| Литературное общество Ingenia: Сергей Александровский - ЛЮБИМЕЦ МУЗ И КОРОЛЕЙ | | ЛЮБИМЕЦ МУЗ И КОРОЛЕЙ | |
Послесловие к книге "Джеффри Чосер. Книга о королеве. Птичий парламент".
Перевод с английского, послесловие и комментарии Сергея Александровского. — М.: Время, 2004.
Так жили поэты.
Александр Блок
Довольно долго имени Джеффри Чосера (Geoffrey Chaucer) сопутствовали вполне определенные даты рождения и смерти: 1340 – 1400. Запоминались эти цифры очень легко, и назвавший их студент-филолог мог рассчитывать на заслуженную экзаменационную пятерку. Впоследствии дату рождения стал сопровождать осторожный вопросительный знак. Изданная в 1973-м году «Оксфордская Антология английской литературы» (The Oxford Anthology of English Literature. Volume I. 1973. Oxford University Press, Inc. New York, London, Toronto. Page 119) указывает: «Ок. 1343 – 1400». А один из новейших источников, «Кембриджский Путеводитель по английской литературе» (The Cambridge Guide to Literature in English, by Ian Ousby. Cambridge University Press, 1995. Page 168), сообщает: «Ранее 1346 – 1400».
С великими и просто выдающимися поэтами и писателями прошлых веков такое приключалось весьма нередко. О смерти уже прославившегося творца узнавали все просвещенные соплеменники, а зачастую и чужестранцы, но если будущая знаменитость появлялась на свет Божий под не слишком блистательным или не особо приметным кровом, то день этого появления оставался в античные времена памятен лишь самим родителям, а в средние века и эпоху Ренессанса – родителям и священнику, пополнявшему приходские списки соответствующей отметкой.
Родители умирали, священники тоже, приходские списки могли со временем затеряться или погибнуть, метрик и паспортов еще не изобрели, а потому, коль скоро именитый автор не сообщал о своем возрасте направо и налево, окружающие постепенно забывали год его рождения, и тот маячил в тумане минувшего довольно смутно.
Кажется, последним по-настоящему крупным европейским писателем, которого постигла подобная участь, оказался поляк Болеслав Прус (1847? – 1912), автор «Фараона» и «Куклы» (Ян Парандовский. «Алхимия слова». Издательство «Прогресс», М., 1972. Стр. 74).
Ни в стихах, ни в прозе Джеффри Чосер не оставил никаких мало-мальски связных сведений о себе. Ученые-литературоведы складывали жизнеописание поэта, как мозаику, перебирая и сопоставляя современные Чосеру документы. И нужно сказать, к началу двадцать первого столетия накопилось достаточно подробностей.
Впервые имя Джеффри Чосера упоминается расходной книгой, ведшейся по распоряжению графини Ольстерской, Елизаветы де Берг (Elizabeth de Burgh), с 1356 до 1359 года включительно. В апреле 1357-го юноша (если по-прежнему считать годом рождения 1340-й), или двенадцатилетний отрок (если справедливы новейшие изыскания), числившийся пажом при графине и ее муже Лионеле (Lionel), которого одни источники именуют графом Ольстерским, а другие – принцем, получил от них «куцую куртку, а еще порты со штанинами красной и черной, а такожде башмаки».
В середине XIV века разноцветные штанины составляли отличительную черту моды. Согласно той же моде, носки башмаков наверняка были несуразно длинными и лихо загнутыми кверху – пажу графа (или принца) Лионеля надлежало носить обутки не худшие, чем у других порядочных людей.
Лионель, третий (по другим источникам, второй) сын короля Эдуарда III, сделался позднее герцогом Кларенсом, а еще позднее, будучи приговорен к смерти и спрошен, какую предпочитает казнь, изрек «утопите меня в винной бочке» – и захлебнулся выдержанной мальвазией…
Сколько времени провел юный Джеффри на этой службе, в точности неведомо.
Зато нетрудно понять, каким образом он очутился на ней.
Первые упоминания о семействе Чосеров относятся к XIII веку. Дед поэта уже считался преуспевающим виноторговцем, а отец, родившийся в один год с великим итальянцем Джованни Боккаччо (1313) и звавшийся Джоном Чосером, унаследовал торговлю и приумножил семейное достояние, сделавшись одним из влиятельных лондонских купцов. Ему подобные располагали немалыми богатствами, получали основательное по тем временам – да и по нынешним временам изрядное – образование, пользовались уважением, зачастую занимали довольно важные должности – короче, жили на весьма широкую ногу,– и все же в глазах дворянства эти люди оставались простонародьем; оборотистыми, предприимчивыми выскочками.
Кое-кто яростно досадовал на подобное отношение. С течением времени по сельским дорогам Англии начали шнырять лолларды – своеобразные средневековые «интеллигенты-разночинцы», самозваные проповедники, предпринявшие «хождение в народ», хулившие аристократию и монашество на чем свет стоит, объедавшие и опивавшие доверчивых крестьян, кощунственно отпускавшие им грехи, побиравшиеся без зазрения совести и призывавшие ко всеобщему равенству. Расстрига Джон Болл подытожил цели этого движения фразой: «Ничто не идет в Англии на лад, и не пойдет, покуда все не содеется общим, и не будет ни смерда, ни барина, и не станем равны меж собою».
Во все века и времена проповедь повального равенства (идея которого коренится еще в стремлении Люцифера сравняться с Господом) означала одно: дать жестокий укорот любому и всякому, кто превознесся выше скотского уровня, и уничтожить любого и всякого, кто посмеет оному укороту сопротивляться. Витийство лоллардов окончилось в июне 1381 года мятежом Уота Тайлера (Wat Tyler), одним из кратчайших и кровавейших плебейских восстаний, подавленным столь решительно, что лютовать английские смерды и мещане закаялись лет на сто шестьдесят вперед.
(Заметим в скобках: народные заступники начинали, как водится, с уничтожения инородцев, с голландского погрома – уж больно мозолили глаза британскому охлосу преуспевавшие купцы и ремесленники, пересекшие Ла-Манш и осевшие в Англии).
Мятеж и кровопролитие – один из нескольких возможных ответов на пресловутое неравенство. Между прочими есть и ответ, который способны дать лишь действительно хорошие, умные, одаренные выходцы из народа: подняться вровень с теми, кто стоит выше, занять место, не положенное по праву рождения, но подобающее по справедливости.
Именно так и рассудил Чосер-отец, пославший сына учиться в школе при Соборе Св. Павла. Затем перед юным Джеффри открылись два пути: либо поступить в университет – и, всего скорее, стать рукоположенным священником, что значило бы весьма и весьма немало,– либо сделаться пажом в благородном доме и продолжить образование в обществе изысканных, утонченных вельмож, обладавших изрядными познаниями в литературе, художестве, музыке, истории. Джон Чосер хорошенько подумал и отправил Джеффри по второй дороге.
К умному и начитанному ребенку, отпрыску богатого горожанина, отнеслись очень благосклонно. Знакомства и связи, приобретенные Джеффри Чосером на службе у Лионеля и Елизаветы, принесли ему в грядущем огромную пользу, а обнаружившийся в том же грядущем поэтический дар дозволил без труда оставаться на короткой ноге со знатнейшими дворянами до самой смерти.
Когда настал 1359 год, король Эдуард III затеял очередное вторжение во Францию и Чосер отправился туда с королевским войском. Уже были позади знаменитые битвы при Креси (1346) и Пуатье (1356), Столетняя война то притихала, то бушевала пуще прежнего. Где и как ратоборствовал Джеффри Чосер, неведомо. Навряд ли он сражался вообще, ибо стрелять из лука уроженец Лондона и купеческий сын почти наверняка не умел, пехотинцы тогда служили только при обозах, а для конного оруженосца, если исчислять возраст поэта с 1344-45 гг., Чосер был еще млад и хрупок телесно. О рыцарском поясе и подавно говорить не приходится.
До посвящения в рыцари Чосеру оставалось добрых двадцать семь лет…
Пожалуй, можно уверенно утверждать: юный Джеффри по-прежнему считался пажом Лионеля. Довольно скоро, при осаде Реймса, он угодил во французский плен, откуда Чосера и выкупили в марте 1360 года за шестнадцать фунтов стерлингов. Нынче на «фунт» английских «стерлингов»*, добавив немного мелочи, в Англии можно выпить двойную
______________________________________________________________________________________________
* Sterling означает «полновесный, чистый» применительно к золоту, серебру, платине, правде и людским достоинствам. The pound sterling буквально переводится как «фунт чистого [золота и т. д.]», а не как фунт несуществующих монет-«стерлингов».
______________________________________________________________________________________________
порцию (пятьдесят миллилитров) отличного рома «Капитан Морган». А в средние века фунт именно фунту и равнялся: Джон Чосер (менее вероятно, что Лионель) уплатил удачливому французскому ратнику или рыцарю около семи с половиной килограммов чистого золота, и Джеффри Чосер получил свободу – почти одновременно с королем Иоанном Французским, захваченным англичанами при Пуатье. Королевская свобода, надо полагать, обошлась несравненно дороже.
Безусловно, Лионель был очень высокого мнения о достоинствах и надежности своего пажа, ибо, когда спустя шесть месяцев начались переговоры о перемирии, Чосер неоднократно доставлял по его просьбе секретную переписку из Калэ в Англию.
О жизни Чосера между 1360 и 1367 годами ведомо среди прочего то, что в конце концов молодой человек поступил на государеву службу. Глупо думать, будто решающую роль играло здесь богатство Чосера-отца, ибо до привередливости взыскательная средневековая знать ни за какие деньги не дозволила бы сыну торговца – пускай даже весьма преуспевающего – спокойно восходить по ступенькам общественной лестницы: не деньги требовались, но ум и талант. И ума, и таланта Чосеру было даровано с избытком.
Джон Чосер скончался в 1366-м. Незадолго до этого Джеффри Чосер сочетался браком с Филиппой де Роэ (Philippa de Roet), дочерью фламандского рыцаря Паона де Роэ, состоявшей в свите королевы (тоже Филиппы). От этого брака родились два сына: Томас (1367) и Льюис (1380).
Около 1367-го могущественным покровителем Чосера – и, вероятно, добрым его другом,– сделался Джон Гонтский (John of Gaunt), пятый (по другим источникам, третий) сын Эдуарда III, влиятельнейший вельможа. Состоя при королевской особе, да еще имея подобного попечителя, Джеффри Чосер мог уже не опасаться за будущее.
В 1369 – 1370 гг. Джон Гонтский двинулся походом на северную Францию, и Чосер опять сопровождал английскую рать. В этот раз он, пожалуй, не всегда ограничивался ролью простого наблюдателя, но утверждать этого ни в коем случае нельзя – хотя бы потому, что без крайней, последней нужды настоящие поэты весьма и весьма неохотно подымают оружие против ближнего.
А поэтом Чосер был уже полноправным и достаточно зрелым. После того, как французская культура и французская речь господствовали на британской почве триста лет кряду, английский язык начинал – не без помощи Джеффри Чосера, Джона Гауэра (John Gower) и Вильяма Лэнглэнда (William Langland) понемногу отвоевывать свои природные права. В 1367 году произошло историческое событие: король Эдуард III впервые обратился к парламенту по-английски.
С 1372 по 1377 гг. Чосер неоднократно посещал Италию, Францию и Фландрию, выполняя дипломатические поручения Эдуарда III. У генуэзцев он добился разрешения учредить английский торговый порт, а у флорентийцев испросил для короля немалый денежный заем.
Потом настал июнь 1377-го, Эдуард умер и на престол воссел десятилетний Ричард II, внук покойного государя, единственный уцелевший сын скончавшегося годом ранее Черного Принца.
Впрочем, и при Эдуарде III, и при Ричарде II, и при Генрихе IV поэт получал и должности, и почетные права, и жалованье, и винное довольствие. 20 июня 1367-го ему высочайше назначили пожизненное денежное содержание, составлявшее двадцать фунтов ежегодно, а около 1374-го вручили в долговременное владение каменный дом, причем королевская казна дозволила олдгейтскому обитателю Джеффри Чосеру пользоваться земельным участком и жилищем совершенно бесплатно. Чосер провел там не менее двенадцати лет.
В том же 1374-м Ричард самолично пожаловал Чосера ежедневным кувшином вина из королевских погребов, а Джон Гонтский – десятью фунтами ежегодной пенсии. Вдобавок поэта поставили таможенным надзирателем за вывозом шерсти, а также выделанных кож и невыделанных шкур. Английское овцеводство процветало как никогда, овечья шерсть и шкуры составляли чуть ли не основную статью государственного дохода. Понятно, что лондонский портовый надзиратель, ведавший этой торговлей, числился у короля человеком доверенным, испытанным и всецело надежным.
Полагаем, Чосер исполнял свои обязанности наилучшим образом, ибо четыре года спустя Ричард подтвердил назначенное дедом двадцатифунтовое содержание и прибавил столько же от собственных щедрот. А еще через четыре года Чосера заново утвердили на месте портового надзирателя и дозволили выбрать себе помощника.
Однако в 1380-м приключилась неприятность, которая, по-видимому, стоила поэту немалых треволнений и страхов. Джеффри Чосера обвинили ни много ни мало, в том, что он, якобы, похитил и обесчестил (raptus) некую Сесили Шампэнь (Cecily Champain или Chaumpaigne). Обвинение серьезное как по нынешним, так и по тогдашним временам, и ничего доброго преступнику не сулящее.
Воспоследовало судебное разбирательство. По счастью, Сесили Шампэнь оказалась разумной особой, не склонной к лишним измышлениям. Она подписала документ, свидетельствовавший: ни к похищению, ни к чему-либо иному господин портовый надзиратель ни малейшего касательства не имел. Но душевная встряска Чосеру выпала, конечно, изрядная.
Мать Чосера, вскоре после кончины отца сочетавшаяся новым браком и звавшаяся по мужу Агнесса Коптон (Agnes Copton), умерла в 1381-м. Немного времени спустя, летом, вездесущие лолларды исхитрились-таки подстрекнуть английский плебс к мятежу.
По словам английского историка А. Л. Мортона (заядлого марксиста, члена Британской коммунистической партии, отнюдь не склонного «клеветать» на плебс), «восстание 1381-го было устроено людьми, уже в известной степени завоевавшими себе свободу и благосостояние, но требовавшими большего» (A People’s History of England by A. L. Morton. 1984. Lawrence & Wishart Ltd. London. Pages 121 – 122).
Возглавляемые Уотом Тайлером, крестьяне и ремесленники двинулись на Кентербери, прикончили тамошнего архиепископа и растерзали шерифа, совершая попутно великое множество менее памятных, но весьма впечатляющих зверств.
Дабы вполне оценить размах «народного подвига», вспомним: Кентербери был местом ежегодного паломничества, одной из английских – да и заморских тоже – святынь. Десятки тысяч пилигримов отправлялись по весне поклониться чудотворным мощам Св. Фомы Бекета (St. Thomas a Becket) – тоже кентерберийского архиепископа, тоже убитого прямо в храме, только не столь варварски, людьми Генриха II.
По другим источникам, злополучный архиепископ искал убежища в Лондонском Тауэре, откуда крестьяне выволокли его, добравшись до столицы, и обезглавили.
Достигнув Лондона, мятежники учинили неистовый разгром. Хроники сообщают, что для начала растерзали еще 150 иностранцев, независимо от того, были несчастные голландцами, или нет. Правда, вышеупомянутый Мортон резонно замечает: всего скорее избиением пришлецов занялись не крестьяне, а безродные лондонские обыватели, воспользовавшиеся удобным случаем. О количестве убитых мятежниками англичан судить затруднительно, смело предположим: оно было большим.
Доподлинно известно: жилище Джона Гонтского разграбили, среди несчетных прочих, не оставив ни одеяла, ни полотенца, ни кубка, и затем подожгли. Владелец дома успел укрыться и уцелел.
Как обошлись крестьяне с домом Джеффри Чосера, в точности неведомо, но едва ли разбушевавшиеся герои обделили вниманием обитель столь важной шишки – таможенного надзирателя, бывшего довольно близким другом ненавистному королевскому дядюшке, Джону Гонтскому.
Потом вожак восставших Уот Тайлер потребовал встречи с четырнадцатилетним государем, только что женившимся на Анне Богемской. Встреча состоялась. Предводитель эссекских головорезов повел себя настоль разнузданно и нагло, что долго крепившийся и скрипевший зубами лондонский лорд-мэр не выдержал. На смачный плевок, направленный под ноги королю Ричарду, лорд-мэр ответил добрым ударом клинка. Тайлер повалился мертвым.
По иным свидетельствам, находившийся в свите короля уроженец графства Кент воскликнул: «Да это же знаменитый ворюга и живодер из моих краев!» Осерчавший Тайлер кинулся на невежу с ножом и был немедля зарублен.
Ричард II обратился к мятежникам и произнес: «Ваш предводитель погиб. Ступайте со мной, ибо ваш предводитель – я».
Но чтобы окончательно смирить распоясавшихся уголовников, чьи ропщущие банды разбрелись по английским градам и весям, потребовались не только исторические слова, но и весьма суровые действия.
Через четыре или пять лет Чосер оставил почетную таможенную службу и поселился в графстве Кент, на недолгое время сделавшись мировым судьей. В 1386-м поэта посвятили в рыцари графства (knight of the shire) и выбрали парламентским представителем. Неизвестно, сколь удачно исполнял Чосер эту новую обязанность, ибо заседание 1386 года оказалось для него первым и последним. То ли поэта не пожелали переизбрать на следующий срок, то ли сам он почуял, что политическое витийство не по нем – остается лишь догадываться.
Возможно, уже болела жена, скончавшаяся годом позже, и Чосеру попросту было не до парламентских прений.
Не исключаем также, что одной из причин оказалась утрата Ричардом нераздельной, истинной власти. Несколько вельмож навязали себя юному венценосцу в качестве личных советников и, по сути, начали заправлять Англией самостоятельно. Многим прежним государевым любимцам приходилось тогда несладко. Несколько человек, на которых король особо полагался, лишились голов. Среди казненных был и Томас Эск (Thomas Usk), поэт, преклонявшийся перед Чосером и подражавший ему.
Все же три года спустя (1389) Ричард II достиг вожделенного совершеннолетия, указал Глостеру и его приспешникам на дверь и воцарился вновь. Государь немедля назначил Джеффри Чосера смотрителем королевских строительных работ (Clerk of the King’s Works), каковую обязанность поэт исправно исполнял до 1391 г. включительно.
Работа выпала хлопотная и тревожная. Чосер отвечал теперь за надлежащую исправность и сохранность королевских резиденций – а было их ровным счетом десять. На его плечи ложилось обустройство ристалищ во время рыцарских турниров, починка и возведение стен, а также рытье и очистка сточных канав по берегу Темзы – на весьма протяженном приречном участке меж Вулиджем и Гринвичем.
Должности подобного рода оставляют человеку более нежели скудный досуг. Доводилось присматривать за работами, составлять нескончаемые отчеты, перечни, требования, принимать расписки, зорко следить за подчиненными и рабочими, покупать, перевозить и размещать по складам необходимые припасы. И непрерывно разъезжать по служебным надобностям. Для поэта подобный образ жизни губителен.
Очень скоро Чосера подстерегли на дороге и ограбили. Взяли разбойники весьма изрядно: лошадь, имущество и деньги – двадцать фунтов, шесть шиллингов и восемь пенсов. Случилось это в лесистом Суррее.
Правда, разбойников поймали, судили и, по всей вероятности, повесили – но убыток в размере, превышавшем одно из назначенных ежегодных содержаний, Чосеру этим не возместили.
Через год приключилось новое ограбление (или два – судебные документы гласят по-разному). На этот раз Джеффри Чосер лишился девятнадцати фунтов сорока трех пенсов.
Терпение поэта лопнуло, Чосер подал в отставку с почетной, но столь беспокойной и убыточной службы.
Ему явно хотелось отдыха и тишины. Смело предположим, что должность младшего королевского лесничего в Северном Петертоне (North Petherton), полученная чуть позже, стала для Чосера желанной спокойной заводью.
Два года спустя поэт получает из королевских рук десять фунтов «за оказанные услуги», в 1394-м – еще одно двадцатифунтовое пожизненное содержание, причитающееся ежегодно, а через двенадцать месяцев – пожизненное винное довольствие, равнявшееся «большой бочке» (tun), или двумстам пятидесяти двум галлонам (примерно тысяче ста сорока литрам) ежегодно.
В 1399-м Генрих IV подтвердил финансовые права и привилегии, дарованные Джеффри Чосеру его предшественниками, добавив от себя сорок фунтов ежегодного содержания.
Последний год жизни Чосер провел в небольшом доме по соседству с Вестминстерским аббатством.
* * *
Читатель наверняка недоумевает. Позвольте, скажет он, ведь перед нами – послужной список добросовестного и удачливого чиновника. И – ни слова о творчестве!
Напоминаем: Чосеровское жизнеописание составлялось лишь по государственным, частным и конторским документам той поры, а такие бумаги – не самый обильный источник сведений о поэзии.
Здесь возникает вопрос: а зачем, собственно, Джеффри Чосер, унаследовавший после отца вполне приличное состояние, служил вообще? Для современного нам поэта пойти на службу означает лишиться всякой возможности спокойно думать и писать. Поэты исхитряются нынче зарабатывать на жизнь разнообразнейшими способами, а постоянно служат лишь в совсем безвыходном положении.
Дорогой читатель, это нынче, во времена почти всемирного всеобщего равноправия, требуется просиживать офисное кресло по десять-двенадцать часов ежедневно.
При монархиях же рабочий день государственного чиновника (за редкими исключениями – вспомним «строительные работы», коими заведывал Чосер) составлял – везде: в России, Австрии, Англии, Германии, где угодно – четыре или пять часов. Не верите – внимательно перечитайте хотя бы Гончаровскую «Обыкновенную историю» или Гоголевскую «Шинель». Ни Гоголя, ни Гончарова не упрекнешь в приукрашивании действительности.
В средние же века служебное время было, скорее всего, еще короче, а доходы – куда значительнее (двадцать фунтов золота в год, чуть больше девяти килограммов – отнюдь не плохо). Но вряд ли Чосером руководили корыстные соображения, хотя на этом настаивают многие английские исследователи, утверждающие: поэт искал себе источник заработка.
Выдвигается, кстати, весьма убедительный довод: профессиональный литератор попросту не мог бы существовать в тогдашней Англии, где, по словам Томаса Мора (Thomas More) даже около 1533 г. шесть человек из десяти оставались полностью неграмотны. А профессиональный литератор всецело зависит от наличия многочисленной читающей публики, готовой платить за его произведения.
Увы, это действительно так. Но даже при всеобщей грамотности число просвещенных читателей может ограничиваться несколькими сотнями, в лучшем случае тысячами – нам ли, живущим в эпоху телевидения, не знать об этом? И когда современный нам литератор идет служить, он продается в кабалу ради пропитания и хотя бы скудного достатка.
Однако семейный достаток Чосеров отнюдь не назовешь ни скудным, ни ограниченным. Зачем же Джеффри Чосер прослужил почти всю свою сознательную жизнь? Ведь человек, наделенный подобным талантом, не может быть алчен по натуре. Вспомним, о чем озадаченно спрашивает Вергилий латинского поэта Стация, томившегося в чистилище среди скупцов и расточителей:
«Как это у тебя в груди могла
Жить скупость рядом с мудростью, чья сила
Усердием умножена была?»
(Данте. «Божественная Комедия».
Чистилище, песнь 22, ст. 22 – 24. Перевод М. Лозинского)
И Стаций с улыбкой отвечает: я маялся отнюдь не за скупость, а за второй, противоположный грех – расточительство. Поэт-скупердяй и впрямь редкость. А жадный гений, готовый лишних денег ради пожертвовать драгоценным досугом – явление невозможное.
В России, спустя четыре столетия, добровольно служил и занимал важные государственные должности Гавриил Романович Державин. Однако С. Аверинцев справедливо говорит об «обостренно совестливом отношении Державина к своей обязанности как сенатора стоять за правду. Ради этого он ссорился с сильными мира сего и навлекал на себя раздражение императрицы; ради этого он, что гораздо больше, готов был пожертвовать занятиями поэзией» (В кн.: Г. Державин. «Оды». Лениздат, 1985. Стр. 14).
Но исступленным правдоискателем, да еще готовым ради государственных обязанностей придушить ниспосланный ему Божий дар, Чосера назвать нельзя – иначе вряд ли английского поэта потерпели бы на службе трое королей кряду.
Гавриила Державина в немалой мере подстегивала память о собственных бедствиях, испытанных в начале жизненного пути. Молодой Гавриил Романович и мыкался, и мучился от безденежья, и регулярно играл в карты, надеясь хоть немного выиграть – и выигрывал, даже весьма существенные суммы. Короче, на собственной шкуре прочувствовал, каково достается бедняку.
Чосер же отродясь не ведал бедности – кошелек его заметно исхудал разве что в последние месяцы Чосеровского земного бытия, – и азартных игр отнюдь не жаловал («Поскольку я – любитель книг, / Не любящий тавлей и зерни…» – «Книга о королеве»), и правды-матки не искал, а служить исключительно за мзду не пошел бы, скорее всего, никогда.
Не пошел бы такой талант в услужение и ради сомнительной радости околачиваться подле титулованных и даже венценосных особ – чересчур уж хорошо сознавал он собственное, свыше дарованное, а не людьми пожалованное превосходство.
Мы полагаем, что Чосером руководило третье, совершенно понятное соображение. Остаться в той среде, в которой он родился, означало скоротать век среди простых и предельно ограниченных, если не откровенно тупых горожан, бесконечно чуждых искусству, полностью безразличных ко всему, чем единственно и желал жить на свете Джеффри Чосер.
Через четыре с половиной столетия выдающийся русский поэт Алексей Кольцов будет задавлен и загублен сиволапой купеческой средой, вырваться из коей он то ли не смог, то ли не решился.
«Мечтатель, поэтическая натура, чуткая и впечатлительная душа, Кольцов был погружен в дела низменного торга, в суды-пересуды купцов, в скотные дворы, в лукавство и азарт купли-продажи… Другой воронежский поэт, Никитин, торговал в свечной лавке и ходил с лотком по базару…» (Лев Озеров. «Прелесть и сила необъятная». В кн.: А. В. Кольцов. Стихотворения. М., 1988).
С лотком по базару Джеффри Чосер ходил бы навряд ли, но «делами низменного торга» занимался бы вынужденно, а «суды-пересуды» самодовольных зажиточных болванов способны довести человека «с умом и талантом» (слова Пушкина) до исступления – и уж, во всяком случае, поэтическому раздумью не способствуют. Припомним: Джон Чосер для того и давал своему ребенку отменное образование, чтобы тот поднялся как можно выше. Впрочем, отец руководствовался расчетами чисто практическими – он понятия не имел, кого породил.
Но сын, великий английский поэт Джеффри Чосер, прекрасно видел и понимал, что светская средневековая культура ценилась и цвела исключительно в аристократических кругах. Приверженцы и поборники «народного творчества» могут заявлять все, что им угодно – дальше фабльо, шванков и похабных частушек так называемый «народ» не шел никогда и ни в одной стране.
А кто шел – немедля «отрывался от народа» и становился автором. Ежели этому автору не везло, позднейшие исследователи вынужденно причисляли его к «неизвестным» или «безымянным».
И Чосер не щадил усилий, дабы оставаться там, наверху – где его любили, чтили, читали и отлично знали.
Есть очень плодовитые поэты и писатели, имена которых устойчиво сопрягаются в читательском сознании лишь с одной книгой. Говорим «Сервантес» – подразумеваем «Дон-Кихот», говорим «Дефо» – подразумеваем «Робинзон Крузо». Точно так же воспринимается – по крайней мере, за пределами Соединенного Королевства,– имя Джеффри Чосера: «О, “Кентерберийские рассказы”!»
Между тем, огромное сочинение, замысел которого был навеян Чосеру «Декамероном», осталось даже не дописанным до середины. Богомольцы, направлявшиеся в Кентербери, должны были, по воле Чосера, поведать своим спутникам по две истории, а того, чья повесть окажется наилучшей – угостить обильным ужином после возвращения в Лондон. Чосер довел своих героев до Кентербери, однако ни обратный путь, ни ужин изобразить уже не успел.
К тому же, «Кентерберийские рассказы», при всех неоспоримых блистательных достоинствах, интересны в наше время главным образом историку-медиевисту либо литературоведу. Их изучают на филологических факультетах, «проходят» – но впоследствии почти не перечитывают. Это «превосходная рифмованная проза» (слова Евг. Витковского), блестящая череда жанровых зарисовок, сообщающих мелкие и крупные бытовые подробности, описывающих одежду, обычаи, нравы, манеры и замашки. В общем, весьма хороший роман, прекрасный справочник по английскому средневековью, изложенный стихотворными столбцами.
Совсем недавно британцы учредили в Кентербери своеобразную службу театрализованных экскурсий. Навстречу туристам выходит актер, изображающий Джеффри Чосера, и ведет приезжих по старинным улочкам, декламируя уместные отрывки из поэмы. Другие актеры, одетые паломниками, разыгрывают в лицах отдельные сцены «Кентерберийских рассказов». Для многих гостей это представление под открытым небом становится единственным более-менее близким знакомством с великим английским поэтом.
«Кентерберийские рассказы» – последнее крупное создание Джеффри Чосера. Начальные наброски относятся еще к 70-м годам XIV века, однако главная работа была все же проделана между 1392-м и 1400-м.
В любой работе о Джеффри Чосере – и маленькой заметке, и пространной статье, и объемистой монографии – «Кентерберийским рассказам» неизменно уделяется львиная доля внимания. О ранних же Чосеровских произведениях и в зарубежной, и в нашей отечественной литературе издавна принято говорить гораздо короче – точно речь идет об ученичестве или, в лучшем случае, о дальних подступах к «настоящему».
Это ни в коем случае не соответствует истине.
Между 1367-м и 1370-м Джеффри Чосер сочиняет множество стихотворений, не сохранившихся для потомства, и перелагает на английский – правда, не полностью, – рифмованный «Роман о розе», возникший в предшествовавшем столетии, одну из наиболее прославленных в то время книг.
Принадлежность этого перевода Чосеру долгое время ставилась британскими литературоведами под сомнение. Однако выяснилось: около 1385-го известный французский поэт Эсташ Дешан (Eustache Deschamps) прислал британскому собрату восторженные стихи, восхваляющие «великого переводчика, благородного Джеффри Чосера».
Помимо «Романа о розе» и прозаического трактата «Философское утешение», написанного латинским автором Боэцием, сколько-нибудь крупных переводов за Чосером не числилось, да и эпитетом «великий» навряд ли наградили бы за что-то незначительное. Правда, некий Джон Шерли (John Shirley), торговавший в XV веке – поэта уже не было в живых – рукописями знаменитых сочинений, пополнил Чосеровские книги многими апокрифами. Но Эсташ Дешан выразил свое отношение к Джеффри Чосеру задолго до этого, да и сам Чосер, человек не только избыточно честный, но и склонный то и дело иронизировать по собственному адресу, мало похож на плагиатора, способного невозмутимо принимать незаслуженные похвалы.
Несомненно, английский текст «Романа о розе» создан Джеффри Чосером. Но все же главное тогдашнее произведение – «Книга о королеве» (The Boke of the Duchesse). Считается, что Чосер написал ее, дабы в изящной, утонченной аллегории увековечить память герцогини Ланкастерской, первой жены Джона Гонтского.
Сюжет поэмы несложен. Измученный бессонницей повествователь засыпает, прочитав пространный отрывок из Овидиевых «Метаморфоз» – предание об Алкионе и Кеике. Во сне он встречает безутешно скорбящего Черного Рыцаря, и тот излагает историю своей непоправимой утраты.
Судя по беседе повествователя с Черным Рыцарем, отношения между Чосером и Джоном Гонтским действительно были весьма дружескими – кое-где прорываются фразы откровенно фамильярные. Поскольку между смертью Белянки (Blanche) Ланкастерской и появлением «Книги о королеве» прошло полтора-два года, печаль овдовевшего супруга уже успела утихнуть, и легкая ирония касаемо преувеличенно глубокой скорби, очевидно, принималась уже вполне благосклонно.
В отличие от Черного Рыцаря, Джон Гонтский не остался безутешен, последовал совету Чосера («Воспрянь,– ответил я,– не горби / Спины! Возможно повстречать / Любовь не меньшую опять!») и женился еще дважды. В свите его третьей супруги состояла некоторое время Филиппа, жена Чосера. Но первоначально вдовец, наверное, и впрямь готовился наложить на себя руки.
Поэмы-видения, или поэмы-сновидения, вообще были чрезвычайно распространены в средние века (известная поэма Лэнгленда так, например и звалась: «Видение Петра-пахаря»). Этот прием дозволял описывать самые невероятные события без лишних комментариев, ибо видения ниспосылаются свыше, а со сновидением вообще просто – приснилось так, и все тут.
Чосер посвятил поэму Джону Гонтскому. Поэтому считается, что «Книге о королеве» надлежало увековечить образ Белянки Ланкастерской – и только. Позволим себе не вполне согласиться с этим суждением.
Во-первых, стихотворения и поэмы «на случай» – счастливый либо трагический, пишутся «по горячим следам» случившегося. Но ведь между смертью герцогини и началом работы над «Книгой о королеве» миновал целый год, и сама работа длилась не меньше года. Предвидим возражение: «Книга» создавалась не «на случай», а «в память» – посему торопиться Чосеру было незачем.
Резонное возражение. И героиню в подлиннике зовут White – буквальный перевод французского имени Blanche. И права у аллегории особые: действие может происходить в краях, напоминающих некий слой «инобытия» (выражение Даниила Андреева), а скорбящий Черный Рыцарь может оказаться королем, а юница Белоснежка – существом почти неземным.
Однако нигде, ни разу не говорится, что Белоснежка стала женой Черного Рыцаря!
Это немаловажно. Воспевая достоинства покойной герцогини, следовало бы превозносить ее супружеские добродетели, по крайности, упомянуть о них – но этого-то у Чосера и нет. Повесть, изложенная Черным Рыцарем, за вычетом развязки – повесть о восторженном юношеском поклонении красоте, доброте, уму и невинности, рассказ о борьбе с недоброй судьбой и о понесенной утрате.
Безутешный рассказчик излагает автору историю так называемой «рыцарской любви», т. е., служения прекрасной даме либо девице. Этому служению полагалось быть всецело бескорыстным. Средневековый рыцарь мог любить прекрасную девушку, но «странною любовью» (выражение Лермонтова): поклоняться предмету своего обожания, совершать подвиги для вящей девичьей (или дамской) славы, преломлять во имя любви копья на турнирах или в дорожных поединках – но и только.
Женился рыцарь, как правило, на другой.
Преспокойно можно было служить и замужней особе, превознося ее достоинства точно таким же образом, и ничего не ожидая взамен. Подобное служение даже супружеской ревности в муже не вызывало.
Сложнейшая игра, именовавшаяся «рыцарской любовью», имела множество условий и правил, игра эта создавалась веками и являла собою изысканный, во многом здоровый противовес окружающему зверству и дремучей дикости. Облагораживая натуры, она волей-неволей понуждала рыцаря думать: а что сказала бы о моем поступке прекрасная госпожа?
Именно сия игра породила задолго до Чосера утонченную и блистательную поэзию трубадуров, изобилующую истинными шедеврами любовной лирики, ничуть не потерявшими в выразительности и поныне.
Нам кажется, что вторая часть «Книги о королеве» – достаточно отвлеченное, превосходное, подробное, очень живое описание рыцарской любви – точнее, идеальной рыцарской любви, любви, о коей лишь и можно сказать «неземная». Перед нами – аллегорическая поэма о возвышеннейшем чувстве, сознательно культивировавшемся аристократами средних веков и ушедшем в историю вместе со средними веками. Смерть герцогини Ланкастерской была, вероятно, толчком к работе, но, судя по тексту, предметом воспевания Белянка в итоге не стала.
Кстати, оплакивать умершую возлюбленную Черный Рыцарь явно учился у Франческо Петрарки – отдельные строки даже звучат мягкой, очень доброжелательной пародией на сонеты великого итальянца.
Думается, поэма посвящена Джону Гонтскому по соображениям просто дружеским – и более нежели понятным.
Написанный десятью или двенадцатью годами позже «Птичий парламент» (The Parlement of Foules) – самая настоящая басня: огромная, изложенная задорно, весело, и безо всякой навязчивой морали. И здесь перед нами тоже поэма-сновидение, которой предпосланы элегический зачин и неспешная, торжественная завязка.
Предполагают, что «Птичий парламент» посвящен свадьбе Ричарда II и Анны Богемской, но это предположение кажется нам не вполне обоснованным, ибо в поэме речь идет не о счастливом браке, а о безуспешном соперничестве трех орлов и откровенном нежелании орлицы выбрать себе супруга – вопреки настояниям Природы-матери. Сюжет, согласитесь, весьма далекий от свадебного.
Да и едва ли Чосер позволил бы себе насмешливые стихотворные вольности касаемо королевской свадьбы, тем паче, что королю тогда исполнилось лишь четырнадцать, и неведомо, как воспринял бы только что женившийся подросток самую безобидную шутку по столь важному для него поводу.
Скорее всего, здесь надлежит говорить о пародии на парламентские прения и о мягкой иронии по поводу рыцарской любви. А довольно продолжительное странствие по увиденному во сне парку дозволило сызнова вспоминать о мифических героях и обнаруживать неотъемлемо важное для средневекового поэта знакомство с латинскими авторами.
Если до 1373-го в творчестве Чосера сказывалось, главным образом, латинское и французское влияние, то непосредственное и близкое знакомство с итальянской культурой давало знать о себе во все последующие годы. Больше всех Чосер был обязан Данте Алигьери, Франческо Петрарке и, особенно, Джованни Боккаччо – именно из Боккаччо, точнее, из его Il Filostrato, заимствован сюжет любовной поэмы «Троил и Крессида» (Troilus and Criseyde), вышедшей на русском языке два года назад в переводе Марины Бородицкой.
Но сам Чосер нигде и ни разу не упоминает о заимствованиях у Боккаччо, хотя, как справедливо утверждает Ян Оусби, «задолжал тому неимоверно». Впрочем, по словам того же Оусби, хоть повесть Боккаччо и хороша, но в «Троиле и Крессиде» Чосер сделал по сравнению с нею немалый шаг вперед, создав гораздо более живые характеры, и гораздо глубже проникая в подоплеку их поступков.
Около 1378 – 1381 Чосер пишет пространную поэму «Обитель Славы» (The House of Fame) и несколько меньших произведений. К сожалению, «Обитель Славы», подобно созданным пятью годами позже и еще более пространным «Преданиям о достойных женщинах» (The Legend of Good Women), подобно прославленным «Кентерберийским рассказам», осталась, увы, незавершенной.
Книги, предшествовавшие «Кентерберийским рассказам», отличаются высокой – даже более высокой, нежели сами «Рассказы» – поэтичностью, изобилуют сложными, красочными образами, афоризмами, аллюзиями библейскими и античными. Джеффри Чосером зачитывались и вся просвещенная Англия, и – Эсташ Дешан тому свидетель – многие иностранцы, любившие литературу и знавшие английский. Это стихи, кои всегда возможно читать не как источник любопытных сведений, а именно как великолепные стихи – так поныне читают, например, сонеты старшего Чосеровского современника Франческо Петрарки, или бессмертную поэму старшего современника Петрарки, великого флорентийца Данте Алигьери.
Точно датировать произведения Чосера невозможно – единственное исключение составляет «Книга о королеве». Время возникновения той или иной поэмы или баллады указывается предположительно – чтобы не сказать гадательно.
Если Чосеровская чиновничья карьера с подробностями представлена в документах XIV века, то составить хотя бы краткую поэтическую биографию замечательного современника никому и в голову не приходило, хотя кроме Эсташа Дешана, о Чосере слагал хвалебные стихи Джон Гауэр (см. соответствующее место в написанной по-английски поэме Гауэра “Confession Amantis”).
Стихи, написанные прежде «Кентерберийских рассказов» пользовались неизменным успехом и стяжали всеобщее признание. Почти столетие спустя, в 1477 году, предприимчивый английский первопечатник Вильям Кэкстон (William Caxton) клал начало своей деятельности, публикуя самые ходкие книги, покупавшиеся нарасхват. И ранние Чосеровские поэмы Кэкстон издал немедля, наравне с «Троянскими повестями», «Афоризмами и наставлениями философов», а также знаменитой, тогда еще «свежеиспеченной» «Смертью Артура» (Le Morte d’Arthure), принадлежащей перу Томаса Мэлори (Thomas Malory) и появившейся ровно веком позднее «Книги о королеве».
Около 1392-го Чосер сочиняет свой «Трактат об астролябии» (The Treatise of the Astrolabe), который посвящает младшему сыну Льюису.
Работы над «Кентерберийскими расказами», начатой где-то в середине 1370-х, поэт не прекращал до самой смерти.
* * *
Чосера называли «утренней звездой» английской литературы. Пусть верующий читатель не смущается этим почетным титулом – даже Джон Мильтон говорит о Спасителе: «Денница наша» («Возвращенный Рай», книга первая), а предводитель богоотступных аггелов утратил право на столь блистательное имя сразу же после своего низвержения с Небес – это известно хотя бы из того же Мильтона.
Блистательное имя Чосером заслужено вполне. Поэтические достоинства его творений говорят сами за себя. Но этого мало. Именно Чосер сделал для английской литературы то, что Ломоносов и Тредиаковский совершили для русской – и даже больше, ибо именно Чосер ввел не только силлабо-тонический, но и рифмованный стих, пришедший на смену силлабическому и аллитерационному.
И семистрочная строфа, им изобретенная, поныне зовется Чосеровой (Chaucerian stanza). Рифменная схема a b a b b c c чрезвычайно упруга и выразительна, Чосерова строфа как будто создана для поэзии афористической, изобилующей фразами, кои со временем становятся крылатыми.
Впрочем, и в английском, и в отечественном литературоведении за ней закрепилось второе название: Королевская строфа (Rhyme Royal). Произошло сие оттого, что Чосеровой строфой написал свою поэму The Kingis Quair ученик и подражатель Джеффри Чосера, шотландский король Иаков Первый (James I of Scotland), – надо отметить, что Иаков находился в то время в плену у англичан, читал по-английски и на латыни, однако писал на языке, который ныне принято называть старошотландским. Иаков даже зачин своей книги строит в точности так, как построено начало «Птичьего парламента» Чосера:
В покое спальном я один лежал.
Меня внезапно что-то пробудило,
И сладкий сон очей моих бежал.
О том, о сем я думал через силу,
Хотел опять заснуть – не тут-то было, –
И чтоб часы ночные скоротать,
Я книгу взял и стал ее читать.
Ее создателем Боэций был –
Науки светоч, века украшенье,
Державный муж, что истину любил.
Изведал он хулу и поношенье,
Но в мудрости обрел он утешенье,
Когда судил жестокий рок ему
Падение, изгнанье и тюрьму.
Перевод А. Петровой
Этой же строфою впоследствии с успехом пользовались Вильям Шекспир (см. поэму «Лукреция»), Томас Уайетт (Thomas Wyatt) и Эдмунд Спенсер (Edmund Spencer).
У Чосера учились, Чосеру подражали такие выдающиеся поэты средневековой Англии, как Джон Лидгейт (John Lydgate), Роберт Генрисон (Robert Henryson), Томас Эск и Джон Гауэр. Из них по крайней мере двое – Лидгейт и Гауэр – считаются безусловными классиками, чьи произведения входят во всякую серьезную хрестоматию или антологию.
С 1399 года поэт поселился в Вестминстере, где и умер 25 октября 1400 года. Последним Чосеровским произведением стала баллада, названная «Чосер пеняет собственному кошельку». Надобно думать, причины для пеней отыскались под занавес довольно веские, невзирая на весьма немалые доходы, полученные прежде.
Погребли Джеффри Чосера в Вестминстерском аббатстве. Вокруг Чосеровского надгробия возник впоследствии хорошо известный «уголок поэтов». Англия стала хоронить лучших своих певцов подле места, где упокоились бренные земные останки человека, благодаря таланту и трудам которого английскую литературу впервые назвали великой.
С. Александровский
.
| | |
| |
