому-то наступили на ногу, и раздался истошный вопль. Забили тугие крылья. Соседи незадачливого пострадавшего дружно зашикали, но Ферония взмахнула рукой и глашатай, несмотря на невеликий размер, зычно прокричал:
- Слово госпожи! Объявляю слово госпожи!
Колдунья вступила в центр поля – между соснами.
- Мои друзья! – она вытянула руки. – Я только что вернулась от милых сестер. Был Ламмас… Мы долго говорили… Вы осведомлены – каждая из нас наблюдает за порядком в своем мире. Сестры обеспокоены тем, что у вас происходит! – Глаза Феронии вспыхнули уже известным мне огнем. – Горе и боль поселились в местах, где вы жили, охотились, радовались и горевали. Лесомир заражен красноволосым. – Голос колдуньи зазвенел. – Он задумал превратить свободных и разных в своих рабов. Это ли нужный вам исход? Вы же помните вольный дух охоты и ласковые прикосновения детенышей! Но теперь даже ветер сторонится Лесомира! Кто мы, хочу я спросить? На что годимся? Способны ли постоять за гнезда и норы? Последнее время показывает – вы смиряетесь. Поддаетесь. Теряете себя и даете красноволосому новый шанс! Есть даже те, кому это нравится… - Колдунья перевела дух. - Итак, законы гласят: пусть скажут мудрейшие, куда лежит путь Лесомира. Самый достойный сплотит всех! Я не вправе вмешиваться в ход вашей жизни… А долгожданный освободитель - вправе. - Последние слова Ферония почти прошептала.
- Пу-у-усть! Пу-у-усть!.. - донесся в ответ глухой рык.
- Аисты! – крикнул Мохнохрюк.
Разношерстная толпа медленно раздалась. Из ее глубины, медленно вышагивая, возник старый мой знакомый – Паллиатив. С великой осторожностью и почтением он сопровождал совсем старого собрата – редкие перья того поникли, невзрачные крылья вскидывались при каждом шаге. К тому же старый аист был подслеповат и щурился. («Наверное, близорукость, - их общий крест», - подумал я сочувственно).
- Тише! – Паллиатив щелкнул клювом. – Говори, старик.
- Несчастные! Вы никогда не прислушивались к голосу Лесомира и своему сердцу. Вы поддались лжи. Мы разные. Разная жизнь – счастье. Будьте собой. И с собой. Я стар. И я говорю: если убил того, кто не похож на тебя… только потому, что не похож, то убил себя…
Аист закашлялся клокочуще, стал оседать, но Паллиатив подставил крыло, и вдвоем они скрылись в гуще себе подобных.
Я вытащил четыре трака, но голос всеяда остановил меня:
- Рано. Еще рано.
- Почему? Колдунья ведь здесь, - она поможет выбраться…
- Заблуждение. Ничто не поможет вырваться из искаженного пространства, в котором даже время растянуто неизвестно как.
- То есть, выхода нет? – я обернулся.
Шмыг мотнул головой, и густые черные пряди озорно спутались.
- Нет, есть. – В его глазах горел азарт. – Вы сможете вернуться домой… но одолев другого красноволосого. Излечив Лесомир.
- Послушай, да есть ли этот - другой? И какое отношение…
- Всему свой час, - перебил всеяд, зорко всматриваясь в подступающий вплотную к поляне орешник.
Глашатай, тем временем, вызывал по очереди остальных представителей Лесомира.
Но речи их не отличались особой ясностью или пользой. Заканчивалось выступление вскриками, короткими склоками и стычками, ссорами с окружающими, короче говоря, брызжущей пеной или злобным рычанием. Я приуныл.
Вот, извиваясь, предстала громадная гадюка с кольцом на хвосте. Соседи опасливо отступили подальше. Приподнимаясь и вращая плоской головой, змея прошипела:
- Чушшь. Жалить чужиххх – избавление. Нет чужиххх – нет болезни…
- Мы не чужие, мы бессмысленно превратились! - истерично топнуло копытом создание, напоминающее Тяни-Толкая, только спереди и сзади у создания росло по две головы.
- Одинаковые! Мы самые одинаковые! - завыл хор цыплятоподобных слева. Чудовище в пузыре издало нутряной стон и забило широким гребнем. На секунду все замолкли, чтоб заверещать вновь с еще большей силой.
- Смерть изменившимся, смерть одинаковым! – раздалось справа.
- Я, только я ваш предводитель! – к соснам прорывался некто шарообразный на трех осьминожьих щупальцах. Получив пинка от толстенного ежа, шарообразный пушечным ядром унесся в сторону чахлых осин. Началась потасовка. Даже переливы свистка Мохнокрюка утонули в реве дерущихся. Ферония стояла в стороне, закусив губу.
Но здесь случилось невероятное. Звери, деревья, трава – влипли в воздух, как кадр видеофильма, поставленного на паузу. Повисли занесенные лапы, застыли хвосты и взъерошенные гривы; яростные пасти так и не закрылись.
Из орешника вышел худощавый человек в клетчатой кепке, штормовке и с рюкзаком. И что-то в человеке показалось мне удивительно знакомым…
- Только не сейчас! – отчаянно вскричал всеяд сзади.
Слишком поздно. Я увеличивался в размерах стремительно. Правда, если в предыдущий раз летел в пропасть, то сейчас, как будто выпущенный из пращи, чувствовал тугую радость набираемой высоты. Трак действовал столь же отменно.
Теперь я хорошо видел лицо приближающегося человека. Он снял кепку и вытер ей лоб. Помахал рукой. Рыжие пряди, упрямые скулы… В установившемся вакууме я отчетливо расслышал короткое слово:
- Привет!
Напротив меня стоял и спокойно улыбался - я. Потом этот второй Я снял с плеч рюкзак, запустил внутрь руку, вытащил покрытый шерстью ком в красных пятнах и бросил к моим ногам. Ком… оказался головой Вольфуса. А дальше сознание моё куда-то убежало.
…Приближался рассвет. Потрескивали угли костерка. Бубнили. Рядом нудно бубнили. И я вернулся. Руки изрядно затекли. Еще бы – ведь их связали за спиной.
- Я придумал кучу иных творений. Но стоит дунуть – свеча погаснет.
- Нельзя, пойми, нельзя уничтожать жизнь по желанию. Да, всеяды работали на тебя. Да, через нас первых проходили твои эксперименты. Животные Лесомира умеют говорить, размышлять. Но задай любому, даже всеяду, вопрос: хорошо ли это – для них? – спрашивал Шмыг.
- А вот шалишь, дурачок. Я раздал мозги не просто, а во временное пользование. Эх, ты… владеешь такими возможностями… Мне остался шаг до идеального итога, - убеждал неизвестный собеседник, - и я превращу в ничто любое препятствие.
- Но разве убивать – идеальный итог? Вы вдвоем сможете договориться. Я обманул его, привел к тебе… Но не убивай, молю.
- Заткнись, глупое создание, иначе придется сделать это снова.
Я напряг зрение и вздрогнул: неподалеку лежала Ферония.
Диалог у костра оборвался.
- Ну, очнулся, братец? – надо мной белело лицо близнеца-злодея.
- Колдунья, волк, лес… Зачем?
- И ты спрашиваешь? Меня? Уххх, - он затрясся в беззвучном хохоте. – Поинтересовался бы лучше, кто я такой.
- Ты убийца и мразь.
- Ну-ну, к чему пафос! Сам меня воплотил, вкупе со зверюшками, что на одну рожу, а туда же… Убийца! Никто не заставлял волка-идиота кидаться на меня с мечом… А будешь выпендриваться, дуну опять сон-пылью, да на совесть. И тоже окочуришься.
Я стал кое о чем догадываться:
- Последняя моя работа – монография, посвященная фольклорным героям…
- Именно. Пойми, дорогой, в тот самый миг, когда ты приступил к воплощению гениальной идеи о едином прообразе у каждой категории животных в народных сказках, а на титульной странице вывел имя автора, родился Лесомир, а в нем я – его прародитель. Но ты слеп и непоследователен. Забыл взять и смешать прообразы в один, А? Каково? – горделиво выпрямился он.
- Чушь! И слова не материальны!
- Да ну? – И второй Я влепил мне оглушительную пощечину. – Чувствуешь? Очень материальны! А как материальны слова, из которых вырастают тексты – ты не представляешь… - Глаза его жадно заблестели. – Знаешь, я часто думал, как мы встретимся? Что скажем при встрече друг другу? Но все произошло так банально, впопыхах… Жаль. Жаль, что тебе не увидеть мой лучший образец. Не представляешь, - вначале было так трудно. Никакого порядка. Они просто тупо разбегались и расползались. Я долго видоизменял материал, наделил его интеллектом, смешивал формы. Пришлось остановить и время. А ты как думал? Здесь я хозяин. Тем более, что при дневном свете работается продуктивнее.
- Что же ты хочешь от них, злодей?
- Конечно, злодей, дружище. Полностью согласен, родственник. Яблоко от яблоньки, а? – второй Я подмигнул. - От них, Андрей, мне хочется полновесной, окончательной смерти – к чему скрывать? Останется суперэкземпляр. В единственном числе. Он распространит себе подобных. Сверхумный, сверхзверь, сверхслуга. Герой сверхсказки. А? Что скажешь? Не то, что… Подойди! – приказал второй Я Шмыгу, покорно, по-собачьи жавшемуся к земле.
- Хозяин, - робко обратился к нему всеяд, - не делай, что собираешься, отпусти их…
- Надоел ты мне, безмозглый нытик, бесстрастно проговорил второй Я. – Утром закончу начатое. А пока… - Он взглянул на колдунью и похлопал меня по плечу. – У тебя есть маленький шанс, детка. Ведьма сможет открыть дверь в твою вселенную. Там я еще не гостил. А хочется. Сможешь уговорить – поживешь.
- Зря надеешься. – Я отвернулся и замолчал.
Прошло около часа. Небо порозовело. Остекленевшие фигуры зверей уныло и мрачно проступали на фоне чернеющего присмиревшего леса.
- Напрасно ждешь, - проговорил я спокойно.
Второй Я присел на корточки возле меня, усмехнулся.
- Пойми ты, борец за права рыбок и мух, мне нужен простор. Здесь становится почти скучно. Кроме того, мне не до шуток. – Рядом с моей щекой возник кулак в кольчужной перчатке. – Я просто добавлю тебя в свою коллекцию чучел, супермен, - прошипел он. – Но вначале – ее. Ишь, - второй Я запричитал, - и из избушки сбежала, и дверку в другие миры нашла. Все в благородство играет! Не могу, видите ли, оставить милый лесок на произвол судьбы. Дура!
- Ты уже почти умер, красноволосый, - раздался в ответ тусклый вздох Феронии. Судьба догнала тебя. Ты сам догнал себя, - торжественно добавила колдунья.
- Судьба - это я, жертвенные мои! Я! – заорал красноволосый. – Однако в праздных беседах мы теряем время, - он резко понизил голос. - Ведьма, ты укажешь дорогу?
Но колдунья молчала.
- Отлично! По щучьему велению, по моему хотению…
В этот миг в моей голове проскрипел Шмыг: «Лежи и не двигайся».
Но я и не смог бы сдвинуться – второй Я схватил меня одной рукой за волосы, а другой немедленно ударил кулаком в грудь.
- А! Ой! – Рука негодяя едва не переломилась.
«Крепкодел!» - мелькнуло в моей голове.
И тут второго Я ударил по затылку шарик. Это благодарный всеяд встал на нашу защиту.
- Не дури! – резво тряся пятерней, прикрикнул красноволосый, не оборачиваясь. - Твой парализующий плевок для меня - щекотка.
- Шмыг! Помоги! Нельзя… позволить… ему убивать, - просипел я из последних сил.
Послышался грозный рык, и мощная лапа тугим шлепком сбила с меня злодея. Уже виденный мной однорогий медведь-увалень навалился на противника и, свирепо рыча, придавил его к каменистой поверхности. Увы! Через секунду косолапый, отброшенный страшным тумаком, как мягкая игрушка врезался в сосну и съехал вниз. Впрочем, сполз в траву уже не медведь, а несчастный Шмыг. Отряхивая руки, красноволосый поднялся с камней. Лицо его исказила нечеловеческая злоба. Тело сотрясали яростные токи.
И вот здесь меня осенило. Я опять вспомнил бедного Вольфуса. Большое помещается в малом… Большое в малом… Лесомир создан моей монографией! Но есть ли финал его истории? Я даже рассмеялся – облегченно, как смеются дети в своих ненавязчивых снах. Монография не дописана! А раз так – ничего не определено. И автор может вполне изменить решение. И переписать свой труд. Переиначить настоящее и будущее Лесомира!
Когда второй Я кинулся на меня, я просто сказал:
- Моя монография – ошибка. Недоразумение. Автор отказывается от своей концепции.
- Красноволосый, выпучив глаза, еще продолжал отчаянное движение, еще хватали воздух его зыбкие растопыренные пальцы, но я точно знал, что ему до нас уже не добраться. Потому, что лилось пение птиц. И вернулся шелест тысяч листьев. И стрекотал бестолковый сверчок. И еще потому, что взошло солнце.
Примерно через полчаса я освободился от пут.
Странно, Ферония исчезла. Как и диковинные звери. А там, где возвышались три сосны, теперь зеленела аккуратная елочка.
… Пока дотащился до лагеря, солнце достигло зенита. Вид мой был настолько плачевен, что Маша побледнела и, обняв крепко-крепко, спросила испуганно:
- Ты попал в аварию, Андрюша? Ну, признайся!
- Аварии удалось избежать, Машуль. Просто заплутал… в лесу. Отыскать ваш «Альтаир», пожалуй, сложнее, чем Альтаир настоящий…
Через пару дней я возвращался домой. До станции решил махнуть напрямик – через лес. У ручейка остановился. Прислушался. Бурлит. Живет. Кашлянув, я деликатно сказал в никуда:
- Извините, вот ваша вещь.
Затем положил клубок на тропинку, перешагнул ручей и напоследок обернулся. Из-за сосны на меня внимательно смотрел аист. Правда, белый. Я молча кивнул. Аист приблизился к клубку, опустил голову и катнул его клювом в мою сторону. После чего, разбежавшись, взмыл над деревьями. Все выше и выше – по невидимой спирали уходил он в синее небо, пока не стал едва видимой точкой…
«Радиация, загрязнение, умерщвление живого, отравленные атмосфера и вода... Все пропитано омерзительными отходами человечества. Повсюду окурки, обертки, шелуха. Думаешь, нам легко – ведьмам-дворничихам? Каждый, каждый день вы пачкаете собственный мир. А ваши мысли, поступки… Или книги… Вы задумываетесь о том, что творится в ваших книгах?»
Я нахмурился во сне.
| | |
| |
